— Ваше высокопревосходительство, конь — подарок горожан Чадыр-Лунги к годичному юбилею вашего правления. Серая кучка рядом с ним — навоз.
— Коня привез из командировки, — помощник неодобрительно посмотрел на посапывающего уже журналиста, — господин Лоринков. В дороге он с шофером напился, и привез коня на крыше лимузина.
Президент махнул рукой, и, перешагнув журналиста, уселся за стол. Там лежали письма в поддержку руководства страны и с осуждением митингов оппозиции. Письма были: от цыганского барона, митрополита Молдавии, гагаузского башкана,[6] многочисленных союзов рабочих и крестьян, деятелей культуры и искусства. Президент уже ласково взглянул на журналиста и умиленно прошептал:
— Понятно, отчего он так устал…
— Как вы прошли к столу? — неожиданно трезво и зло спросил его Лоринков и хлебнул.
— Переступил через вас, — недоуменно виновато сказал президент. — Вы уж простите, но иначе никак нельзя было. Поверьте, я никоим образом не хотел данным поступком как-либо унизить вас либо поставить в неловкое поло…
— Да какая, на хрен, разница?! — перебил его журналист. — Я же теперь не вырасту!!!
— Все, что я сделал по вашему приказанию, — ерунда, — сказал журналист, прихлебывавший кофе.
Президент внимал. Коня уже увели.
— Во-первых, — продолжал журналист, — письма эти нам ничего не дадут. Во-вторых, все эти бароны, башканы, главы местных администраций и прочие мудаки согласились подписать письма лишь под большим нажимом. При малейшей возможности они от вас откажутся. Приходилось давить. Префекта оргеевского уезда удалось уломать на третьем часу беседы. И знаете, как? Он обязал руководителей всех предприятий уезда купить ваши портреты, запретил производить ваши портреты всем фотоателье, кроме одного, и назначил на должность директора этого самого ателье свою жену. Впрочем, неважно. По сравнению с префектом Кожушны, чья жена занималась йогой на заднем крыльце дома, в чем мать родила, это еще цветочки. Им все равно. Когда грызутся две большие собаки, маленькие псы ждут, когда дерущиеся обессилят, а потом отбирают у них кость. Наконец, самая важная причина, по которой я знаю, что мы заняты ерундой. Народ вас действительно поддерживает. Действительно он за вас и действительно против Рошки. Если выборы состоятся сейчас, ваша партия ветеранов с пылью в ушах и шумами в сердце получила бы девяносто процентов голосов, а не шестьдесят, как зимой.
— Действительно за меня, — прошептал президент, и погладил календарик с картой Молдавии, — о, мой народ…
— Прекратите заниматься фетишизмом, — резко оборвал его журналист, — прекратите! В том-то и суть! Матерь божья! Я, журналист, был занят сбором доказательств того, что действительно есть на самом деле! Улавливаете?! Этому меня ни на журфаке, ни в газете не учили. Вот собирать доказательства того, чего нет, да так, чтобы все поверили, что оно есть, — всегда рад! Доказывать же людям истину — профанация моей профессии!
— Что же нам делать? — спросил президент.
С каждой минутой он верил своему советнику все больше и больше.
— Сейчас мы это обсудим. План у меня уже есть, — резко сказал журналист. — А теперь скажите, может ли вы хоть что-то реально сделать?!
— Да, конечно, — пролепетал президент, — с удовольствием.
— Хорошо, — Лоринков набрал номер, и протянул трубку. — Это мой деканат. Отмажьте меня от лекции по радиоделу.
— Что делать, вождь? — у помоста, откуда выступал Юрий, стоял взволнованный член молодежного крыла ХДНП (про себя Юрий называл их демократическими пиписьками).
— А что случилось, цыпленок? — Юрий ласково потрепал мальчика по плечу.
— Говорят, вечером центр города освещать не будут. И это не из-за коммунистов. Город задолжал большие деньги электрораспределительной компании.
— Во-первых, это потому, мальчик, — объяснил Юрий, — что электрические сети продали испанцам, а не румынам, как следовало бы. Во-вторых, это все равно происки коммунистов, о чем ты сейчас и скажешь своим братьям и сестрам, собравшимся здесь. В третьих, я что-нибудь придумаю, и даже в темноте трибуна наша не останется незамеченной.
Юрий еще раз потрепал мальчика по плечу и отечески улыбнулся ему.
— По крайней мере, я так думаю, — продолжил он. — А ты как думаешь, цыпленок?
— А я думаю как вы! — гаркнула «демократическая писюлька» (потому как, по градации Юрия, школьник даже под «пипиську» не попадал).
Юрий вышел на трибуну и поднял руку. Все восемьсот манифестантов умолкли.
— Добрый вечер, братья румыны, — начал Юрий, — добрый вечер вам еще раз. Сейчас перед вами выступит учащийся лицея имени Георгия Асаки, Эмил Плугару, и расскажет о небольшом сюрпризе, который приготовили нам большевики. А потом мы немножко подождем и увидим сюрприз, который я приготовил для большевиков в ответ на их сюрприз. Вы согласны?
— А-а-ддд-ааааа, — заревела толпа.
— Тогда на сцену выходит Эмил!
Пока школьник сбивчиво объяснял манифестантам «все, как есть», Юрий позвонил жене:
— Дорогая, наша елочная гирлянда еще цела?
Вечером двое новозеландских и один канадский турист с фонариками в руках, спотыкаясь, брели по темному, неосвещенному центру Кишинева. Один из новозеландцев, — подвыпивший, — ругался с канадцем. Он доказывал, что хоть известная певица Кайли Миноуг и австралийка, но Австралия и Новая Зеландия так близки, что Кайли по праву считается жителями Веллингтона и немногочисленными остатками племен майори своей землячкой. Канадец выпил еще больше, поэтому соглашался.
Вдруг он остановился и глянул вперед. Там, на месте обычного митинга, к которому привыкли даже иностранцы, возвышался деревянный крест освещенный лампочками елочной гирлянды.
— Эти варвары, — сказал канадец, и икнул, — эти варвары поклоняются кресту с цветомузыкой!
— Тише, вы! — шипел на двух соратников активист молодежного крыла ХДНП Тудор Постойкэ.
Молодые люди посреди спящего палаточного городка манифестантов снимали гирлянды с креста.
— Теперь, — шепотом продолжал Постойкэ, — тихо уносим крест. И не шуметь!
Попыхтев минут десять, они смогли приподнять крест, и понесли его к грузовику, стоявшему за палатками. Подул ветерок, и в городке нестерпимо завоняло. Туалеты были болью организаторов митинга. В платные туалеты манифестанты ходить не хотели. Бесплатных поблизости не было… Всем стало неловко.
— Говорят, — прошептал один из активистов, — что коммунисты специально по ночам разбрасывают среди палаток дерьмо, чтобы все говорили, какие мы, мол, свиньи.
— Да? — усомнился другой, — а как же они его сюда приносят?
— Да очень просто, — отозвался информированный собеседник, — в пакетах. Пакеты здесь оставляют.
— Что-то я не видел здесь никаких пакетов со следами дерьма, — усомнился Постойкэ.
— Так они их моют и где-нибудь складывают!
— Мэй, что только не придумают эти коммунисты, — неодобрительно цокнул языком Постойкэ. — На какие только изощрения не идут! Ладно, грузите крест.
— Ой, Тудор, мне в туалет надо, — сказал самый младший.
— Какой туалет, — разозлился Постойкэ, — ты что, видишь здесь туалет? Нет здесь никаких туалетов. Было пятнадцать штук, но все платные. А откуда у бедных студентов деньги? Они же не получают денег из Москвы от русских свиней, как наши коммунистические сволочи! По большому или по маленькому?
— По большому…
— Ладно, иди, сядь между палаток, только чтоб тихо. Все равно коммунисты все уже здесь изгадили!
Товарищ Тудора отошел и присел. Получалось у него громко.
— Ничего, — прислушавшись, вынес вердикт Тудор, — слышится так|, будто кто-то храпит!
Наутро национал — радикальные газеты Молдавии вышли с заголовками на первых полосах: «Антихристы-коммунисты украли крест!», «Украли крест, оставив кучи дерьма!», «Президент Воронин поменял крест на дерьмо!», «Есть ли у коммунистов хоть что-то святое?!», «Зону, свободную от коммунизма, изгадили образно и буквально!», «Коммунисты! Забирайте свое дерьмо и возвращайте нам наш крест!», «Дерьмо на крест?! Обмен неравноценный, господин Воронин!», «Коммунисты испражнились на религию».
Из креста получились отличные угли. Юрий жарил на них шашлыки еще полтора года.
Юрий весь вечер пил коньяк, и потому, проснувшись в полночь, долго не мог оторваться от бутылки с водой.
— «Ресан», — брезгливо отбросил он пустую бутылку в угол, — говорят, пробили скважину над скотомогильником, и оттуда воду качают. Потому вода и дешевая.
Потом задумался, встал, включил свет, и записал это в блокнот с пометкой: «не забыть, — виноваты коммунисты». С дивана за ним равнодушно следил отец. За те несколько недель, что Юрий показывал его митингующим, старик к роли зомби привык, и только иногда еще, по привычке, споласкивал рот кислым вином перед тем, как попробовать свежезаваренный кофе. А еще он открыл в себе удивительную способность ложиться на женщину и протирать ее до кровавых мозолей, потому что части тела его, — все, — воистину окаменели. По утрам он даже вынимал известняковые ракушки из ушей.
— Что, папа, поймав взгляд отца, и налепив его на стену, спросил Юрий, — привык?
— В общем, да, — вяло согласился отец. — Как у тебя?
— Все хорошо. Пока. Разогнать нас не могут, — Совет Европы вмешается, начнется буча международных масштабов. Смотреть на нас спокойно они тоже не могут — люди стали поговаривать, что власть слабеет. Но в городе что-то происходит.
— Что?
— Появилось много странных людей. Говорят, ведут себя как полоумные. У всех на руках — какие-то наколки в виде цифр.
— Это не странные люди, сынок.
— Знаешь, кто они? — оживился Юрий.
— Знаю.
— Скажи.
— Потом.
— Нет, сейчас.