– Какие новости? – спросила мать, глядя в сверкающие глаза Люси.
– У меня есть агент! – гордо возвестила она. – И он устроил мне съемку!
– Топлесс? – сухо спросил Джош. Люси покачала головой:
– Нет-нет, с этим я завязала. Все законно. Я рекламирую резиновые перчатки.
– Для журнала фетишей[48]? – спросила я. Не удержалась. У Люси вытянулось лицо.
– Ну почему мне никто не верит? – вопросила она.
Я хорошо знала свою семью и понимала, что очень скоро кто-то обязательно начнет перечислять неудачи Люси, от школьных отметок до отношений с мужчинами, которые быстро обрывались, и работ, на которых она никогда не задерживалась.
Я наклонилась, взяла сестру за руку. Она отдернула руку.
– Незачем ко мне прикасаться. Что это с тобой?
– Извини, – ответила я. – Мы не давали тебе шанса. И вот тут я услышала голос. Не Бога, к сожалению, а Брюса: «Хорошо. Это ты сделала правильно». Я резко обернулась.
– Кэнни? – спросила мать.
– Мне показалась, будто я что-то услышала. Не обращай внимания.
И пока Люси говорила о своем агенте, о грядущей фотосъемке, о том, что она наденет, избегая ответов на вопросы матери, заплатят ли ей, а если да, то сколько, я ела индейку и очень сытную запеканку из зеленой фасоли и думала о том, что только что услышала. Думала, что смогу сохранить хотя бы часть Брюса, даже если мы с ним больше никогда не увидимся. Думала, что мы могли бы быть вместе, если б я проявила больше доброты и шире открыла свое сердце. Несмотря на пристрастие морализировать и поучать, несмотря на снисходительный вид, который он любил напускать на себя, я знала, что в принципе Брюс человек добрый, и я... ну, я тоже, во всяком случае, в личной жизни, хотя на работе, чего уж скрывать, мне приходилось забывать о доброте. Но может, я могла измениться. И возможно, ему это понравится... и когда-нибудь он лучше узнает меня... и вновь полюбит. При условии, разумеется, что мы будем видеться.
Под столом Нифкин дергался и рычал, преследуя кого-то во сне. Теперь я все отчетливо видела, в голове прояснилось и упорядочилось. Не то чтобы все мои проблемы ушли (как будто они когда-нибудь уходили), но впервые с того момента, как на моих глазах тест на беременность дал положительный результат, я почувствовала, что так или иначе мне удастся их разрешить. Я определилась с целью, независимо от выбора, который мне предстояло сделать. «Я могу стать лучше, – подумала я. – Как человек, как сестра, как подруга».
– Кэнни! – повернулась ко мне мать. – Ты что-то сказала?
Я ничего не говорила. Но в тот момент почувствовала какое-то шевеление в животе. Возможно, причина была в еде или в тревоге, которая не отпускала меня. Я ведь знала, младенцу шевелиться еще рано. Но я чувствовала, что он там есть. Он словно помахал мне ручкой, крошечной, практически невидимой глазу. Здравствуй и прощай.
В последний день моего долгого пребывания в родительском доме, перед тем как вернуться в город и решать, как жить дальше, мы с матерью пошли в бассейн. Я появилась в Еврейском культурном центре в первый раз после того, как узнала, что именно здесь соблазнили мою мать. После этого меня совершенно не тянуло в парную.
Но вот плавания мне недоставало. Это я поняла, стоя в раздевалке и натягивая на себя купальник. Недоставало запаха хлорки и вида пожилых евреек, которые проходили через раздевалку совершенно голыми, ничуть этого не стыдясь, и, одеваясь, обменивались рецептами блюд и домашних средств по уходу за лицом и телом. Не хватало ощущения воды, поддерживающей меня, позволяющей забыть обо всем и плыть, плыть, плыть.
Моя мать каждое утро проплывала милю, медленно, не торопясь, с грацией мастодонта. Я вместе с ней проплыла, наверное, половину дистанции, а потом перебралась на пустующую дорожку и какое-то время плыла на боку, ни о чем не думая. Но я знала, что это роскошь, которую вскоре я уже не смогу себе позволить. Если я хотела принимать решение, времени оставалось в обрез.
Я легла на спину и задумалась о том, что почувствовала во время праздничного обеда в День благодарения. Крошечная машущая мне ручка. Нелепость, конечно. У зародыша, должно быть, и ручек-то еще не было, а если и были, то махать он ими точно не мог.
Я всегда стояла за свободу выбора. Нюфгда не романтизировала беременность, сознательную или случайную. Не относилась к тем приближающимся к тридцатилетнему рубежу женщинам, которые не могут оторвать взгляда от проезжающей мимо коляски с младенцем. Несколько моих подруг вышли замуж и уже успели родить, но большинство, женщины моего возраста или чуть старше, еще даже не задумывались об этом. Я тоже не видела необходимости в спешке. Не считала, что мне пора рожать.
Я перевернулась и лениво поплыла брассом. Я никак не могла отделаться от чувства, что все предопределено и решено без моего участия. Словно от меня ничего не зависит и мне остается только сидеть и ждать, что же будет.
Я раздраженно выдохнула в воду, наблюдая за окружившими меня пузырьками. Конечно, мне очень хотелось вновь услышать голос Бога, чтобы знать, что я поступаю правильно.
– Кэнни!
Мать заплыла на мою дорожку. «Еще два отрезка». Их мы проплыли вместе, рядом. Потом я последовала за ней в раздевалку.
– А теперь скажи, что с тобой происходит? – спросила мать.
Я удивленно взглянула не нее.
– Со мной?
– Кэнни, я же твоя мать. Знаю тебя двадцать семь лет.
– Двадцать восемь, – поправила я. Она прищурилась.
– Я забыла поздравить тебя с днем рождения? Я пожала плечами:
– Вроде бы присылала открытку.
– Так в чем дело? – продолжала допрос мать. – Ты тревожишься из-за того, что стареешь? У тебя депрессия?
Я вновь пожала плечами. Тревога все явственнее проступала на лице матери.
– Ты обращалась к специалистам? Говорила с кем-нибудь?
Я пренебрежительно фыркнула, представив себе, сколь бесполезной в возникшей ситуации окажется маленькая докторша, утопающая в одежде.
– И Брюс, твой бойфренд...
– Бывший, – уточнила я.
– Так ты думаешь о том, чтобы... взять ребенка? «Избавиться от ребенка», – могла бы ответить я.
– Ты беременна, – выставила диагноз мать.
Я вскинула голову, уставилась на нее, челюсть у меня отвисла.
– Что?
– Кэнни. Я твоя мать. Матери об этом знают.
Я обернулась полотенцем, надеясь на то, что моя мать и Таня не делали ставок на мою возможную беременность.
– И самочувствие у тебя такое же как было у меня. Усталость не отпускает. Когда я была беременна, то спала по четырнадцать часов в сутки.
Я ничего не ответила. Не знала, что сказать. Понимала, что в какой-то момент должна начать об этом говорить, но пока не подобрала нужных слов.
– Ты подумала об именах? – спросила мать. Я нервно хохотнула.
– Я еще ни о чем не подумала. Даже не подумала, где я буду жить и вообще...
– Но ты собираешься... – Она не договорила.
– Похоже на то, – ответила я, впервые озвучив эту мысль.
– О, Кэнни! – В голосе матери смешались восторг и ужас. Восторг от перспективы стать бабушкой (в отличие от меня мать не могла пропустить ни одной коляски). Ужас, потому что ни одна мать не пожелает дочери оказаться в такой вот ситуации.
Но именно в ней я и оказалась. Увидела это совершенно отчетливо в тот самый момент в раздевалке. Все будет именно так: я собираюсь родить этого ребенка, с Брюсом или без Брюса, с разбитым сердцем или без оного. Более того, я почувствовала, что такова моя судьба, именно в этом направлении и должна развиваться моя жизнь. Мне лишь хотелось, чтобы тот, кто все это спланировал, подкинул идею или две насчет того, как мне удастся содержать себя и ребенка. Но, поскольку Бог не собирался говорить со мной, по всему выходило, что и этим, кроме меня, заниматься некому.
Мать поднялась, обняла меня, что было где-то неприлично, учитывая, что мы обе еще не высохли после бассейна, а полотенце на ней не сходилось. Но меня это не волновало. Приятно, знаете ли, когда тебя обнимают родные руки.
– Ты не злишься? – спросила я.
– Нет-нет! С чего мне злиться?
– Потому что... ну... все произошло не так, как я хотела... – На мгновение я прижалась щекой к ее плечу.
– Обычное дело, – ответила она. – С этим никогда не бывает так, как тебе того хочется. Ты думаешь, я хотела рожать тебя и Люси в Луизиане, в миллионе миль от моей семьи, с этими ужасными армейскими врачами и тараканами размером с мой большой палец...
– По крайней мере у тебя был муж, – напомнила я. – И дом... и планы на будущее...
Мать похлопала меня по плечу.
– Мужья и дома приходят и уходят. А насчет планов на будущее... мы что-нибудь придумаем.
Самый главный вопрос она задала, когда мы, высушив волосы и одевшись, сели в машину, чтобы ехать домой.
– Как я понимаю, отец – Брюс?
Я прижалась щекой к холодному стеклу.
– Совершенно верно.
– И вы не сошлись вновь?
– Нет. Так вышло... – Разве я могла объяснить матери, когда и как это произошло?
– Не волнуйся, – оборвала она мои попытки найти объяснение моему решению отдаться Брюсу, чтобы хоть на чуточку уменьшить его боль. Мы проехали мимо промышленной зоны, мимо магазина «Овощи-фрукты», перевалили через вершину холма, направляясь к дому. Все выглядело до боли знакомым, потому что ездила я здесь миллион раз, можно сказать, все детство. Я плавала с матерью по субботам, и мы всегда возвращались домой вместе, наблюдая, как просыпаются спящие городки, а дома нас ждал только что отжатый апельсиновый сок, теплые бублики и завтрак, который мы ели всей семьей, впятером.
Многое, однако, переменилось. Деревья стали выше, дома – обшарпаннее. На нескольких наиболее опасных перекрестках перемигивались светофоры. Появились и новые дома, которых не было, когда я училась в средней школе. Но, сидя рядом с матерью, я словно вернулась в прошлое, так мне было хорошо и покойно. Я даже могла представить себе, что Таня так и осталась с женщиной, которая грозилась убить то ли ее, то ли себя, и не появилась в жизни матери... и мой отец не уходил от нас... и я не забеременела.