аружила в кладовке старое лоскутное одеяло, похожее на пестрое от листьев полотно осени, застелила им диван, и в комнате сразу стало радостно. Особенно интересно было рассматривать лоскутки, наверняка оставшиеся от одежды, которую некогда носили бывшие хозяева этого дома, – красные, желтые, бордовые, в горошек и цветочек. Она представляла себе, что лепестки в цветочек – это клумбы, в горошек – это идет снег, синие лоскутки были озерами, а желтые – веселыми пятнами солнца…
Однажды Петр Андреевич сказал, что ему придется отлучиться дня на два в Хельсинки, но ты тут не скучай, я нашел целую коробку книжек, наверное финская классика, тебе лучше знать. Проголодаешься – сходишь в лавку, это сразу за погостом, заодно прогуляешься. Место тут пустынное, хулиганов нет. Конфет только много не покупай, конфеты у них невкусные. А я вернусь самое позднее в пятницу утром.
– А что делать, если ты не вернешься?
– Я вернусь, глупыха. Соскучиться не успеешь.
Легко потрепав ее по щеке и поцеловав в лоб, как ребенка, он сел в машину, и когда дорога опустела, она подумала: неужели все это правда? Неужели теперь так и будет, что ей придется ждать в пустом доме, когда он приедет, и рассматривать лоскутки, а когда он приедет, они залезут в постель на несколько дней, пока ему опять не придется уехать, и она снова будет ждать его возвращения. Но ведь так не может продолжаться вечно.
Одевшись потеплей, потому что воздух уже выстыл, она решила осмотреть окрестности. Всю деревню можно было обойти за пятнадцать минут, однако ее интересовал старый погост сразу за церковью, нацеленной черным шпилем в самые облака. Наверное, это была очень старая церковь, как и все в этой деревне. У дороги вдоль озера росли корявые вековые ивы, а в траве прямо под ними белели какие-то запоздалые маленькие цветочки, стойкие и смелые, если выдерживали первые ночные заморозки. За все время прогулки вдоль озера ей не попался навстречу ни один человек, только со стороны шоссе пару раз доносился гул проезжавших мимо лесовозов.
Кладбище как бы врастало в дорогу или, напротив, вырастало из нее. Самые старые памятники, еще девятнадцатого века, стояли прямо на обочине, она присела возле одного и разобрала, что здесь покоится молодая женщина вместе с новорожденным ребенком, прожившим всего два дня, и эта скупая надпись, выбитая на камне лет сто пятьдесят назад, почему-то резанула, как будто чужая боль до сих пор не утихла, а так и висела в воздухе. Она нашла еще пару старинных памятников, а дальше потянулись могилы уже двадцатого века: видно, что лет пятьдесят назад жизнь била здесь ключом – судя по количеству умерших, как ни странно, но потом, в восьмидесятые, почему-то остановилась… Вокруг стояла глухая тишина. Ей вдруг представилось, что если выйти на какой-нибудь мост через озеро, как на известной картине «Крик», и широко открыть рот, то никакого крика не получится, а если получится, то немой, потому что мирок вокруг окончательно оглох, ни шороха, ни всплеска. Кошка мелькнула в траве и так же бесшумно шмыгнула в кусты, бросив на нее злобный взгляд, каким обычно деревенские встречают чужих.
За кладбищем начинались одинаковые аккуратные домики, крашенные охрой, с белой оторочкой окон и крыш. Домики выглядели обитаемо, но во дворах было пусто. Интересно, если привезти сюда Майку… Есть ли по соседству другие дети? И что Майка будет здесь делать? Не выдержит и двух дней.
Танюшка повернула назад. Обратная дорога пролетела совсем незаметно и показалась в два раза короче, как будто деревня морочила ее, растягивая и сокращая свои тропинки. На крыльце она заметила свежие рекламные газеты. Значит, почтальон узнал, что в доме кто-то поселился. Она подобрала газеты и оставила их в прихожей на полке для обуви – на тот случай, если все-таки попытается протопить печку, хотя прежде надо было где-то раздобыть дров. В холодильнике она обнаружила какие-то полуфабрикаты, приготовила их и съела без аппетита. Книжки, которые рекомендовал ей перед отъездом Петр Андреевич, оказались пустыми детективами, поэтому она предпочла им рекламные газеты, обнаруженные на крыльце, – в них, по крайней мере, сообщалось, какие товары и где можно купить со скидкой, а также нашлось расписание увеселительных мероприятий в Лахти – хоть какая-то зацепка за утраченную реальность.
«Lopeta aamupalan syöminen, syö lounaaksi pelkkää salaattia ja juo vettä joka ilta ennen kilpailua», – вещала передовица рекламного приложения, то есть: откажись от завтрака, в обед питайся одними салатами, а вечером выпей воды. Таким образом жюри советовало готовиться к грядущему конкурсу красоты. Ниже реклама кричала: «Edulliset kauneus-kilpailumekot», обещая продать по дешевке платья для конкурса красоты. Помешались они все на этом конкурсе «Мисс Хельсинки».
Она накинула курточку и вынесла на веранду кресло-качалку. Тусклое солнце, притупленное вечерней дымкой, зависло над озером, подкрашивая небосвод клюквенным соком. Она сидела на веранде долго, даже после того, как домашнее сонное тепло уже полностью покинуло тело, кресло мерно покачивалось и поскрипывало под ней, звуки так и не проявились, ватная тишина постепенно заволакивала сознание. Она тщетно пыталась побороть в себе горькое чувство никчемности, коварно поднявшееся со дна, стоило только ей остаться в одиночестве. Бокал вина только усугубил меланхолию, она как будто вышла из-под гипноза, в котором безвылазно пребывала последние две недели. Что же такое она сотворила со своей жизнью? И как такое могло случиться, что она стала любовницей собственного свекра? А если кто-то узнает – это же вообще полный кошмар! Только она не хотела разбираться в этом кошмаре, ее затянул черный, слепой омут страсти, в котором она барахталась, понимая, что ей все равно не выбраться …
Там же, в кресле-качалке, нашел ее Петр Андреевич, когда уже стемнело и воздух остыл. Она не спала, ей давно нужно было перейти в дом, она совсем окоченела, но то ли вяло текущие мысли, то ли сам холод заворожили ее, и она безвольно покорялась их обезболивающей, убаюкивающей власти. Он взял ее на руки и перенес в гостиную на диван, уложил поверх лоскутного одеяла. Она не сопротивлялась, продолжая так же бессмысленно смотреть в пустоту. Он согрел чаю и усадил ее на постели, подложив под спину подушки.
– Как же ты напугала меня, моя девочка. Я приехал, а дом пустой, я не знал, что и подумать…
– Я целый день скучала одна, без дела… – оттаяв, наконец произнесла она.
– Потерпи еще немного, скоро все это кончится.
– И что начнется?
– Совсем другая жизнь, достойная тебя. Сергей не смог обустроить ее, потому что не понимал, каким владеет сокровищем, – он согревал ее пальцы в своих ладонях, дышал на них, поочередно расцеловывая каждый пальчик. – Запомни, если я даже оставляю тебя одну, то делаю это только ради тебя, ради нас с тобой.
– Это все очень сложно пережить. И тем более сложно, если я не понимаю, что происходит.
Он снял с нее куртку и укрыл пледом.
– Через месяц тебе придется съездить в Россию, – он произнес странным, почти деловым тоном. – Может быть, в последний раз.
– Зачем?
– Развестись с Сергеем. Ты ведь до сих пор его жена. Думаешь, я не понимаю, что такое творю? Гад я последний. Но я тебя люблю и ничего не могу с этим поделать.
– Сергей знает про нас?
– Нет. Никто не знает.
– Но как же тогда все устроится? Ты же говоришь, что все устроится? – она приникла к нему, зарылась лицом в его рубашку, желая исчезнуть.
– Все устроится очень просто. Ты поедешь в Россию, поставишь свою подпись в бумагах, – Сергей уже подал на развод. А заодно подашь документы на переезд в Финляндию, пока сюда еще пускают. У твоей мамы в паспорте написано «финка»? У нее сохранилось свидетельство о рождении?
Танюшка наконец вернулась в реальность. Желая окончательно прогнать морок, она оторвалась от подушек, спустила ноги на пол и переспросила, чтобы убедиться, что ей не послышалось:
– Так ты хочешь, чтобы я подала документы на переезд?
– Пойми, в России мы больше оставаться не сможем. Я разведусь, но чуть погодя, чтобы не было так заметно…
«И у Вероники Станиславовны наконец появится время для саморазвития», – не без злорадства подумала Танюшка.
– …выйду на пенсию. А здесь займусь коммерцией, для этого есть все предпосылки.
– А я? Что буду делать я?
– Да все что угодно. Но пока надо просто пересидеть, затаиться. Мне, как ты понимаешь, тоже не нужна общественная буря. Потом мы сможем уехать в Италию или Испанию, куда захочешь. Финляндия – неподходящая страна для тебя, здесь слишком мрачно и скучно.
Она поразилась, до чего же бесстрастно он смотрел на нее в этот момент.
– А как же Майка? – опомнилась Танюшка, в последние дни она почти не вспоминала о ней. – Она, что же, останется с твоей женой?
– Майка скоро окончит школу. А там сама решит, где и с кем ей оставаться. Нельзя силой привязать ребенка к себе, будет только хуже.
– Вот именно это я давно хотела сказать твоей жене!
– Танечка, Таня! Но что же делать, если все так случилось? Конечно, я страшно виноват перед тобой, перед женой, перед Серегой, – он опустился на колено перед диваном, не отпуская ее руки. – Но сколько же можно мучиться и обманывать других и себя? Я уже три года как не живу с женой, просто не могу себя заставить, она мне не интересна, и все это время мучился от любви к тебе, – в его глазах мелькнула дикая, безумная искра. – Я был одержим тобой, когда вы с Сергеем ночевали у нас, я потом зарывался лицом в простыни, на которых лежала ты, и ненавидел собственного сына. А когда узнал, что он хочет оставить тебя, не сумел справиться с этим…
– И ты думаешь, мы еще будем счастливы? – в ее голове крутилась тысяча вопросов, но этот выскочил первым.
– А разве мы сейчас не счастливы? Да я не могу надышаться тобой! Не знаю, сколько еще лет я пробуду с тобой – пять, десять, двадцать. Но все они будут твои, только твои…
– Но ведь прошлое нас не отпустит. И что мы в конце концов скажем Майке?