не. Джеффи рисовал акварелью детей. Щенков. Цветы. Начальник рассказывал ему о саде у себя на заднем дворе, о джакузи и спутниковой тарелке. О том, как познакомит Джеффи со своей семьей, когда тот выйдет.
– Откуда ты все это знаешь? – спросила М’эм.
– Я был его сокамерником.
Она неодобрительно хмыкнула.
– О, ты, должно быть, многое повидал.
– Нет, ничего похожего на то, что вы имеете в виду. Но начальник тюрьмы влюбился в нового заключенного, натурала по прозвищу Мул. Мул отбывал срок за изнасилование и часто хвастался тем, как избивал женщин, говорил, как сильно их ненавидит. Начальник был не только геем, но и женоненавистником, и Мул пришелся ему по душе. Ему нравилось слушать эти истории. Он думал, что сможет повлиять на предпочтения Мула, изменить его. Как-то вечером начальник пришел в камеру, чтобы спокойно поговорить с Джеффи и сказать, что все кончено. Наверное, он действительно любил парня. По-своему. Не хотел причинять ему боль. Сказал, что поможет с условно-досрочным, и понадеялся, что они останутся близкими друзьями.
– Ага-ага.
Вспоминая, Шэд заговорил тише:
– У Джеффи О’Рурка был мольберт с автопортретом, на котором он выглядел серьезным. Задумчивым. Кулак подпирает подбородок, глаза темные, взгляд глубокий. Он писал его ко дню рождения начальника тюрьмы, праздник должен был состояться через пару дней. Джеффи плохо принял новость о Муле. Схватил кисть, воткнул ее в глаз начальника, до самого мозга. Это заняло полсекунды. Мгновенная смерть.
Слишком большая голова старухи склонилась вправо, а пушистый белый подбородок качнулся, будто она слышала эту историю уже много раз и проявляла изрядное терпение, выслушивая ее снова.
– Что случилось потом?
– Джеффи перевели в одиночку, и он исчез.
Шэд позволил словам повиснуть в воздухе, не зная, как их воспримет М’эм Лувелл. Звучало так, словно охранники убили Джеффи и тайком его похоронили. Но на самом деле Джеффи действительно исчез. Он побывал уже в трех тюрьмах и, вероятно, мог сбежать из этой в любой момент. А оставался лишь потому, что был влюблен.
– И какой урок ты из этого вынес? – спросила М’эм.
– Я все еще работаю над этим, – ответил Шэд.
Между ними повисло тяжелое молчание, но ни один не отводил взгляд. Удобный момент, но старуха разрушила его, когда поманила Шэда к себе.
– А если ты узнаешь, что именно Зик Хестер навредил этой милой девочке? Или какой-нибудь другой загулявший сумасшедший дурак?
– Я его убью.
– Без сожалений?
– Без особых.
Шэд уже решил для себя: если история повторится, то в этот раз он соврет и сделает все возможное, чтобы не попасть за решетку. Он рассматривал любые новые дела с Зиком как продолжение того, что происходило в прошлом. Он свое заплатил и больше ничего не отдаст.
– Без чувств? – спросила она, слегка напирая.
– Чувства всегда есть.
– Не все могут так сказать.
– Не все хотят.
От этих слов старуха затряслась, сдерживая мерзкое хихиканье, но этот резкий, дребезжащий звук продолжал рваться из груди. Ее руки сжались в маленькие кулачки, и Шэд подумал о возбужденном ребенке, которому хочется конфет.
– А что, если никто не убивал твою младшую сестру на той плохой дороге, Шэд Дженкинс? Может, милая Меган действительно заснула в объятиях Господа, как и говорят? Что, если тебе некого будет винить?
– Когда я удостоверюсь в этом, то обо всем забуду.
– А если этого не произойдет?
– Вы всегда задаете столько вопросов людям, которые приходят о чем-то спросить вас?
Она поджала серые губы.
– Ага.
Ладно, она все-таки немного залезла ему под кожу.
– Вы в это верите, М’эм? В то, что сердце семнадцатилетней девушки просто остановилось в горах. Там, где у нее не было никаких причин оказаться.
Вопрос вернул ей налет мрачной веселости.
– Ты спрашиваешь мое мнение?
– Полагаю, да.
– Хех. Много времени утекло с тех пор, как кто-то спрашивал моего мнения. Приходят за ответами, благословениями и защитой от заклинаний. И затем, чтобы телята толстели.
Возможно, то, что кто-то не заискивал перед ней, сбивало старуху с толку.
М’эм заерзала на стуле, будто хотела c него слезть. Шэд не знал, должен ей помочь или нет. Он услышал, как хрустнули древние колени, и вздрогнул от этого звука, но вскоре старуха успокоилась.
– Обычно я ходила туда с мамой и папой после воскресной службы. В розовом платье, с красивыми бантиками в светлых волосах. Сейчас трудно представить, но так оно и было. Мама пела «Соберемся у реки», а папа всю дорогу восхвалял Господа. Ехали в гору, в повозке, запряженной волами. – Она улыбнулась, и Шэд увидел, что ее зубы, хоть и стали коричневыми и кривыми, сохранились все до одного. – Но горы были разгневанными. Раздраженными. Земля нас распробовала.
– Что это значит?
– Тихо. Ты спросил – я отвечаю. Так что слушай.
М’эм Лувелл вытащила из-под пледа деревянную спичку и чиркнула по ней зазубренным ногтем большого пальца. Снова раскурила трубку и долго, с сопением, затягивалась травкой.
– Мы накормили ущелье своими болезнями и ненавистью, и теперь земля больна и полна презрения. Она голодна, но переменчива. Штормы налетают из ниоткуда. Ветер сбивает человека с ног и швыряет в пропасть. Там, в тех лесах, царит гнев. Он забрал мою маму, когда я была всего лишь четырехлетней девочкой.
– Призраки? – спросил Шэд. – Которые сначала играли с вами, а потом гнались и кусали за ноги?
Он произнес это без осуждения или высокомерия.
– Потому я и не выросла. Девчонка влезла не в свое дело. Но она лишь раскрыла истину. Как и я.
Шэд уставился на старуху.
– Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
– Да, – сказал он. – Думаю, да.
– Но разве это не пугает тебя, мальчик? Что ты найдешь, копаясь в разгневанной земле?
Он пожал плечами:
– Зло есть повсюду.
Лягушки-быки продолжали реветь, ласкающим слух многоголосием. Шэд изучал старуху, пытаясь понять, не упустил ли он что-нибудь. Или, возможно, она что-то упустила. Так или иначе, это не имело большого значения. М’эм Лувелл снова наклонила голову, на этот раз в противоположную сторону, ожидая, что Шэд спросит о чем-то еще, но тот не видел смысла. Он просто вышел прочь.
Глава шестая
Учишься замечать дыхание мертвецов на своей шее.
В тюрьме Шэд без особых проблем выходил сухим из воды, но по-прежнему чувствовал близость опасности. Знал, что она постоянно где-то рядом, в дюйме слева. Всегда нужно быть начеку, не считать себя одним из благословенных, неуязвимых. Таким дураком можно быть лишь до тех пор, пока тебя не захотят убрать. Некоторые заключенные считали, что красноречие и шарм защитят их. Как будто харизма, которая на воле заставляла женщин хихикать и хлопать ресницами, имела значение в общем блоке.
Обычно с Шэдом не связывались, но случалось, рядом с ним дрались, и чужая кровь брызгала ему на рубашку. В первую неделю за решеткой такое было дважды в очереди в столовой – нападали на парней, стоявших прямо перед Шэдом.
Один получил заточенной зубной щеткой в правую ягодицу. Другой четыре дня спустя огреб по голове семидюймовой трубой от душа. Оба сами добрались до лазарета, но это быстро включило тюремные инстинкты Шэда.
Несколько парней из блока «С» начали называть его Ионой. Это только подстегнуло остальных держаться подальше. Они смеялись над этим, но в их головах все время крутилась картинка: Шэд стоит с чужой кровью на одежде, не имея к разборке никакого отношения. Оказался не в том месте в самое неподходящее время.
Как и в других заведениях, в тюрьме бытовало много бессмысленных, надуманных суеверий. Приходилось учиться жить по ним.
Одно дело – накостылять кому-то или от кого-то получить. Но если притягиваешь неудачу, а она промахивается и бьет по парню слева, то это совсем другое. Некоторые парни прошли Вьетнам, а кое-кто из старожилов – Корею, и по старой военной привычке они считали, что от свежего «мяса» – самый большой вред, поскольку новички не понимают, куда можно наступать.
Гаитяне и мексиканцы были особенно суеверны и обычно обходили Шэда стороной. За исключением одного заключенного – Маленького Пепе, Пепито, – пятифутового урода, ширина которого равнялась его росту. Его татуированные руки были настолько огромными, что казались ненастоящими.
Пепито вбил в голову, что Шэд его сглазил, наложил какое-то проклятие и на него самого, и на его клан. Он думал так из-за книг: Шэд все время торчал в библиотеке. Пепито воображал, что существует огромное количество мистических знаний и заклинаний, которые можно найти, если знать, как правильно пользоваться десятичной системой Дьюи [7]. Он принимал Шэда за колдуна.
Себя Маленький Пепе считал человеком благородным. Его посадили за то, что он задушил мужа сестры шнуром от жалюзи. Зять позволял себе повышать голос за обедом, играл в покер, иногда лупил своих семерых детей и слишком сильно откусил от сделки с кокаином, в которой участвовал вместе с шурином. Племянники и племянницы были для Пепито всем, и в душе он слегка терзался из-за того, что убил их отца на Пасху прямо у них на глазах. Пепито был отличным парнем, если застать его в подходящий день.
И негодование его было праведным. Свою тюремную «семью» он оберегал так же, как и ту, что осталась на воле. Хоть старший и отказал Маленькому Пепе в просьбе убить колдуна, тот все равно собирался поступить по-своему. В очереди за едой, где заклинания, казалось, обрушивались на других.
У Шэда в заднем кармане лежали «Страсти по Лейбовицу», что – как он слишком поздно понял – раздражало еще и арийцев, но не настолько, чтобы врезать ему. Шэд только что получил второе письмо от Элфи Данфорт, из-за которого застрял примерно в середине книги.
Он уже чувствовал, что Элф забывала о нем, и грустил оттого, что на самом деле не возражает против такого положения дел. Почерк Элфи дрожал, будто ей приходилось уходить после каждых нескольких предложений и возвращаться позже, придумав, что еще рассказать ему. В основном она писала о людях и событиях, которые не имели для Шэда значения и никогда не будут иметь. Она ни о чем не спрашивала. Он задумался о том, какая нужна твердость, чтобы исписать для любовника четыре страницы и не задать ни одного вопроса.