– А твоя бабушка написала, что собрала для меня пакет душицы. И я нашла в сумке ключи от вашего дома. Да и не хочу я к Мише сейчас. Я еду к тебе, и, если ты захочешь… приезжай следом. Я буду очень рада. Хотя ты, конечно, можешь остаться и… – тут же добавляет она. – Только не делай, пожалуйста, того, о чем пожалеешь, ладно? Уж кому, как не мне, знать, что это плохо.
Я киваю. Послушно. Пропуская через себя ее слова.
– Я буду ждать. Ну посмотрю кино и лягу спать. Мир? – Она протягивает мне мизинец и… да! Я немедля обхватываю его своим.
– Мир, – во весь рот улыбаюсь Роксане. – Может, я бы поехала с тобой и…
– Нет-нет, – категорично мотает головой она. – Я буду ждать тебя дома, а ты пока… Вам определенно стоит поговорить.
Я отмахиваюсь.
– Это же Голицын, о чем нам с ним говорить? Он же самый настоящий…
– Он неплохой парень на самом деле. Ты поаккуратнее с ним, хорошо? – настаивает Роксана. – Мне кажется, впервые в жизни ему может быть больно.
– Почему? – искренне удивляюсь я.
– А ты не поняла? Для тебя он, может быть, и безопасный, но ты для него… ты для него самый настоящий сигнал бедствия.
И в этот момент рядом раздается громкий протяжный гудок, на который мы обе отвлекаемся. Роксану, оказывается, ждала машина такси, которую вызвала моя ба, чему я даже рада, и, так как разговор дальше не клеится, она уезжает.
Я еще некоторое время стою на улице, промерзая до костей под порывами ветра, пытаясь подобрать верные слова, которых нет. И только когда дождь начинает срываться с новой силой, бегу обратно, надеясь, что мне хватит духу попрощаться с Ником – а это именно то, что я планирую сделать. Потому что хочу домой.
Когда я закрываю за собой дверь студии, Голицын уже полностью одет. Сидит на диване у стойки администратора. Снова в футболке, даже причесался. И смотрит в никуда. А из открытого окна доносится шум ветра, усиливающегося дождя и проезжающих мимо машин, которые таранят лужи на скорости. И, скорее всего, оттуда можно было услышать наш с Роксаной разговор.
– Ник…
– Не надо, – пресекает он и наконец переводит на меня взгляд. Усталый и мрачный.
– Ник, ты сам меня всему этому учил – соблазняй, развлекайся, используй, кайфуй. Что не так?
Я встаю напротив него и смотрю прямо в глаза.
– Ну что ж, ученик превзошел учителя.
Что он имеет в виду? Что происходит?
– Ник! Так нечестно! – умоляю его, пытаюсь поймать за руку, когда он встает, быстро хватает рюкзак и кожаную куртку, которую тут же натягивает на себя, и делает несколько размашистых шагов от меня.
– Жизнь вообще нечестная штука, Санта-Анна, – остановившись у выхода, отвечает мне как-то… грустно. – Закрой студию сама, ключи на ресепшене.
Он поворачивается ко мне спиной, а я останавливаю его требовательным «стой».
– Правда или действие? – спрашиваю я Голицына, наплевав на непонимание в его глазах. – Выбери правду.
– Правда, – устало говорит он.
– То, что сказала Роксана. Что я для тебя… – вспоминаю дословно ее формулировку, – сигнал бедствия? Это правда?
– Правда.
Сердце в груди отчего-то стучит быстрее. Кажется, я не верила до конца в то, что подруга окажется права. Не замечала очевидного.
– А клиент… к которому ты сюда так спешил, вообще был? – произношу еще тише, чем Ник, потому что все силы потрачены на этот бесконечный день.
Он молчит. Ник слишком долго молчит, чтобы это молчание не значило ничего.
– Хватит с тебя и одной правды, – выдает он с печальной усмешкой и уходит. Оставив меня с ощущением, что я все испортила.
Глава 27
Наутро я встаю с тупой болью под сердцем и не сразу понимаю, что это кожа ноет после татуировки. Черт, татуировка! Вчерашний вечер проносится перед глазами, и я с приглушенным стоном падаю обратно. Валяюсь в кровати, пока Оксана с мамой смотрят романтические комедии и едят банановые кексы. Принципиально не спускаюсь к ним, прячась от мира под пледом. Не хочу романтики. Больше никогда.
Между тем папа с Роксаной вместе едут за ее вещами к Мише, с которым снова не заладилось, и все как будто возвращается на круги своя. Только мы практически не разговариваем. Подай соль, спускайся на ужин, выключи свет – все наше общение. В тату-студии мы вроде бы все решили и не ругались больше, но притвориться, будто бы ничего и не было, уже не выходит. Между нами остается тонкая картонная стена, которую никто из нас пока не решается сломать. Надеюсь, что скоро все наладится. Очень бы этого хотела. Потому что скучаю по ней.
К счастью, Роксана точно от нас не уйдет. Мы же почти семья, да и идти ей особо некуда. Они с мамой снова друг друга разочаровали. На этот раз навсегда. Ну или до следующего полнолуния, когда Сатурн встанет в нужную фазу. И хотя я до сих пор не в курсе подробностей насчет выходки с переездом к Мише и очередным расставанием с ним, по крайней мере я больше не в ЧС у подруги, и она не считает меня разлучницей. Вроде бы. С остальным мы совершенно точно справимся.
Выходные тянутся как жвачка, а утро понедельника все равно наступает как-то внезапно. И мне снова нужно на практику, опять видеться с Голицыным, Аполлоновым и даже с Игорем Сергеевичем – я и его почему-то видеть не хочу. Но, к моему глубокому удивлению, вселенная дает мне передышку.
Игорь Сергеевич и часть офисных работников улетают в командировку, а мне дают задание клеить черновой макет. Мой первый макет на практике, между прочим. Для этого мне даже выделяют комнату! И на этот раз не кладовку, а красивое помещение с большим столом и хорошим освещением. Она, конечно, гораздо меньше, чем большая макетная, но куда больше малой, а вместо картонных стадионов и театров на столах громоздятся типовые домики жилищных комплексов и проекты детских площадок. Мне выдают материалы, но, чтобы сильно не зазнавалась, обещают, что после меня на чистовую все сделает какой-то другой заслуженный архитектор. Вот только на меня это действует от обратного, и, вместо того чтобы расслабиться, я утопаю в стремлении сделать работу так идеально, чтобы за мной нечего было переделывать даже именитым профи.
Голицына в течение недели я вижу нечасто, но периодически – он со мной не разговаривает. То есть чтобы Ник не разговаривал с кем-либо – это же нонсенс. Да у него словесное извержение начинается ровно через секунду после того, как он видит знакомого. Но на меня сильно обижен. Смотрит волком, сжимает демонстративно губы, когда пытаюсь с ним заговорить, отсаживается от меня в кафе, а в четверг и вовсе вышел из лифта, когда мы оказались в нем вдвоем.
На душе кошки скребут, но я держусь. Зато рабочая неделя выходит крайне продуктивной – нет отвлекающих факторов. Я сама по себе. Ну разве что еще Аполлонов, который стал моим соратником по умолчанию, потому что тоже допоздна засиживался на работе, и мы встречаемся в холле каждый вечер. Не замедляя шаг, перебрасывались парой фраз: «Еще работаете?» – «Вы тоже». Андрей, с которым я была снова на «вы», спрашивал одно и то же, я всегда одинаково смущалась, вспоминая, как схватила его за руку, думая, что ему это нужно, – и так изо дня в день. И каждый раз мне казалось, что Аполлонов не может быть более уставшим, и с каждой новой встречей убеждалась в обратном – Андрей будто иссыхал.
Я стала молча приносить ему кофе перед началом рабочего дня. И со среды в обеденный перерыв, который я проводила с макетом, не покидая рабочего места, офисный курьер начал привозить мне комбо с лапшой и салатом «Цезарь». Хотя я ничего не заказывала и в первый раз минут десять спорила с доставкой о том, что это ошибка и я съем чужую еду. Пока мне с раздражением не швырнули на стол заказ, пожелав приятного аппетита таким тоном, что обед должен был застрять у меня поперек горла. К слову, не застрял – я оказалась дико голодной. Поэтому теперь с молчаливым смирением принимала подношение от Аполлонова, который тоже обедал в своем кабинете (если вообще обедал).
Но татуировка под грудью все время напоминала мне о Голицыне. Каждую чертову минуту. Она то чесалась, то ныла – в общем, сводила меня с ума. Я не перестала заклеивать ее, даже когда вроде как стало можно и не делать этого. Наверное, просто потому, что не хотела видеть и еще больше сожалеть о том, как все закрутилось.
С началом четвертой недели практики я еду в бюро, мечтая спокойно выпить кофе и продолжать много работать в тишине. Чувствую себя немного лучше, потому что купила удобные брюки и туфли в стиле Мэри Джейн, хотя шопинг-терапия раньше меня никогда не успокаивала. Теперь в сочетании с рубашкой выгляжу почти уверенным в себе архитектором, а не простым практикантом, и самое главное – мне чертовски удобно. Утро подает надежды на спокойный день, но, увы, офис встречает меня шумом и кучей народа, а это значит, что командировка руководства закончилась. Жаль, тут и без них было хорошо.
Аполлонов-старший пробегает мимо, чтобы встретить какую-то важную шишку, и не замечает меня. Пожалуй, это к лучшему. Андрей широким шагом мчится в сторону бухгалтерии с таким видом, будто там разверзлась дыра, из которой наружу рвется адское пламя, что сжирает теперь одну зарплатную ведомость за другой. А Голицын вбегает в лифт, где уже стою я, за секунду до того, как съезжаются створки. Его глаза округляются, но я быстро и много раз жму кнопку закрытия дверей, чтобы не сбежал от меня, а то этот детский сад уже напрягает.
– Как татуировка заживает? – выдохнув и опустив приветствие, спрашивает он от неизбежности. Еще и говорит таким небрежным тоном, будто ему плевать.
– Отлично.
– Мазью мажешь?
– Мажу. Какого хрена происходит? – Резко поворачиваюсь к Голицыну, когда понимаю, что он и дальше будет делать вид, будто ничего не случилось. У меня всего пара секунд: ему ехать на второй этаж, мне на третий.
Ник снова тяжело вздыхает, а затем жмет аварийную кнопку и останавливает лифт. Разворачивается ко мне всем корпусом, скрещивает руки на груди. Я повторяю его позу и вздергиваю подбородок. Кажется, будто мы из враждующих группировок, так что должны скрываться вот так, в лифте. Тони и Мария