Глава седьмая
Когда Шэд решился наконец навестить могилу Меган, отцовского пикапа во дворе не оказалось.
В воздухе все сильнее ощущалась буря. Поднялся ветер, и его порывы проносились над пастбищами. В небе роились багровые облака, окрашивая его в цвета синяков на лицах отребья из трейлерных парков.
Начался дождь, ненадолго прекратился и зарядил снова. Прерывистый, слабый и холодный. Стволы сосен дрожали и раскачивались, склонялись, словно собираясь застонать тебе на ухо и подтвердить каждое мрачное предчувствие. «Мустанг» пересчитал все канавы на мокрой грунтовой дороге, пока Шэд добирался до места.
Он припарковался у подножия холма и вышел. Из-под дома выполз щенок и побежал навстречу, приветствуя Шэда. Ошейник Нытика был старым и слишком большим для него, но пес еще подрастет. Исцарапанные бирки звякали друг о друга, когда он принялся радостно подпрыгивать.
– Пойдем, – обратился к нему Шэд.
Он поднимался по холму к могилам матери и сестры, а щенок следовал за ним.
Солнце на западе истекало багрянцем – к вечеру быстро холодало. Ближайшая церковь, расположенная в четырех милях у подножия, напевала унылую мелодию. Шэд слышал ее раньше, но вспоминал, лишь когда она играла. Ветер гудел в дубах и время от времени заглушал колокола.
Стоя среди бурьяна, Шэд снова отметил, как сильно пострадали земли. Рощи поредели, превратились в горы валежника и заросли шиповником.
В последнее время хладнокровие и спокойствие, казалось, накатывали и отступали. Шэд понимал, что должен держать это под контролем, пока перепады его не убили. В детстве играешь в игры, которые становятся правилами во взрослой жизни. Много лет назад он даже не задумывался о таком, когда лежал потея в глубине темного шкафа и прижимался щекой к гладкому деревянному дну. Вокруг сгущалась тьма, а он продолжал углубляться в себя, надеясь поговорить с мамой. Он требовал этого разговора. И даже не предполагал, что развивает навык, который пригодится ему в тюрьме.
Стараясь сосредоточиться, Шэд завис на секунду перед надгробием матери. У твоей силы есть имя, и наступают времена, когда она может тебе понадобиться. И ты ей тоже нужен.
Встав одной ногой на могилу матери, а другой – на могилу сестры, Шэд вглядывался внутрь себя, ожидая, что вновь мелькнет рука Мег и подаст ему знак. Он разгребал мрак словно землю, покрывавшую тело сестры. Стук его сердца затих.
Мрак расступился. Шэд погружался все глубже, прислушиваясь к шепоту Меган. Он не знал, что будет, если достичь дна. Это неважно. Ты идешь туда, куда тебя зовут.
Он опустился на колени, прижал кулак к земле и задумался о том, как сильно убийцам нравится держаться поближе к жертвам, даже после их смерти. Неужели в горах столько же злобы?
Он нацелился. Мир окрасился красным, когда Шэд подцепил кого-то или, возможно, что-то, мелькавшее в поле зрения, снова думавшее о нем. Шэд вытянул руку и медленно пошевелил пальцами, как делают, чтобы заставить рыбу всплыть на поверхность. В груди у него потеплело. Мег помогала. И мама, наверное, тоже. Шэд задышал часто и тяжело, когда неясная и какая-то неоконченная фигура, окруженная святящимися обрывками страдальческой ауры, повернула к нему незавершенное лицо. А под ним было другое, которое постепенно обретало знакомые черты.
Вот.
Спокойнее.
Он почти добрался.
Еще минутку, Мег. Это ради тебя.
Почти… да…
…и тут он почувствовал рядом едва ощутимую возню, словно ребенок дергал его за локоть. Вторгался в замысел. Таши Клайн постоянно так делал, болтая о книгах, своих корешах и обо всем, что приходило ему в голову. Таш не умел затыкаться.
Все оборвалось. Дыхание Шэда пришло в норму. Раздражающая возня по-прежнему мешала сосредоточиться, и Шэд оглянулся.
Рядом с ним стоял проповедник Дадлоу, уставившись в землю, сложив руки на огромном животе и посасывая кончики усов.
«Ну вот», – подумал Шэд.
Большинство проповедников, с которыми он сталкивался, были желчными, худыми, как тополя, и жесткими, как опаленные солнцем кости. Они приезжали в Лощину на грузовичках и ставили в полях шатры. Бесновались и били ладонями по лбам грешников, приказывая тем исцелиться. Ломали об колено костыли и трости. А ты смотрел, как калеки изо всех сил стараются встать на больные скрюченные ноги. Народ кидал мелочь. Певцы госпел завывали точно звери. Глухие нагибались, бормоча: «Я, кажись, услыхал глас самова Иехсуса». Может, и слышали. Проповедники были такими напористыми, будто опрокинули бутылку виски.
Но Дадлоу всегда был счастливым, крепким, идеально круглым, но все же мускулистым мужчиной, с лицом, загоревшим от проповедей на пастбищах и крещений у реки.
Сегодня он закутался в дубленку и надел ярко-красную охотничью шапку с опущенными на уши клапанами. Дважды обернул горло лиловым вязаным шарфом, концы которого свисали до лодыжек. Миссис Свузи, мать Дадлоу, жила по соседству с ним, за церковью. По ее словам, единственным средством, помогавшим ей от артрита, было вязание крючком и круглосуточная готовка.
Шэд не знал, в самом ли деле Дадлоу не подозревал о том, какой образ жизни ведет его жена Бекка. Проповедник мог просто подавлять это знание силой религиозных убеждений. В подобной неудаче трудно признаться, особенно самому себе. Но Бекка постоянно была под кайфом, а многие ее покупатели приходили прямо к задней двери дома проповедника. Возможно, поведение Дадлоу было всего лишь спектаклем, и на самом деле он помогал варить мет в церковном подвале.
Но какой бы ни была правда, Шэду не хотелось, чтобы проповедник узнал его тайны.
– Мои соболезнования, Шэд Дженкинс, – произнес Дадлоу.
– Благодарю вас, преподобный.
– Я как раз собирался зайти.
– Вот и зашли.
Дадлоу указал на дорогу, где припарковал свой микроавтобус позади «Мустанга».
– Да, увидел твою машину и решил заглянуть. Хорошо выглядишь.
– Вы тоже.
Проповедник похлопал себя по животу, словно утешая любимого человека.
– Мама посадила меня на строгую диету из бобовых. Проблема в том, что она так много печет для Молодежного служения, Зала собраний и Женской коалиции, что промахивается на несколько пирогов. А я балую себя, ничего не могу поделать. В этом смысле я слаб.
– Я тоже. – Шэд позволил лжи сорваться с губ, будто она могла их сблизить.
Дадлоу рассмеялся, брызгая слюной, и у Шэда возникло ощущение, что этот человек пытается каким-то образом опекать его. Неужели появление священника было простым совпадением? Или у того имелся более серьезный замысел?
– Не настолько, чтобы кто-нибудь это заметил, Шэд Дженкинс. Вижу, ты в отличной форме. Рискну предположить, что даже в лучшей, чем был до того, как покинул нас.
Проповедник стоял с выжидающим видом, точно хотел вникнуть, задать пару вопросов, выяснить, был ли Шэд чьей-нибудь сучкой. Хлопнул затянутыми в перчатки ладонями, начал было подступаться к сомнительным темам, но в конце концов передумал.
– Понимаешь, эта ее бойзенберри [9] не дает мне спать по ночам.
– Даже так?
– А еще не могу ограничиться одним куском, приходится прикончить весь пирог, иначе мама поймет, что я ворую. Прячу бумажные тарелки на дне мусорного ведра, чтобы она не узнала, что я перестал есть овощное ассорти.
Неужели они в самом деле беседовали о пирогах?
– Выпечка миссис Свузи – лучшая в округе.
– Тут ты совершенно прав! Кто сможет перед ней устоять? Я не могу. Если бы только у меня было больше здравого смысла!
Его округлый живот трясся и дрожал, будто мог оторваться и укатиться прочь.
– У всех нас свои соблазны, – сказал Шэд.
– Так верно. Так по-человечески. Это Божье испытание. Мы обречены бороться со своими недостатками.
Он имел в виду Бекку? Комментарий проповедника о грехах вел к наркотикам или к Джейку Хэпгуду?
Шэд посмотрел вниз и увидел, что до сих пор стоит на могилах. Неужели проповедник поэтому нервничал? Шэд отошел в сторону. Из-за надгробия мамы выполз Нытик, зевнул и сел рядом.
– Прелестный щенок гончей! – Дадлоу улыбался настолько рассеянно, что Шэд почти видел его насквозь.
– Да.
– Потрясающий пес!
Когда можешь, ведешь себя снисходительно, а когда уже не в силах – просто стоишь и ждешь. В такую игру обычно играл начальник тюрьмы: смотрел мертвыми глазами и говорил загадками, доставая заключенных до тех пор, пока они не съеживались. Шэд скрестил руки на груди и вежливо глядел на Дадлоу, не желая больше болтать о бобах, пирогах или щенках.
Проповедник почуял перемену и снова принялся посасывать кончики усов. Затем сказал, поигрывая шарфом:
– Я решил, что должен посетить место упокоения Меган.
– Крайне любезно с вашей стороны.
– Она была очень милой девушкой с блестящим будущим. Совершенно особенной. Такая утрата.
– Да.
– Несколько раз в неделю по утрам я провожу время на кладбище. Убираю могилы, читаю молитвы. Но мне нравится посещать и тех, кто похоронен на неосвященной земле.
Так вот в чем дело.
Навязчивые идеи.
Дадлоу окинул взглядом деревья.
– Прекрасное место. Надеюсь, твой отец обретет здесь хоть какое-то утешение.
– Не думаю.
– Меня это печалит.
– Меня тоже.
Проповедник пожал плечами, концы его длинного шарфа хлопнули по шнуркам ботинок. Ветер усиливался. Шэд позволил холоду пробраться за пазуху – ему следовало остыть, а Дадлоу, наоборот, хлопал в ладоши, стараясь разогнать кровь. Громкие хлопки его перчаток эхом разносились над насыпью.
– Я пришел не только для того, чтобы засвидетельствовать почтение твоей сестре. Я хотел поговорить с тобой.
– Разумеется. И о чем?
– Хотел предложить рекомендацию, если понадобится. В своем приходе я уже имел дело с бывшими заключенными. Они нередко сталкиваются с остракизмом, с предвзятым отношением. Бывает очень трудно заново приспособиться к нормальной жизни.
Так мог выразиться только тот, кто никогда не был за решеткой. Шэд старался не улыбаться, но не был уверен, что ему удалось сдержаться и не показать зубы. У тюрьмы своя упорядоченность, баланс и традиционность, в которых гораздо больше смысла, если разобраться. Ты никому не доверяешь. Стараешься держаться подальше от гущи событий. Это упрощает жизнь, облегчает некоторые вещи.