Тропинки в саду заросли бурьяном, кроме одной – от крыльца к калитке, заметно, что в этом году траву никто не косил, и ягоды смородины остались на кустах нетронутыми, так и стекали к земле сморщенными красными каплями. Попробовав одну, я скривилась от горького вкуса. Наверное, я сама походила на ту лягушку, которую принесли в тепло, и она от радости запрыгала, решив, что лето вернулось, и не подозревая, что вот-вот придет тетя Маура с жестяным ведром и выкинет ее обратно на мороз, потому что больше ее просто-напросто некуда пристроить. Но мне пока не хотелось об этом думать – Сергей обещал вернуться часа через полтора, а я еще не до конца обследовала дом, тайные комнаты, в которых я еще не бывала и в которые мне вроде не запрещалось заходить, но кто его знает. Мне нужно было узнать о Сергее все, абсолютно все. Хотя разве я знала все о самой себе? По крайней мере, очень многое мне бы хотелось забыть навсегда, вытеснить в бессознательное, – но и тогда оно бы принялось изводить меня в ночных кошмарах, выныривая символами и намеками.
Мне часто снилась собственная квартира, но только не та, в которой я жила сейчас, а странное жилище, состоящее из анфилады полупустых комнат, и я думала во сне: зачем же мне столько и где я возьму мебель, чтобы все обставить. Недавно я прочла, что квартира во сне является образом собственного сознания, а это значит, что у меня внутри остается еще очень много незаполненного пространства, никто так и не смог поселиться там на длительное время, получить постоянную прописку, как говорят работники паспортного стола, скорее, там попросту нет любви, и вообще ничего нет, сплошное бесчувствие, поэтому я и брожу по этой анфиладе, не зная, куда приткнуться.
Солнце скрылось, на улице ощутимо похолодало, дыхание близкой зимы проникло ко мне под пальто, и я попыталась спрятать руки в карманы, а нос в воротник, однако это не спасло, и я поспешила укрыться в доме, там угли тлели в камине и можно было подставить озябшие пальцы их горячему дыханию. Паровое отопление не способно заменить живой огонь, потому что довольно глупо сидеть, уставившись в батарею, а на дышащие угольки смотреть очень даже можно. Однако засиживаться сегодня не стоило. Согревшись, я обследовала ящики на кухне. Там ничего особенного не обнаружилось, кроме нескольких пачек кофе, упаковок с хрустящими хлебцами и прочим сухпайком, который идет в дело, если уж совсем нечего есть.
Меня притягивал рабочий кабинет на первом этаже, дверь туда была приоткрыта. За ней угадывался массивный письменный стол с пресс-папье и прочими дорогими, но бесполезными канцелярскими штуками, над столом висел пейзаж, напоминавший картину Шишкина «Утро в сосновом бору», только без медведей, а окна были задрапированы плотными шторами с золотыми кистями. Я знала, что шарить по чужим ящикам нехорошо и что я плохая девочка, если делаю так, однако вопрос с плохой девочкой был давно решен и не подлежал обсуждению, поэтому я без зазрения совести толкнула массивную дверь и проникла внутрь. В кабинете пахло книжной пылью и больше ничем, так еще пахнет в дальних залах библиотеки, куда редко кто забредает. Книги с золотым тиснением корешков держали оборону на стеллажах, их было много, но ровно столько, что ни убавить, ни прибавить, и мне показалось, что их никто никогда и не снимал с полок.
Стол темного дерева на гнутых ножках оказался на ощупь теплым и будто отреагировал на мое прикосновение, – как именно, объяснить сложно, просто я почему-то поняла, что двигаюсь правильным путем, а интуиция у меня сильная, и я привыкла ей доверять. Ящики поддались легко. Начав с верхнего, который располагался ближе к дверям, я обнаружила абсолютную пустоту. И это было то, чего я никак не ожидала увидеть в доме бывшего прокурора, пусть и преклонных лет. Наверное, с самого начала мне не стоило изображать из себя детектива, тем более оправдывать свое житейское любопытство поисками каких-то ответов.
Второй ящик также разочаровал. В нем нашлась квитанция из химчистки, выписанная в 2011 году, и у меня уже возникло подозрение, что стол прокурора тщательно обшарили до меня. С течением жизни в ящиках всегда накапливается куча бумаг, нужных и ненужных, и ведь сразу не разберешься, что к чему. Конечно, Сергей Ветров рылся в бумагах своего папаши, оформляя наследство, но вряд ли бы он выгреб все подчистую. Мне опять вспомнился сон о блужданиях в полупустой квартире, и я подумала, что анфилада комнат напоминает мне череду пустых ящиков, в которых я ищу как будто саму себя. И я продолжила – впрочем, не обнаружила ничего, кроме домовой книги, счетов за электроэнергию и налоговой декларации на имя Петра Андреевича Ветрова. Что же я конкретно искала? Сложно сказать. Что-нибудь, имеющее отношение к Сергею, его жизни до и после Тани, ведь это письменный стол его родного отца, в каких бы они там ни находились отношениях.
Наконец я добралась до последнего, самого широкого ящика, располагавшегося по центру прямо под столешницей. Ящик шел туго, я даже решила, что он закрыт на ключ, но стоило дернуть посильнее, и вот он поддался. В ящике лежали фотографии на паспорт какого-то дядьки, скорее всего самого Петра Андреевича, и большой винтажный фотоальбом – такие в конце прошлого века были почти в каждой семье. Я вытащила альбом из ящика и положила на стол. Под массивной обложкой обнаружился титульный лист с витиеватой надписью красным фломастером «Альбом Татьяны Ветровой». Это было так неожиданно, что я даже отпрянула, как будто обжегшись. Но как же Танин фотоальбом мог оказаться здесь, в письменном столе ее свекра? Еще не очень-то веря своим глазам, я перевернула страницу.
На черно-белом фото была Таня в свадебном платье, простой фасон которого подчеркивал ее стройную фигуру, а в руках у нее был пышный букет белых лилий. Не совсем традиционный для невесты, он был ей чрезвычайно к лицу, она сама напоминала только что распустившийся бутон экзотического растения, редкого в наших краях, и у меня невольно перехватило дыхание. Далее следовали фотографии Татьяны с Сергеем. Молодой Ветров красовался на фоне нашего загса, нежно поддерживая юную невесту под локоток, и на его лице читалась решимость идти вперед до конца, чтобы там ни светило. О, если б только юные люди на фото знали, к чему приведет свадебное торжество! Впрочем, тогда бы они предпочли умереть вместе в тот же день, полагая, что их любовь сильнее смерти и что если они даже умрут, то все равно не расстанутся каким-то чудесным образом.
Таня. Вот она счастливо улыбается, держа на руках новорожденную дочурку, вот в открытом платье позирует у фонтана с гипсовым дельфином. Наверное, это какой-то южный снимок, был же и у нее с Сергеем счастливый период, пусть и очень короткий, но я не стану ничего уточнять, чтобы не слышать в очередной раз определения «матрешка», которое, по-моему, никак не лепилось к Тане.
Были еще студийные фотографии, на которых Таня позировала в брючном костюме, ультрамодном по тем временам, а в уголке надпись «Алушта-87». Это был тот самый год, когда меня отправили в Кестеньгу отдавать долг нашему государству. В начале августа я встретила Таню на улице – загорелую, яркую, и она похвасталась, что устроилась переводчиком на какую-то промышленную стройку, а я потом шла домой переулками и думала: ну почему же мне так не везет? Почему? Ведь я же перевожу в сто раз лучше и грамотней! Потому что я толстая и некрасивая? И только порчу общую картинку?
А дальше в альбоме была последняя фотография нашей группы выпуска 1987 года. Я помню, как нас собрали в актовом зале и выстроили в два ряда на фоне красного знамени. По итогам соцсоревнования мы оказались лучшей студенческой группой всего университета, отсюда и торжественный снимок.
Вот возвышается по центру, повторяя абрис древка с металлической шишечкой, Илья Волков. Смотрит слегка надменно и ни-че-го не знает о том, что умрет самым первым из нас, едва успев окончить аспирантуру. Году в девяносто пятом Илья эмигрировал в Израиль вместе с женой, но жена предпочла ему какого-то француза и уехала с ним во Францию, а Илья наглотался таблеток… Нет, напрасно он это сделал, честное слово.
Рядом с Ильей высокая, очень высокая девушка Таня улыбается, чуть склонив голову набок. У нее есть все, о чем может только мечтать молодая женщина, пожалуй, даже слишком много для счастья, поэтому ей многие завидуют, и я в том числе. Хотя моя зависть скорее замешана на глубокой обиде, потому что мне, отличнице, предстоит уехать к черту на кулички, а троечница Таня останется в городе при своем муже. И мне представляется, что Таня как будто бы уже совсем взрослая, а я – еще нет, несмотря на то, что на окончание университета мама подарила мне золотой кулончик-подковку и написала на открытке с незабудками: «Моей взрослой дочери Сонечке». Она очень редко называла меня Сонечкой, и я даже предполагала, что Сонечка – это мне исключительно за «красный» диплом.
В первом ряду прямо перед Таней сидит Маринка Саволайнен в теплой вязаной кофте – день выдачи дипломов был довольно прохладным. Маринка вообще очень хорошо вязала по финским и эстонским журналам, которые ей присылали родственники, и поэтому мы и ей немного завидовали. Только ее тоже давно нет в живых, лет десять тому назад она умерла от сахарного диабета; оказывается, ей вообще нельзя было рожать из-за этой болезни, а она все равно родила, как будто бы всем назло.
Слева от Маринки устроилась Василиса, напоминающая в своей цветастой кофте бабу на чайник. Губы ярко накрашены сердечком, голова в мелких кудряшках. Василиса все-таки вышла замуж за финна и поселилась где-то в северной Финляндии. Это говорит о том, что если упорно следовать своей мечте, она обязательно сбудется!.. Коварное слово – «упорно». На седьмое ноября, к семидесятилетию Октябрьской революции, над входом в кестеньгскую школу установили большую световую надпись: «Хочешь преуспеть – занимайся упорно». Через два дня буква «У» погасла. Вот так иногда жизнь сама поправляет наши светлые начинания, хотя исправление справедливо. Как ни странно, но настоящая семья случилась только у Василисы – муж и трое детей. Именно этого она и хотела с самого нача