Ее тут же затянула в свою пучину огромная лень, разлитая в самом воздухе. В первый день она еще думала, что нужно будет непременно сходить в горы, покататься на лошадях – на набережной турагенты за руки тянули к себе отдыхающих, однако к вечеру уже сделалось все равно и вот именно что лень нагружать себя чем-то еще, кроме купания и лежания на пляже. А вокруг продавали все, что только можно продать – безвкусные поделки из глины и ракушек, сиреневую помаду, вылепленную из мыла или еще неизвестно чего, пластмассовые шлепанцы и прочий аляповатый самопал, шашлыки из устриц и домашнее вино. Все это отдавало суррогатом, цыганщиной, явным обманом, причем никто уже и не стеснялся обманывать, главное – всучить товар наивным простакам с Севера, которые легко велись на яркие штучки, изможденные жарой. Таксисты заламывали цены, вечером меньше чем за два счетчика ехать отказывались, хамили, грубили, причем щедро, не скупясь, поэтому вечерами лучше было сидеть в своем пансионате. Вдобавок там кормили три раз в день, в обед даже настоящие сосиски давали с картофельным пюре и зеленым горошком, а в городе стояли длиннющие очереди в пельменную и чебуречную. И хотя Майка непрестанно ныла по малейшему поводу и не хотела доедать сосиски, Танюшка отдыхала – и от очередей, и от стояния у плиты.
Она понимала, что Ветровы в любой ситуации оказываются в числе тех, для кого и придуманы закрытые пляжи, спецобслуживание с сосисками и зеленым горошком, пансионаты, в которых наряду с научной элитой отдыхали директора рынков и магазинов. А за пределами пансионатного рая, где люди, вырванные из привычной среды обитания, предавались всевозможным удовольствиям отпускного периода, курортные караси глотали без разбору мало-мальски яркую рыбешку, полагая, что женщины едут на юг с единственной целью. Лысые, беззубые, пузатые, с бородавками на носу – все они считали, что уж им-то никак нельзя отказать. Танюшка была потрясена, когда на набережной у фонтана к ней подрулил какой-то коротышка с золотыми зубами и, поманив толстым пальцем, предложил пойти с ним прямо сейчас за пятьдесят рублей. Она бежала с набережной без оглядки, как будто он гнался за ней, и потом целый вечер возвращалась к той же мысли: да как вообще кто-то посмел подумать о ней, как о дешевке с вокзала. Нет, что вот так просто можно взять и купить ее косы, нежную кожу, угольные глаза, которые, как некогда, в пору жениховства, говорил Сергей, прожигали сердце насквозь? И что же, все это стоило пятьдесят рублей? Когда она сквозь слезы пожаловалась Сергею – ей просто надо было излить кому-то свое смятение, – он только расхохотался:
– Пятьдесят рублей? Продешевил. Я бы сразу предложил стольник.
Тогда она разрыдалась, а Сергей сказал, что она все-таки глупая, потому что вокруг сотни баб, которым никто и пяти рублей не предложит.
– Почему он именно ко мне подошел? – Танюшка вовсе не слушала, что говорил Сергей.
– Потому что ты красивая, дура. Ну и одна стояла у фонтана, будто ловила на живца. Какого рожна ты там стояла?
– Ногу натерла. Хотела присесть, босоножки снять.
– В следующий раз думать будешь, что и где снимать. Там у фонтана одни проститутки стоят.
Танюшка сглотнула слюну – и оттого, что слово «проститутки» казалось ей выдернутым из иной реальности, которая к ней не имела никакого отношения, и еще оттого, что ее в самом деле так дешево оценили. Пятьдесят рублей! Что такое, в самом деле, пятьдесят рублей? Повышенная стипендия, только и всего, такую у них на курсе получала очкастая отличница Соня Крейслер, у которой Танюшка всегда списывала. Крейслер, кстати, распределили в поселок Кестеньга Лоухского района, и красный диплом не помог. А она, троечница Татьяна Ветрова, отдыхает на море в элитном пансионате в компании людей, к которым так просто еще и не подкатишь, у них у всех личные визитки, как у английских лордов. Теперь, проходя мимо фонтана, Танюшка всякий раз со страхом и интересом смотрела на женщин, которые сидели у фонтана, ели мороженое у фонтана, пили минералку у фонтана, считали мелочь у этого самого фонтана, и пыталась отгадать, ловят ли они клиентов или просто так ждут кого-то в счастливом неведении возле того пучеглазого осетра, изо рта которого струя била в самое небо.
…Этот немного странный парень появился в пансионате за неделю до их отъезда. Танюшка заметила его однажды в парке после обеда. Высокий, нескладный, рыжеватый, с длинными руками, парень отличался от прочих отдыхающих снежно-белой кожей, от одного взгляда на которую становилось зябко. Потом, он был подчеркнуто хорошо одет, то есть вещи сидели на нем так, как будто он в них родился. Пестрая оранжево-зеленая рубашка с пуговками разного калибра, песочного цвета брюки с низкой посадкой, легкие желтые сандалии… Он как будто выскочил из фильма «Дерзкие и красивые», который как раз крутили в курзале. Стоило ей только подумать: «Сижу тут себе», как он подошел к ней так, как будто они уже знали друг друга когда-то давно и вот теперь снова встретились. Остановившись прямо напротив ее скамейки, он продекламировал без вступления:
– Сердце, скажи мне, сердце, – откуда горечь такая?
– Слишком горька, сеньор мой, вода морская…
А море смеется у края лагуны.
Пенные зубы, лазурные губы.
И на всякий случай тут же уточнил, что это Лорка. Танюшка, конечно, не знала, что это Лорка, но виду не подала.
– Да, да, я знаю.
– Но почему вдруг такая горечь в глазах? – он смешно выпятил грудь. – Если море тебя печалит, ты безнадежен, – это опять Лорка. Хотя, конечно, я понимаю, что вы здесь чувствуете себя не в своей тарелке…
Стоило ему сказать про тарелку, как у Танюшки перед глазами мгновенно встали сосиски с зеленым горошком, и она даже испугалась, что это сильно заметно, ну, что она девушка из рабочей слободки, потом все-таки сообразила спросить:
– Почему?
– Ваше место на подиуме.
Кажется, этот парень произнес те самые слова, которые она всегда хотела услышать. И сама только что поняла, что вот оно – то, чего она действительно хочет.
– Только не хмурьте брови, вам не идет, – парень легко улыбнулся большим лягушачьим ртом. – Да я же не представился! Валентин Таль, ведущий конструктор московского Дома моделей. С вашей внешностью вы могли бы сделать большую карьеру. Вы учитесь, работаете?
– Да, – уверенно ответила Танюшка. – То есть я только что университет окончила. А здесь отдыхаю с мужем и дочкой… – она осеклась, подумав, что, может быть, говорит лишнее.
Однако Валентин Таль только еще больше разулыбался:
– В пятницу я организую показ в местном Доме мод. Вы не согласитесь мне помочь? А то крымские модели слишком уж задастые. Ни на одной не сходятся мои брюки.
– Да. Конечно, – она без колебания согласилась.
Потом, уже вернувшись в корпус, она слегка засомневалась: а как Сергей отнесется к тому, что она выйдет на подиум, под обстрел множества ревнивых глаз, в основном, конечно, женских. Хотя она, в конце концов, имеет право сама за себя хоть что-то решить.
Сергей выслушал ее равнодушно, проворчал даже с легким пренебрежением: мол, тоже мне, нашла занятие – на подиуме жопой вертеть, однако сильно не возражал. Потом добавил, что этот худосочный Таль уже второй день сидит на пляже под зонтиком, вероятно боясь обгореть, и что все бабы на него пялятся, шушукая: «Это же Валентин Таль», как будто он Ив Сен Лоран какой. Тоже мне, кутюрье московского разлива, так и стреляет глазами по сторонам. Наверное, на пляже тебя и приглядел, а ты и раскатала губу. Хотя, дай-то бог, он тебя научит брюки носить, хватит уже матрешкой разгуливать. Вся Европа на брюки перешла. И на короткие ботинки.
– Да какое мне до Европы дело? – Танюшку по-настоящему злила эта «матрешка». – У нас холодно, восемь месяцев зима, значит, нужны рейтузы и теплые сапоги, а то и валенки, понял!
Майка захныкала, и в ее лепете Танюшка разобрала, что вроде бы подушка воняет.
– Не говори ерунды! Что значит подушка воняет? – она понюхала подушку. Подушка действительно смердела водорослями, так пахло на набережной после шторма, когда прибой выбрасывал на берег бурые водоросли из глубины. Невольно вспомнилось: «Слишком горька, сеньор мой, вода морская…»
– Почему же раньше твоя подушка не воняла, а теперь вдруг воняет?
Танюшку раздражало постоянное дочкино нытье. Вроде бы счастливое у ребенка детство, ей покупают все, что она захочет, – игрушки, мороженое. Попробовала бы Танюшка в детстве так капризничать: хочу – не хочу, сразу бы затрещину получила. На силикатном Танюшке просто запрещено было чего-то там особенного хотеть. Может быть, именно потому сейчас ей хотелось очень многого, причем сразу, буквально завтра, ведь жизнь утекала, как морская вода, оставляя после себя только соленый привкус, – такой еще оставляют слезы. Хотя плакать вроде повода не было, но привкус-то оставался.
Курортный Дом мод оказался вполне захолустным заведением. Возведенный из стекла и бетона, он, может, и был призван символизировать устремленность в небо, заоблачные выси, где обитали высокие нравственные идеалы. На деле внутри этого здания, насквозь просвеченного южным солнцем, получалось что-то вроде теплицы, а в коридорах, напротив, царила сырость. Вдобавок в каждом углу плакат вещал словами Чехова о том, что в человеке все должно быть прекрасно. Вялые закройщицы и портнихи в халатах и домашних тапочках уныло передвигались между цехами, модели, действительно слишком упитанные и задастые для своей профессии, покуривали в обширной рекреации с надменно-усталым выражением смуглых лиц. И только Валентин Таль, который пружинной походкой перемещался с этажа на этаж, из цеха в цех, был живым человеком в царстве полуденной дремы. Ему подчинялись и под его вкрадчивым напором постепенно оживали для последней примерки и репетиции закрытого показа, на который был приглашен директор Ялтинского швейного комбината. Таль намеревался открыть в Крыму собственное швейное производство, – впрочем, Танюшке это было вовсе даже неинтересно.