Когда есть возможность, даже призраки наскакивают с критикой, твердят: «Мы же тебе говорили».
– Сын?
– Я здесь, мама.
– Сын?
– Я все еще рядом с тобой.
Слезы потекли по ее щекам. Шэд прежде не видел, чтобы его мать плакала. Она протянула руку, но он не мог к ней прикоснуться.
– Я говорила, что ты должен послушать меня, сынок.
– Знаю. Ты была права.
Ее взгляд скользнул мимо, затем снова упал на него.
– Блудница. Он возлежал с блудницей. Моя кожа еще не истлела, земля не остыла, а он отшлифовал надгробие и прилепился к другой.
– Хватит о па. Скажи мне, как вернуться на дорогу.
– На дороге злая воля.
– Просто направь меня.
– Ты не можешь вернуться этим путем. Ты зашел слишком далеко. Ты не можешь вернуться. Ты должен идти дальше. К блуднице.
Иисус Адского Пламени с глазами, полными мщения, снова прошептал что-то матери Шэда.
– Я не хочу говорить ему об этом, – ответила она.
О Господи.
Иисус Адского Пламени коснулся мамы и подтолкнул ее вперед.
– Нет. Пожалуйста, нет, – сказала он.
– Что? – спросил Шэд.
– У тебя за спиной, – ответила мама. – Там.
Шэд ошибался. Иисус Адского Пламени все-таки умел улыбаться. Зубы у него были мелкими и острыми, а ухмылка становилась все шире, пока до тебя не доходило, что он просто псих. И на кресте, наверное, вел себя так же – плевал сверху и презрительно улыбался. А в последние минуты своей человеческой жизни обоссал римлян и тем дал понять, что он о них думает.
Шэд обернулся.
Секунду он ничего не видел, поскольку смотрел вдаль. Затем сделал шаг и обо что-то споткнулся.
У его ног, словно подношение, лежал труп Харта Вегга.
На теле не было ни царапины, а губы растягивала едва заметная усмешка.
Харт обнимал винтовку, точно спящий ребенок любимую игрушку. Так змеи должны были обнимать фигуру Иисуса Адского Пламени на кресте Габриэля.
– Он же был вашим человеком, – обратился Шэд к горам. – И Джерилин была вашей, она любила вас. Они умерли с улыбкой. – А потом он зашипел, гораздо громче любой из гремучек: – Но не моя сестра! Она не была вашей!
Он обернулся. Его мать исчезла. Иисус Адского Пламени стоял в ярде, затем в футе, а после в дюйме, пока не оказался нос к носу. Мессия уставился в глаза Шэда. Они оба испытывали одну и ту же ярость. У нее не было ничего общего с борьбой за свободу, искуплением или любовью небес. Просто сводящая с ума ненависть.
Каждый потянулся к горлу другого, и, едва коснувшись Бога, Шэд очнулся в муках. Его вырвало на грудь черной кровью.
Временами он словно отстранялся от страданий и наблюдал, как его тело, пошатываясь, брело по лесу.
Дождь прекратился. Красная глина, листва и мох налипли на обвязанные вокруг живота тряпки, и это помогло запечатать рану.
Рука сестры явилась лишь один раз, когда Шэд начал спускаться по склону. Она махнула ему поверх кустов, он развернулся и, спотыкаясь, последовал на зов.
«Куда же подевалась история?» – думал Шэд, с трудом вспоминая, как найти следующую страницу. Возможно, он уже дошел до конца, но оказался слишком глуп, чтобы это понять. Как те люди, что сидят в кинотеатре, смотрят финальные титры и говорят друг другу: «Всё? Конец? Нет, не может быть». Оглядывают остальных зрителей, изучают лица проходящих мимо незнакомцев. «Да? И это всё? Фильм закончился? А? Что ж… отстой!»
Его упорство оказалось сильнее страха. Тот совсем недавно одолевал Шэда, а теперь сменился осознанием того, что смерть уже спустилась за ним, но решила не забирать. Он еще не завершил то, что должен был сделать.
Почему убили Харта Вегга? Или Джерилин? Или Меган? Ради чего на фоне стольких смертей ему сохранили жизнь?
Лес поредел, превратился в чахлый вишневый сад. В глубине сознания Шэда зазвенели воспоминания, и он пошел быстрее. Где бы его рука ни касалась нездоровой коры тонких деревьев, кожа покрывалась текучим пурпурным соком. Сад умирал.
Ощущая прилив сил, Шэд двигался все дальше, пока не выбрался на поляну. Неподалеку раздались гудки грузовика, мчавшегося по шоссе – восемнадцать.
Тяжело дыша, Шэд на минуту опустился на колени. Попытался подняться, но не смог. Тогда перевернулся на спину и издал булькающий крик. Шэд вымотался и надеялся лишь на то, что добрался до людей и его найдут.
Прошло некоторое время, но в конце концов появился тыквоголовый малыш и пристально посмотрел в лицо Шэда. Мальчик издал глухой хриплый звук, похожий на звериное ворчанье. Это привлекло еще одного ребенка, с ластами вместо рук и ногами без костей. Подскакивая и хныча, он подполз ближе. Зашевелились дальние уголки двора. Сквозь высокую траву, извиваясь, пробирался мальчишка без позвоночника с разрезами вместо ноздрей.
Меган привела Шэда на ферму Тэнди Мэй Ласк. К больным детям. К собственной матери.
Часть III. Охота Декабря
Глава семнадцатая
Вокруг его кровати столпились дети. Гидроцефал, немой, те, у кого были когти, и другие, смотревшие на него большими немигающими рыбьими глазами. Шэд содрогнулся, подумав, как близок был к тому, чтобы стать им всем родней. Тэнди Мэй с ее кузеном были чертовски заняты, создавая здесь, в Уэйнскроссе, свою семью.
Шэд лежал на толстом матрасе, набитом гусиным пером, под тяжелыми одеялами. От тепла и уюта клонило в сон. Он пытался остаться в сознании, но продолжал проваливаться в дремоту, его мысли путались, пока в комнате не раздался уверенный мужской голос, который Шэд узнал.
Сначала ему сделали три подкожные инъекции – две в живот и одну в бедро. Капельницу смогли поставить с четвертой попытки. Затем в дело пошла швейная игла, она входила в плоть и выходила, туда и обратно. Сперва на боку, потом на груди, а после его, черт возьми, перевернули и начали зашивать рану на заднице.
Шэд почувствовал брызги – кровь плеснула в одну сторону, а затем полилась в другую. Пятна с простыней и подушек никогда не сойдут, но Шэд знал, что белье все равно не выбросят.
Он то отключался, то приходил в себя. Боль была сильной, но уже не такой, как раньше. Отчаяние отпустило. Помогли транквилизаторы. Нервы напряглись. Руки сжались в кулаки, и Шэд прижал их к ногам, покрытым синяками.
Он повернулся в кровати и увидел спящего на стуле дока Боллара, на полу – врачебную сумку и кофейник, а на потолке – включенную люстру, в которой перегорели три из четырех лампочек.
Наступила ночь, мерцающее небо выплескивалось через окно на одеяла. Мимо открытой двери прошел тыквоголовый мальчишка, заглянул в комнату и поймал взгляд Шэда. Мальчишка разжал крошечные челюсти под гигантским черепом и произнес:
– Тебе нужно поспать.
Шэд так и сделал.
Он проснулся с сильной болью в глубине живота, но все остальное по большей части онемело. Попытался пошевелиться и сумел чуть перекатиться на бок. Вот и все. Вытянув шею, он смог заглянуть за край кровати и увидел на полу окровавленные полотенца и тряпки. Брошенный кетгут [13] и резиновые перчатки. Комья высохшей грязи и мха, осколки стекла, шипы и деревянные щепки.
У дока Боллара отросла трехдневная белая щетина, покрытое шрамами лицо было напряженным. Он неловко свешивался со стула со спинкой из горизонтальных перекладин, словно ему было неудобно и у него начался геморрой от сидения в уличном сортире.
Этот человек всегда выглядел так, будто проснулся пять минут назад и одевался без зеркала. Другим Шэд его не видел. Редкие волосы сбились в один дикий пучок, откинутый назад, точно крышка на приоткрытом серебряном сливочнике. Док был маленьким и с каждым годом все больше съеживался, горбился, из-под рубашки торчали острые лопатки. Он был тощим, и только его ступни выглядели просто огромными. Казалось, сейчас он снимет свои коричневые клоунские ботинки, и это окажется шуткой. Можно было подумать, что без этих громадных ног док вылетел бы в окно смятым воздушным шариком.
Глаза дока открылись, повращались секунду и сфокусировались в ярком свете дня.
– Ты знаешь, где находишься, Шэд Дженкинс?
– Да. Как давно я тут?
– Три дня.
Что ни делай с собой, от символизма не уйти.
– Кто еще здесь? – спросил Шэд.
– Только Тэнди Мэй с детьми. Мне ведь не нужно тебе о них рассказывать?
– Нет. А что насчет ее мужа?
– Он сбежал несколько месяцев назад. – Док со стоном поерзал на стуле, подался вперед, но не встал. – Перестань задавать глупые вопросы. Тебе нужно в больницу.
– Сильно пострадал?
– А не хочешь сначала рассказать, что, черт возьми, с тобой случилось?
– Нет.
Ответ разозлил старика, заставил его оглядеться, будто он хотел взять молоток и ударить Шэда по голове. Вместо этого док схватил остывший кофе и раздраженно вздохнул. Запах свернувшегося молока вызвал у Шэда гримасу. Он почувствовал, как швы на лице натянулись.
– Я хорошо тебя зашил, но раны опасные. Могу сказать, что ты, наверное, самый счастливый сукин сын, которого я когда-либо видел. По всем правилам ты должен был умереть от одной только кровопотери. Пуля прошла через мягкие ткани, не задев жизненно важные органы. Кто бы ни стрелял в тебя, он, наверное, стоял на приличном расстоянии. – Док с минуту молчал, надеясь услышать ответ, а затем продолжил: – Чуть ближе – и тебя бы распотрошило. Я собираюсь перевести тебя в Главную городскую больницу Поверхое.
– Нет, док.
– Я должен сообщить шерифу…
– Уже три дня прошло. Тэнди Мэй до сих пор не сообщила?
– Видимо, ты велел ей этого не делать. Ты был непреклонен, выскользнул из постели и сильно перепугал женщину. Она, должно быть, думает, что ты перевозил виски и тебя подстрелили федералы.
– Хорошо.
– Но ведь не это произошло?
– Нет.
– У тебя неприятности с теми змеиными людьми?
Сейчас не было причин лгать.
– Да.
– Они могут прийти за тобой.
– Нет, не могут.
Док слегка удивился, на его лице отразилось беспокойство.