Флора и Руби, как всегда, уже спали, когда он добирался домой, и он садился в гостиной и варился в своих неправедных поступках. Клялся, что больше никогда, но, ругая себя, в то же время вспоминал, как, когда они добрались до квартиры, Сидни толкнула его на кровать, содрала с него рубашку и стала лениво обводить пальцами его соски и как ему хочется снова увидеть, как она это делает.
Пыл Сидни перечеркивал его сопротивление. Когда он выходил из «Хорошей компании», она ждала его, сидя у окна закусочной через дорогу. Бывали вечера, когда ему удавалось отделаться от нее, пойти домой, сохранить верность. Бывали такие, когда они шли к ней. Джулиан никогда не задерживался надолго и каждый раз клялся, что это – последний.
Той же весной по детским площадкам Вест-Вилледж прокатилась мода на семейную терапию, словно особенно заразный вирусный конъюнктивит. Казалось, Джулиан и Флора каждый день приходят домой с очередной историей очередного брака, переживающего не лучшие времена. Сперва Лекси Гарсиа однажды утром выкатила на детскую площадку свою сдвоенную прогулочную коляску и сообщила, что накануне вечером ее муж Гарри, после того как четыре раза прочел их дочерям «Спокойной ночи, Горилла» и отнес обеих девочек в кроватки, топая по коридору и ухая, как горилла (тут, сказала Лекси, я подумала, что вышла замуж за хорошего человека и хорошего отца), налил себе бокал дорогого красного («Шатонеф-дю-Пап» – надо было сообразить, что это или очень хорошо, или очень плохо») и заявил, что больше не может с ней жить.
– Вот так запросто, – сказала Флора Джулиану, раскрасневшись от негодования. – Сказал: «Лекс, по-моему, я больше не хочу быть твоим мужем». Представляешь? Как будто аннулировал карточку Costco[30].
Всего пару дней спустя в беде оказались их соседи снизу, Ник и Билли. Как доложила Флора, Билли не справлялась с тем, что Ник каждую, мать его, секунду пялится в свой BlackBerry, даже когда предполагалось, что он присматривает за тремя своими детьми «и отвечает не только за кормежку и игры, но и за то, чтобы они живы остались». Билли сказала, что BlackBerry ему как любовница, и она, конечно, не знает, но, видно, он с любовницей по нему и связывается, потому что кто не покажется привлекательнее женщины, сидящей с трехлетками-тройняшками, которые до сих пор в своих кроватках не спят и едят только желтое?
Потом одна знакомая из Music Together[31] обнаружила, что ее муж посылает цветы своей помощнице. Потом пришел черед учительницы Руби, Лилл, и это особенно сильно ударило по всем мамочкам, потому что Лилл была их опорой на первых порах, при разлуке с детками на весь день, их мудрым советчиком, местным гуру, повторявшим, что не стоит сходить с ума из-за того, что ребенок переел сахара, или сидел у телевизора после ужина, или не принял ванну, потому что:
– У вас непростой период, мамочки. Его надо преодолевать как можете.
Поэтому, когда однажды утром Лилл встала у двери класса с таким лицом, сказала Флора, будто пила неделю, и всем забиравшим детей сообщала, что ее муж в пятницу вечером собрал вещи и съехал, мамочки были в шоке. А еще выяснилось, что Лилл склонна очень крепко выражаться, когда ее предают, потому что многие детки дома поминали «сраную хрень».
– Все ходят на терапию, – как-то вечером сказала Флора Джулиану.
– В Нью-Йорке живем.
– Я не хожу.
– Хочешь пойти? – спросил Джулиан, не ожидая, что Флора скажет «да».
В уравнении их брака это Джулиану требовалась терапия. Это у него было травмирующее детство и эмоционально истощающая работа по выпасанию стада хрупких эго. Флора была устойчивой, неколебимой, как скала. Она не подняла взгляд, чтобы ответить, так и продолжала отскребать кастрюльку от макарон с сыром, как-то слишком упорно. Подождав пару минут, достаточно долго, чтобы Джулиан счел отсутствие ответа ответом, она обернулась к нему и сказала:
– Мы не можем себе это позволить. Это куча денег, не считая няни.
– Я не о том спросил. Ты хочешь пойти?
Она вытерла руки кухонным полотенцем, пошла к дивану в гостиной, села и уставилась в окно. Дни становились все длиннее, и после ужина еще какое-то время было светло, менялся наклон земной оси. Флора заговорила – на этот раз робко, немного смущенно.
– Руби пошла в приготовишку, и мне иногда вроде как одиноко. Я немножко растерялась. Я что, всю оставшуюся жизнь буду голосом туалетной бумаги?
Джулиан поборол желание ответить: «Надеюсь!» Телевизионная реклама гигиенических преимуществ Soft’n’Tuff держала их на плаву, пока он работал над многообещающим проектом для «Хорошей компании», пьесой, которая привлекла настоящее финансирование, и продюсеров со впечатляющим послужным списком, и актеров, которым было что предъявить. Они урвали очень востребованный зал. Казалось, в кои-то веки все сложится.
– Мне иногда грустно, – сказала Флора. – Я не понимаю почему.
– Лапа, ты скучаешь по маме.
Флора отметила про себя, что он не сказал – по работе.
– Да, конечно. Но с этой печалью я справиться могу. Я о другом. И о том, что мне иногда кажется, что мы живем на разных планетах.
Джулиан смотрел на Флору, которая сидела на потертом диване, тщательно складывала одежду Руби, собирала носки попарно и сворачивала их в шарики – у него это никогда так ловко не получалось. Флоре грустно? Почему он не заметил, что ей грустно? Глядя на нее сейчас, он видел темные круги у нее под глазами, видел, как она устала.
– Я не хочу однажды вечером прийти домой и услышать, что ты больше не хочешь быть моим мужем.
– Этого не будет, – сказал Джулиан, чувствуя, как в сердце ему вонзилась тоненькая щепочка страха.
Это по его вине Флоре грустно?
Как-то вечером, лежа в постели Сидни, Джулиан высчитывал, на сколько нужно задержаться, чтобы ее не обидеть, чтобы она не сорвалась, и тут Сидни взяла его за руку и стала играть с его обручальным кольцом. Его замутило, но он позволил ей крутить кольцо у себя на пальце, сделал вид, что ему все равно, хотя то, что она трогала его обручальное кольцо, почему-то казалось даже большим предательством, чем секс. Уходя в тот вечер, он поклялся самому себе (в очередной раз), что не вернется, и, пусть он нарушил это обещание самому себе, стал снимать кольцо и класть его в карман, прежде чем войти в квартиру Сидни. Кольцо приводило в эту комнату Флору, а эту черту он переступить не мог. Ничтожный знак уважения, но он себя к нему принуждал.
Спускаясь из спальни, Джулиан гадал, позволит ли ему Флора остаться в доме. О том, чтобы объяснить Руби, что он натворил, и подумать было нельзя, о том, чтобы собрать вещи и уехать – тоже.
Флора сидела на табуретке возле кухонного острова. Кольцо так и лежало там, где она прошлой ночью его оставила. Глаза у Флоры были опухшие, веки розовые. Джулиана обдало изнутри волной тоски. Он пересек кухню, подошел прямо к Флоре, обнял ее, а она была слишком измученной и уставшей, чтобы сопротивляться.
– Я все исправлю, – сказал он. – Я не потеряю тебя, Флора.
Она высвободилась из его объятий и слабо ему улыбнулась.
– Но это не тебе решать, правда? – Она налила кофе в две чашки. Взяла кольцо. – Почему бы не начать с этого?
Глава тринадцатая
Знай Марго, что Донна собирается ей сказать, она бы в жизни не подняла трубку. Во-первых, она сидела в огромном трейлере, где размещались парикмахеры и гримеры – в «пудренице», как это называли на некоторых площадках, особенно те, кто давно работал. У актеров были непростые отношения с «пудреницей». Эта беззащитность, которую не выбираешь, у тебя нет выбора. Марго не думала, что Дэвид был знаком с контурами и особенностями ее лица так же, как команда гримеров «Кедра». Они сразу понимали, когда кто-то плакал, или не спал, или многовато пил, или пил на работе, или забывал нанести крем от загара. Все на площадке помнили, как Гвинет, глава гримерного цеха, велела одному актеру показать врачу пятнышко на шее сзади, и это оказалась меланома в начальной стадии; Гвинет, без сомнения, спасла тому актеру жизнь. А поскольку работавшие в «пудренице» были приучены держаться тихо, быть почти невидимыми, они слышали то, что ускользало от других. Парикмахеры и гримеры могли бы в любой момент описать, как развиваются отношения в съемочной группе: кто скандалит, кто счастлив, кто угрожает уйти, кто мешает партнерам, кто с кем спит. Закулисный мир «Кедра» был почти так же мелодраматичен, как сам сериал. Кто-нибудь всегда требовал прибавки. Кто-нибудь – больше времени на экране. Продюсеры следили за основными линиями и поддерживали «удобоваримость» сюжета. Актеры вечно были недовольны.
– Есть ли что-нибудь более противоположное престижному телевидению? – пару недель назад сказала Марго Келси, игравшая сестру доктора Кэт, и Марго ощетинилась.
Келси пришла в сериал в седьмом сезоне, и когда она в первый съемочный день появилась на площадке, Марго глазам своим не поверила. Она понимала, что логично было найти на роль ее сестры актрису, которая была бы на нее похожа, но зачем же настолько? И настолько моложе? Сходство выбивало из колеи, и Келси только все усложняла, таская с собой фотографию Марго из журнала People десятилетней давности, которую совала всем под нос со словами:
– С ума сойти, правда?
Поэтому Марго каждый раз бросалась на защиту «Кедра», стоило Келси пожаловаться, а это случалось часто. Марго вовсе не считала, что «Кедр» так уж плох. Они не противоположны престижному телевидению, они просто работают в другом регистре. Да, персонажи делились на плохих и хороших, верный выбор оказывался выигрышнее эгоистичного и любовь почти всегда побеждала, но у них были интересные сюжетные линии, и они поднимали сложные темы: изнасилование на свидании, и суррогатное материнство, и ВИЧ, и эвтаназия, и депрессия, и зависимости.
Марго спрашивала друзей, занятых в других сериалах, были ли их «пудреницы» средоточием сплетен, злонамеренным ковеном, и, хотя ответы отличались градусом накала, все сходились в одном: задевать гримеров нельзя, от них зависит, как ты выглядишь. Гвинет («Назвали не в честь Пэлтроу, – объясняла она всем, кто был готов слушать. – Моя мама даже не слышала про Гвинет Пэлтроу, когда я родилась», – что было откровенной неправдой: Гвинет-гримерша родилась в тот год, когда Спилберг взял актрису Гвинет на роль юной Венди в «Крюке») каждый день выдавала Марго порцию сплетен. Пугающе выверенную порцию.