он встречал, стеснение пройдет. – Голицын будто мурлычет эти слова. Он убирает в сторону мои волосы, оголяет шею. – Ты сразу перестанешь заикаться и, может быть… однажды… однажды… станешь такой же крутой… как я!
Волшебный пузырь лопается.
– Ты не крутой, ты идиот, – бормочу, чуть дергаюсь, но Голицын усиливает хватку и не отпускает меня.
– Я идиот, а ты еще и умная. Представь, насколько круче меня ты можешь стать, если дашь себе волю? – Его слова словно завораживают меня.
В какой момент он начал перебирать мои волосы? Где вообще моя резинка для волос? Он ее снял? Когда? Почему? Хотя… да, так намного легче.
– У тебя умная голова, но тебе иногда это мешает. Ты все просчитываешь наперед, анализируешь, путаешься и пугаешься. И выходит черт-те что, верно?
– В-верно…
– И что-то на парах Зайчишки у тебя не было проблем, верно?
– Да. Я знаю, но…
– Но во взрослом мире не будет Зайчишек. Там будут акулы Аполлоновы.
– Н-наверное, просто…
– Почему ты думаешь, что он круче?
– О-он…
– Он когда-то тоже был студентом.
– Но уже н-не…
– Зато ты моложе. У тебя впереди больше возможностей. Ты сильнее. Талантливее. И ты намного горячее, чем он, усекла? Почему бы тебе не покорить этот мир, Санта-Анна?
Это просто мед в уши. Мурашки по телу и кипяток по венам. Пусть он продолжает свои уроки. Почему это так круто? Голицын не стал мне симпатичен, но его голос, энергетика… Я хочу поверить в его слова. Могу же я интереса ради воспользоваться его секспертным мнением и понять, что я и правда хороша, горяча?
– Расслабься. – Его пальцы давят на мои плечи, и я пытаюсь расслабиться. Тело постепенно размякает, и я чувствую, что затылок касается груди Голицына.
Аня, Аня, Аня…
– Ты должна понимать, что он просто мужчина. – Его пальцы продолжают массировать мою шею. А потом он, кажется, проводит носом линию от ключицы до уха. – А мы, мужчины, во власти таких, как ты. Не наоборот. И чем больше власть, тем ты круче.
Мне становится жарко, и, кажется, все тело пульсирует. А этого-то он как добился? Не понимаю. Я не могу в это поверить, но хочу, чтобы Голицын поцеловал меня в шею.
Что?
Не знаю, что это, но факт остается фактом. Кожа аж зудит в этом месте. Если бы не больная нога, я бы привстала на цыпочки, подставляясь его губам. Я почти уверена, что за это все бы сейчас отдала. По крайней мере, мне так кажется. Ник наклоняется, и у меня перехватывает дыхание. Я не отстраняюсь.
– Когда ты говоришь со мной, ты другая. – Каждая взрывная согласная создает поток воздуха, который ласкает мою кожу. – Ты дерзишь, рычишь. Мне правда кажется, что ты умнее, чем показываешь. И такая смелая, что тебя хочется… – Давай, говори, что тебе хочется. Если не скажешь, я прямо сейчас задохнусь на месте! – Затащить в первое попавшееся помещение и…
Резко становится холодно, потому что открывается чертова дверь. Злость. Отрицание. Шок. На пороге, застыв, стоит Андрей Григорьевич и хмуро смотрит на нас. На меня. На Голицына, склонившегося к моему плечу. Я сглатываю, но не двигаюсь, даже не моргаю. Его бровь ползет вверх.
– Когда закончите… – Аполлонов осекается. – Через пять минут совещание. Вам полезно…поприсутствовать.
Черт! Дважды черт!
Он явно пришел за чем-то другим. Аполлонов же не секретарь, чтобы нас приглашать на совещание! Но, кажется, передумал и ушел, хлопнув дверью. У меня будто весь воздух выбивают из легких, и с громким «ах» я оседаю на пол.
– Что ты наделал? – Меня накрывает паника. – Это максимально непрофессиональное поведение. Мы же на… РАБОТЕ! Что он… Боже, он подумает, что мы…
– Воу, да это идеально, Аннабель-Ли! – почти восхищенно выдает Голицын. – Ты видела, как он растерялся?
– Что?
Ничего не понимаю.
– Он даже забыл, зачем пришел. Ты его удивила! Его верная собачонка, которая не могла объяснить, когда день, а когда вечер, сачкует на рабочем месте, хах!
– И зачем ему такой работник? – восклицаю я.
– Вчера вечером ты, как ответственный человек, разобрала вон тот стеллаж и к тому же сдала Семену Иванычу целую коробку годных обрезков. Почти ничего ведь не утилизировала? Знаю, что нет. Ты разобрала эту ерунду по цветам, как будто тебе больше нечем было заняться. Так? Так! – Ему плевать на мои ответы, он разговаривает сам с собой. – Ну, знаешь, это мышиная работа, на которую всем плевать.
– И что? – окончательно и бесповоротно теряюсь в секспертной логике.
– А я об этом всем растрындел, – довольно улыбается Голицын, что аж щеки трещат. – Ты ушла последняя, все это знают. Уверен, Иванушка шел тебя похвалить.
– Н-но…
– Он не отчитал нас.
– К-как…
– Он растерялся. – Голицын хлопает себя ладонью по лбу. – Да все еще проще, чем я думал! Может, он и правда думает, что ты талантливая.
Почему из его уст такие простые слова звучат так непристойно?
– Подсекай, он почти в твоих руках. Только умоляю, будь смелее.
– Да, блин, как? Я не горячая штучка, как ты мне тут заливаешь! Я так себя не чувствую! И никакая я не сучка! Не стать мне такой! Я даже не представляю, с чего можно начать!
– Для начала выйди из этой комнаты.
– Что? – все еще тяжело дыша после длинной тирады, произношу я, разбившись о его тотальное спокойствие и простоту.
– Первое задание для тебя – выйди из этой кладовки. А то наслушалась Бродского и сидишь, как мышь в своей норе, надеясь, что тебя заметят. Не заметят. Так это не работает. Выходи, лезь на рожон, выделяйся!
Он бредит. Не может быть все так просто. Так не бывает.
– Я могу снова наговорить ерунды. Я хороша… в другом. Я умею работать, правда. Но… не умею себя… продавать! Я могу ошибиться… – выдаю причину за причиной не делать то, о чем он говорит.
– Так ошибайся! Это и есть жизнь. Ты не выиграешь, если будешь отсиживаться в углу в надежде, что все проиграют и тебя выберут как оставшийся вариант – просто потому, что выбора-то и нет. Всегда будут те, кто выпрыгнет вперед тебя. Так что это твоя домашка: сделай так, чтобы Иванушка дал тебе другую задачу. Хотя бы не такую убогую, как эта.
– А ты тут что делаешь тогда…
– А я бы давно вышел, да тебя жалко. Ты без меня пропадешь.
Голицын смотрит на часы на руке и вдруг кивает на дверь, пока я пытаюсь переварить все, что он мне тут наговорил.
– Кстати, у нас совещание, ты же слышала супер-пупер-архитектора? Шевели булками.
Он шлепает меня по бедру, а я даже не отпрыгиваю, потому что вижу, что у него в районе паха топорщатся штаны. Это что, из-за меня? И Голицын ведь не смущается. Напротив, он, заметив мой взгляд, самодовольно ухмыляется и разводит руками, мол, а что ты хотела?
– Жаль, опаздываем, а то заскочил бы в мужской туалет и…
Он делает неприличный жест, от которого меня будто прошибает током. Я распахиваю глаза, Ник тотчас округляет свои.
– Только не говори, что ты никогда не мастурбировала, – резко выдает он, и я с ходу не придумываю, что ответить. Он все читает по моему лицу. – С кем я имею дело, боже мой! Хорошо, прежде чем начнешь обдумывать план по вызволению своей задницы из этой каморки, доведи себя до оргазма. Будет полезно, поверь.
И он самым наглым образом закидывает руку на мое плечо. Мне требуется несколько секунд, чтобы поверить в то, что я слышу. После я отпихиваю Голицына от себя и с горящими щеками вылетаю из макетной мастерской.
Гений своего дела. Сексперт, блин!
Глава 13
В комнате для совещаний стоит гробовая тишина. Все молча смотрят на Андрея Григорьевича, а тот глядит перед собой, будто чего-то ждет.
– Вчера звонил Игорь Сергеевич. – Аполлонов говорит лишь несколько слов, а все уже приходят в движение, суется, гудят и галдят. Машенька дергается, Семен Иванович тихо матерится. Кто-то вздыхает, мол, что ему, такому нехорошему человеку, надо, и только мы с Голицыным молчим, потому что не понимаем, о ком речь.
– Он пожелал инициировать собрание. Вы понимаете, что его слово так же ценно, как мое, верно?
– Но м-мы… – Машенька растерянно бормочет, а Андрей Григорьевич медленно качает головой, прерывая ее.
Мы с Ником переглядываемся, и он еле заметно пожимает плечами, а потом глазами указывает на меня. Что? Я недоуменно осматриваюсь – блузка сползла на одно плечо. Черт! Поправляю ее и бросаю на Голицына гневный взгляд. После смотрю на Аполлонова, и брови сами собой хмурятся: кажется, он наблюдал за моими действиями. До сих пор глядит в одну точку где-то в районе шеи-ключиц, уйдя в свои мысли.
– Я знаю, что на его стороне все карты, – отмерев, продолжает он. – Я молод – он опытен. Я принимаю решения, которые невыгодны с финансовой точки зрения, – он приносит фирме прибыль. Тут вопрос, конечно, насколько грязные эти деньги, но акционеров это интересует меньше всего. На моей стороне стадион, – Андрей Григорьевич проводит по лицу ладонью и прижимает кулак ко рту. – Мы почти ничего не заработаем со стадионом, но определенно войдем в историю. Это большая архитектура. А на его стороне проект жилого комплекса «Золотые холмы». Сами понимаете – элитная недвижимость и целая гора денег. Бюджет попилен, проект еще на стадии котлована, а материалов наворовали уже на треть. – Он со злостью машет рукой и, поджав губы, отворачивается. – Совет выберет его.
Все присутствующие (кажется, даже уборщица) ахают, охают и качают головой.
– Вопрос не в том, выставят ли меня из этого кабинета, а в том, что мы будем делать, когда это произойдет.
– А для непосвященных, – с жестокой глумливостью подает голос Голицын, и мне хочется дать ему подзатыльник. – Кто такой этот чел, что хочет строить очередную уродскую жекашку?
Присутствующие сдавленно хихикают, и даже на губах Андрея Григорьевича появляется улыбка.
– Это мой дядя. У нас по тридцать пять процентов акций. Мы оба после смерти моего деда и по совместительству его отца можем занять место во главе компании. Пока тут я, но Игорь уже в пути. Предыдущие десять лет он жил за границей и свои обязанности выполнял оттуда: денежные, но невероятно скучные проекты, нацеленные на штампованные, как вы выразились, жекашки. Это не архитектура, это маркетинг. Да и он не архитектор, а маркетолог и бизнесмен, но…