– Нехорошо, – сказал он.
Глава девятая
В первый свой выходной за черт знает сколько Дэвид встал рано и устроил в своей нью-йоркской квартирке легкую уборку – «отуиндексил», как называла это его мать, потому что в доме его детства всегда была домработница для настоящей уборки, но между ее приходами дважды в неделю, если было нужно, мать доставала бутылку «Уиндекса» и быстренько доводила все до блеска. Осуществив это поверхностное домоводство, Дэвид задумался, не сходить ли в музей Метрополитен – одно из немногих (если не единственное) мест в Нью-Йорке, где он часто бывал, потому что рассматривание картин его успокаивало, избавляло от мыслей и от больницы. Просто смешно – хотя дело обычное, – насколько мало он к окончанию хирургической ординатуры знал Нью-Йорк за пределами больницы и прилегающих к ней кварталов.
– Нью-Йорк! – восклицала его калифорнийская родня, приходившая в волнение от того, где он живет. – И как там?
– Понятия не имею, – обычно отвечал Дэвид.
Он всегда строил на выходной большие планы, но заканчивалось все тем, что он спал, сколько влезало, и иногда ходил в кино с друзьями, а потом все в тот же старый бар на Восточной 79-й улице, где был настольный футбол, боулинг и бармены, недавно переехавшие из Ирландии. Все они – и приезжие, и проезжие – пытались понять, как освоить такой огромный и пестрый город, как Нью-Йорк, – сидя в безопасности на удобных стульях во «Флэннеганс». Но, направляясь к Метрополитену, Дэвид отвлекся на парк. Ему никогда не мешали жара и липкость летнего воздуха, он вырос в засушливой Южной Калифорнии. Неторопливо двигаясь по Пятой авеню, он уже видел баннеры на фасаде музея, слегка колыхавшиеся от ветерка. Дэвид замедлил шаг и свернул налево, на одну из дорожек Центрального парка. Да к черту. Ему хотелось погулять; может быть, рискнуть пищеварением, купить хот-дог, может, даже выпить пива в «Лодочном домике», если только он сможет разобраться, как туда попасть.
Уходя все дальше от шума Пятой авеню по извилистым дорожкам и волшебным образом возникающим над ручьями мостикам, Дэвид был благодарен за возможность прогуляться и подумать на этой псевдоприроде. Приближалось окончание его ординатуры, и он всерьез озаботился тем, что дальше. Его учитель настаивал на том, чтобы Дэвид подавался на детскую кардиохирургию, он и сам об этом думал, но сложно было ясно мыслить с его нынешней жизнью: переработки, стресс, нехватка сна. Он не мог не размышлять о более легкой хирургической специальности. Но разве Дэвид когда-нибудь искал легких путей? К тому же он знал, что из него получится хороший кардиохирург. Пальцы у него были длинные и гибкие, пространственное мышление и соотношение зрения с моторикой от природы хорошее. Ноги стальные – он мог стоять у операционного стола часами. Ему нравилось, как работает кардиохирургия, ее логика, то, что сердце – машина, которую можно починить. Нравилось работать в самом центре, в двигателе.
Но его девушка хотела, чтобы они уехали из Нью-Йорка, вернулись на Западное побережье, где оба выросли, и зажили своей жизнью. Он не очень понимал, как зашел с Патрицией так далеко, просто больница была замкнутым миром и казалось логичным, естественным, что они познакомились, стали вместе спать, а потом оказались парой, и прошло уже четыре года, и как-то само собой подразумевалось, что дальше их жизни пойдут в тандеме. Как так вышло?
– Все не так сложно, – сказала Патриция ему прошлым вечером, когда он завел уклончивый разговор о «дальнейших шагах», как она это называла – словно назначала комплекс анализов для диагноза. Она только что вернулась с пробежки в парке и сидела на полу посреди гостиной, потная и раскрасневшаяся. Ноги ее были широко раскинуты, как у гимнастки, она делала наклоны вперед от пояса, вытянув пальцы. Потом высоко подняла руки, нагнулась сперва влево, потом вправо; она была пугающе гибкой, настоящая спортсменка, и, что вполне объяснимо, занималась ортопедией. Понятно, что она хотела на запад, где люди круглый год больше двигаются, да и вообще больше двигаются. Патриция вскочила на ноги с обезоруживающей легкостью, ухватилась правой рукой за правую стопу, с силой потянула вверх и назад, делая растяжку четырехглавой мышцы, слегка поморщилась.
– Ты сам-то чего хочешь? – спросила она.
Он ушел от ответа, но надо было сказать Патриции (и это не могло быть хорошим знаком, плюсиком в колонке «за», – то, что он не хотел произносить это вслух), что с хотением все крайне непросто. Ей казалось, что все так линейно, желание и итог, но он это ощущал совсем иначе. Он хотел многого. Хотел взаимоисключающих вещей: уехать из Нью-Йорка, остаться в Нью-Йорке; стать хирургом, учиться дальше на кардиохирурга; смотреть на картины в Метрополитене, гулять по парку; связать свою жизнь с Патрицией Кейси, двигаться дальше.
Желание было всего лишь импульсом и возможностью, дороги от него вели в разные стороны – возможно, равно подходящие. Вот как сейчас, где-то посреди Центрального парка, вправо ему пойти или влево? Кто знал, куда приведет каждый из путей, но, выбирая один, отказываешь себе в другом. Как понять, что предпочесть? На дорожке, уходившей влево, толпились дети, школьная экскурсия, аккуратные сине-белые формы; они сгрудились, разглядывая что-то на земле. Белку или птичку.
По дорожке, сворачивающей направо, шла под руку пожилая пара. Они были одеты почти одинаково, оба в джинсах, слегка мешковатых, которые держались на кожаных ремнях, оба в выцветших рубашках поло – он в когда-то ярко-зеленой, она в когда-то бирюзовой. Они были почти одного роста, прогуливались с явным удовольствием, потом мужчина что-то сказал, и его спутница остановилась, посмотрела на него и слегка шлепнула его по руке, со смехом, как будто он надерзил. Как мило, подумал Дэвид, быть вместе до старости и по-прежнему друг друга смешить и удивлять.
Он пошел направо.
Сел на скамейку даже не с одним, а с двумя хот-догами, беспечно заигрывая с изжогой, но хот-доги оказались хороши. Очень вкусные. Когда он доел и отмывал руки от горчицы в питьевом фонтанчике, вода из которого еле струилась, кто-то позвал его:
– Перлман! Перлман!
Вот странно: он приехал в Нью-Йорк, никого здесь не зная, но стоило ему выйти из дома – тут же сталкивался с кем-то из больницы. Или еще хуже, с пациентом, который его помнил и ждал ответного вежливого узнавания, а Дэвид редко мог его обеспечить. Он двигался от случая к случаю, от пациента к пациенту, и без всякой гордости готов был признать, что не сосредотачивается на лицах и именах. Только во время работы, а потом информация выбрасывалась из его мозга, освобождая место для нужного.
Он обернулся и увидел Сандру, субординатора из урологии. Она потрусила к нему и добежала, чуть задохнувшись.
– Привет, Перлман. Есть планы на вечер? Потому что я отстояла три часа в очереди, только что получила билет на «Сон в летнюю ночь», – она махнула билетом, – а Розен меня вызвал, и мне сегодня вечером к столу.
Любой другой театрал был бы расстроен, но Сандра, как все ординаторы в хирургии, воодушевилась. Быть вызванным к столу они все хотели больше, чем отгулять выходной. Она протянула Дэвиду билет.
– Если хочешь, он твой.
Вот опять: вечно он должен принимать решения, пусть и самые простые. Хочет ли он в театр?
– А где это? На Бродвее? – спросил Дэвид, очень слабо представляя себе, где этот Бродвей по отношению к Центральному парку.
– Нет, театр в парке. Вон там.
Она показала в сторону холма и рощицы, нисколько не походивший на театр.
– Там есть театр?
– «Делакорте», – терпеливо объяснила Сандра.
Он вспомнил, что Сандра, кажется, выросла в Нью-Йорке, как многие другие ординаторы, у которых была своя городская скоропись, совершенно ему непонятная. Дэвид смотрел на нее пустыми глазами.
– Ты ведь слышал о Шекспире, правда? Говорю тебе, отличный спектакль. Куче народа, стоявшей за мной, не досталось билета.
Прекрасная возможность сделать что-то по-настоящему нью-йоркское.
– Конечно. Сколько я тебе должен?
– Да он бесплатный, балда. – Она протянула Дэвиду билет, покачав головой. – Общественный театр. В парке. Господи, Перлман, сколько лет ты тут живешь?
– Ну, как можно понять, я нечасто куда-то выбираюсь.
– «Слабый разум смертным дан»[26], – со вкусом процитировала Сандра. По крайней мере, это он узнал. – Ужасно жаль, что пропущу спектакль, хотя комедии вообще-то не люблю. Я больше по трагедиям. Мне бы «Отелло», «Гамлета», «Лира». Ладно, не буду тебя утомлять. Хорошего вечера. Режиссер потрясающий. Смотри внимательно! Все мне потом расскажешь.
Он сунул билет в карман, поблагодарил Сандру и пошел в ту сторону, где, как она сказала, был театр, чтобы выяснить, куда идти вечером. В проеме над кассой были видны кресла и софиты. Дэвида почему-то охватило волнение. Театралом он не был, но будет забавно, будет о чем потом рассказать родным. Оставалось убить несколько часов. Может быть, он все-таки выпьет пива в «Лодочном домике».
Историю эту потом столько раз пересказывали, что Марго бывало непросто вспомнить, как все случилось на самом деле, и они с Дэвидом вечно спорили, как именно разворачивались события, но Марго знала, что ее версия, пусть и не самая точная, была лучшей.
Акт второй, сцена первая. Марго стояла на сцене, готовясь к фейскому звездному часу, к монологу «По горам, по долам», обращенному к Паку, которого играл старинный друг ее семьи, Теодор Бест. Он был постарше, чем обычно бывает Пак, но такой эльф, такой хулиганистый и живой на сцене – и такой любимец публики! – что затмевал всех. К концу июля труппа привыкла работать под долетавшие издали городские шумы, гул машин, вертолет над головой, громкое радио или вой сирен. Гуляющие в парке вторгались в действие еще настойчивее: дети, спорящие из-за мяча, визжащие подростки, временами – звон бутылки пива, превращавшейся в миллион сверкающих изумрудов на асфальте.