Хорошая компания — страница 12 из 47

Флора открыла дверь в пустую комнату. Марго прошлой ночью не пришла домой. Прежде чем Флора успела задуматься, что ей делать с воскресным утром в одиночестве, в замок вошел ключ и дверь распахнулась. На пороге возникла Марго, слегка зеленоватая в области жабр.

– Ни о чем не спрашивай, – сказала она, устремляясь к кровати.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Машина времени? Таблетка, от которой забываешь последние двенадцать часов?

Марго швырнула сумочку в угол, схватила щетку и, морщась, стала расчесывать спутанные волосы.

– Что случилось? – спросила Флора.

По утрам Марго обычно бывала подтянута и всем довольна. Флоре было непривычно видеть ее злой и рассеянной.

– Ты спрашиваешь, – сказала Марго, стягивая через голову платье, расстегивая лифчик и бросая все на пол в кучу.

То, насколько свободно Марго чувствует себя в своем теле, поражало Флору, которая выросла среди женщин, никогда не видевших ничьей голой груди, кроме собственной. Она изо все сил старалась не пялиться на грудь Марго – маленькую, аккуратную, идеально округлой формы (разумеется), но с несуразно большими коричневыми ареолами. Флора почему-то думала, что все тело Марго должно быть жемчужно-розовым.

– Когда я туда вчера пришла… – Голос Марго звучал глухо, она рылась в куче грязной одежды, выискивая что-нибудь подходящее; вытащила футболку с длинным рукавом, понюхала подмышки и надела ее. – Разве я тебе не говорила: «Что бы ни случилось, не позволяй мне уехать с Куинном»?

– Там был Куинн?

Куинн, предмет стольких разговоров о том, как плох он был для Марго: самовлюбленный, высокомерный, эгоистичный, но красивый, опасно красивый, и талантливый, невероятно талантливый.

– Жаль, я не знала, что он там. В чем он был?

– В овечьей шкуре. – Марго эффектно плюхнулась на кровать и застонала. – Это было больно, – сказала она, прижимая руку ко лбу. – Я бы вас познакомила, но ты была занята другим, Флора.

– Принести тебе воды или аспирина? – спросила Флора, направляясь в кухню.

Минуту назад она хотела, чтобы Марго была дома, чтобы можно было с ней поговорить, но сейчас поняла, что не хочет обсуждать прошлый вечер. Пока не хочет.

– И того и другого, – сказала Марго. – Четыре таблетки, пожалуйста.

Флора принесла ей большой стакан воды со льдом и аспирин.

– Сядь, – сказала Марго. – Я чувствую, что не смогу уснуть. У меня есть вопросы, Флорентина.

– Не могу, – ответила Флора, удивив их обеих. – У меня церковь.

– Флорентинаааааааааааааааа, – в расстройстве протянула Марго. – Сегодня же воскресенье. Давай оттянемся, закажем жареного сыра или чего-нибудь такого.

Флоре очень хотелось жареного сыра или чего-нибудь такого. Она не хотела надевать пальто, ботинки и идти в церковь, но и откровенничать с Марго тоже не хотела. Когда она собралась, Марго уже спала, тихонько похрапывая. Флора смотрела на нее с минуту. Она любила подругу, но решила поступить, как велел инстинкт, и не рассказывать про прошлый вечер и Джулиана.

В то утро Флору выгнало из дома то, что обычно поднимало с постели по воскресеньям, основополагающая истина ее жизни: недели, начинавшиеся с воскресной мессы, были качественно лучше тех, что с нее не начинались. Если церковь и подбадривала Флору, когда та хандрила или чем-то тяготилась, то дело было не в том, что говорилось во время мессы. Флора едва слушала, отучившись столько лет в католической школе, она все это уже слышала; нет, ей нравились запахи и звуки церкви, любой церкви. Уютный запах горящих свечей и ладана, ощущение надежной деревянной скамьи, поскрипывание и стук подставки под коленями, взмывающие ввысь звуки органа. И ей нравилось представление – группа незнакомцев, собиравшаяся раз в неделю, чтобы сыграть свои роли. Выходя из квартиры, она в сотый раз подумала: как вышло, что именно это стало ее самой большой тайной, самой опасной – то, что она каждое воскресенье пела в церковном хоре в Верхнем Вестсайде.

За последние годы Флора разбила несколько сердец. Она отрезала себя от единственной жизни, которую знала, от привычного и утешительного. Она избегала своего старого района, потому что с каждой станцией метро в сторону Бэй-Ридж чувствовала, как перестает быть Флорой и становится все больше Флорентиной Розой. Но она по-прежнему могла быть частью этого общего языка. Пение, ритм, зов и отзыв, просим Тебя, Господь, – все это могло связать ее с тем, что она оставила, с тем, что не хотела лишь слегка ослабить.

Она захватила в лавочке на углу кофе и банан и направилась в центр. Церковь была недалеко, погода стояла по-весеннему теплая. Флора пришла в церковь рано, села на ступеньки, кивая другим прихожанам, с которыми привыкла здороваться, – по большей части успешные католики были так непохожи с виду на прихожан ее церкви в Бэй-Ридж, где сейчас, наверное, сидит в одиночестве ее мать.

Флоре хотелось подумать о Джулиане (Джулиан! Сама мысль о его имени приводила ее в тихий глубокий восторг, ее, девочку, выросшую среди Патриков, Джонов, Марков и Кристоферов), и обо всех обменах остроумными репликами, и о том, как она его рассмешила, и как он отваживал всех, кто подходил поговорить (девушек!), и возвращался к их беседе один на один. Она думала о том, как чувствовала на себе его взгляд, бродя по комнате со своей зачарованной клубникой; она была носителем ягод, пятнателем губ. В конце вечера, когда она, пьяная, воспламененная и полная желания, пошла в комнату, где были свалены на кровати все пальто, в спальню Джулиана, Джулиан пошел следом. Она искала свою куртку и гадала, что делать, как попрощаться. Хотелось снова его увидеть, но как дать это понять и не поставить себя в неловкое положение? Может, сказать напрямую? Дать ему свой телефон? Предложить поужинать? Она не знала, как это работает.

– Я прекрасно провела вечер, – в конце концов сказала она, натягивая свою джинсовую куртку.

– Я рад, – ответил Джулиан.

Они стояли, улыбаясь друг другу, и ей на мгновение показалось, что он ее сейчас поцелует. Она замерла, глядя ему в глаза, пытаясь протранслировать разрешение, но тут раздался голос от двери:

– Простите! Я не вовремя?

Женщина, Флора не знала, как ее зовут, она весь вечер увивалась вокруг Джулиана. Флоре показалось, что Джулиан раздосадован, но, возможно, ей просто этого хотелось.

– Конечно, нет, – сказал Джулиан, делая шаг назад и разрушая чары.

Второй раз за вечер он пожал руку Флоры.

– Рад был познакомиться, мисс Манчини. Очень рад.

Сидя на ступеньках церкви, прихлебывая выдохшийся кофе, Флора задумалась, что это могло значить – «рад»? Надежду или пренебрежение? Свяжется ли он с ней? Флора так хотела, чтобы он ее поцеловал, что чувствовала это желание глубоко внутри. Она слышала, как в церкви разыгрывается орган, начальные такты «Не страшись» – она сегодня солировала в этом гимне. Флора на минутку закрыла глаза и вспомнила, как танцевала прошлым вечером с Джулианом, каким он был ловким, как уверенно двигался. Ничего общего с Патриком, который был слишком высоким и слишком стеснительным и постоянно наступал ей на ноги. Они с Джулианом были идеальной парой. Он напевал ей на ухо, кружил ее, ронял в поддержке и поднимал… Флора впервые поняла, что значит «ускориться», потому что ее сердце вытворяло что-то такое, чего она раньше никогда не чувствовала. Она хотела поцеловать Джулиана, но еще она хотела, чтобы он ее раздел, провел рукой по ее телу, вошел в нее пальцем – она покраснела, когда мистер и миссис Винченцо, поднимавшиеся по ступеням, помахали ей. Флора была уверена, что все видят желание на ее лице, грех похоти. Впервые в жизни она могла представить, как это – вести себя с кем-то чувственно, более того, решительно. Она видела, как спокойно расстегивает лифчик, как Марго, и стоит перед Джулианом, позволяя ему одобрительно себя рассматривать, глядя, как у него встает. Да что на нее нашло?

Она встала, спустилась с крыльца и выбросила стаканчик из-под кофе и банановую кожуру в ближайшую урну. Кто-нибудь другой споет «Не страшись». Вот хоть Эдит Коннелли, которая всегда рвалась петь, но со слухом у нее беда. Эдит будет в восторге от возможности занять место Флоры.

Флора была в пяти кварталах от квартиры Джулиана и почему-то знала, что если пойдет по его улице, то непременно его встретит. Она это знала, как знала, что сейчас утро воскресенья. И точно, едва повернув за угол в его квартал, она увидела Джулиана; он сидел на крыльце, глядя в другую сторону. Флора остановилась и чуть не струсила. Как объяснить, что она делает в его квартале? А впрочем, разве надо объяснять? Это же Нью-Йорк, это ее район, она может ходить, где пожелает. Улица ему не принадлежит. Флора гуляет. Что здесь такого. Она расправила плечи, и ее нервозность ушла, когда Джулиан повернулся, заметил ее, и она увидела в его глазах откровенную радость.

– Флора Манчини, – сказал он, поднимаясь.

На нем была та же одежда, что вчера вечером. Он выглядел усталым, но счастливым.

– Это ты.

– Она самая, – сказала она, слегка пожимая плечами и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не обнять его и не расцеловать его славное лицо. – Я пришла.

Глава шестая

Флоре нужно было продержаться еще несколько часов, но она чувствовала себя так, будто вот-вот развалится. Церемония выпуска оказалась неожиданно красивой. Флора предполагала, что будет трогательно – как мог не быть трогательным переход, такой зрелый и явный, как выпускной? Но она не предполагала, что ее захватит зрелищность мероприятия. Сидя в новом актовом зале, том, что был построен после большой кампании по расширению кампуса, милосердно завершившейся до того, как Руби приняли в школу (Руби не застала стройку; ее родители не застали агрессивный сбор средств), Флора не знала, как воспринимать то, что жизнь Руби настолько отличается от ее жизни. Это смятение не было новым, но в тот вечер проявилось как-то особенно остро. Флора вспоминала, как они посещали школу, когда планировали переезд. Она никак не могла отойти от того, какие тут девочки. Созвездие умных и прелестных созданий, пребывающих в уверенности, что мир так и будет цвести перед ними, как экзотическая водяная лилия, просто потому, что они умны и прелестны. Их оптимизм и повадка балерин выбивали из колеи – ученицы перепархивали с места на место, не прекращая себя преподносить.