Руби допила сок и поднялась из-за стола. Они были в Мадриде уже третий день, и ей дважды говорили, что завтрак включен и не надо платить, не надо ничего подписывать или оставлять чаевые, но Руби по-прежнему выходила из зала, ожидая, что сейчас кто-нибудь из сотрудников преградит ей дорогу и обвинит в том, что она поела и пытается сбежать.
Сегодня они собирались в Прадо, и Иван обещал, что они не будут бежать бегом, как любила его семья, как будто идет соревнование, кто прибежит первым. Ей нравилась сестра Ивана, Рейчел, но Рейчел любила только магазины. Правда, их с Рейчел объединяла ненависть к жаре; Рейчел была светловолосой, веснушчатой и утверждала, что у нее аллергия на солнце, но еще аллергия на любой крем от загара кроме того, который ее мать специально заказывает в аптеке в Париже и который Рейчел забыла положить в чемодан. Им приходилось заходить в каждую farmacia в поисках этого французского крема. Руби поискала его в Сети, в составе не было ничего особенного.
– Смотри, – говорила Руби, протягивая Рейчел тюбик крема и сравнивая состав с компьютерной распечаткой, которую положила в сумку. – То же самое.
– Неееет, – печально отзывалась Рейчел. – Это не то.
Шляпу она не носила, потому что от шляп у нее на лбу выступала сыпь. Для длинных рукавов было слишком жарко. Рейчел с матерью ходили по магазинам, метались по улице между витринами, как пара мышей-альбиносов, а когда набирали достаточно пакетов, возвращались в гостиницу сидеть у бассейна под зонтиком, покрыв ноги пляжными полотенцами во много слоев, и читать журналы.
Руби понимала, что ведет себя как ребенок. Ее саму смущали ее капризы. Она ценила щедрость родителей Ивана. Правда. Перелет первым классом, прекрасные гостиницы, долгие обеды с графинами розе и блюдами жареной рыбы – но она скучала по родителям. Скучала по Марго и Дэвиду. Она никогда не проводила столько времени с другой семьей, и хотя Козловы были добрыми, она не могла подстроиться под их ритм. Родители Ивана вечно грызлись, и это ее поражало.
– Они просто так разговаривают, – сказал Иван, отмахиваясь от ее тревоги. – Они женаты двадцать пять лет; так они общаются, демонстрируя неодобрение.
Руби не ответила, что ее родители тоже женаты всю жизнь, но никогда не разговаривают между собой, как родители Ивана. Она не могла себе представить, чтобы отец выгрызал Флоре мозг за то, что она не туда повернула или неверно увидела дорожный знак. Не могла представить, чтобы Флора пилила Джулиана за то, что он хочет десерт, или еще бокал вина, или поспать после обеда. Казалось, Козловы друг другу не нравятся. Но Иван и это наблюдение отмел.
– Люди по-разному выражают свои чувства.
Неужели правда?
Но в тот же вечер за ужином мистер Козлов поспорил с метрдотелем, потому что хотел пересесть за другой столик, а когда ему сказали, что все столики зарезервированы, устроил скандал. Шумно удалился покурить. Миссис Козлова сидела, мрачно глядя мужу в спину, над его головой поднимался дым. Когда они уходили из ресторана, Руби увидела, как она сунула официанту деньги и извинилась. В гостиницу они шли молча. Руби никогда в жизни не было так неловко, она была счастлива вернуться в номер с Иваном, который пошел в душ – второй раз за день – перед сном, потому что хотел, чтобы простыни оставались чистыми и свежими.
Полна голова тараканов.
Последний день в Мадриде. Завтра в Барселону. (Барthелону, не могла не думать Руби). Она не могла заснуть, потому что дома что-то происходило. Вернее, что-то происходило в Стоунеме, куда ее родители решили поехать несколько недель назад, вдвоем. Это уже было подозрительно, потому что изначально план был другой. Руби чувствовала, что в доме с ночи выпускного повисло напряжение. Сначала она пыталась себя убедить, что это из-за того, что школа закончилась, и она скоро уедет в колледж, и все нервничают. Но несколько раз она слышала, как родители разговаривают резкими голосами, а когда она входила в кухню, они обрывали разговор и поворачивались к ней с настолько вымученными улыбками, что кровь стыла.
– Лучше бы вы мне рассказали, в чем дело, – как-то сказала Руби матери, когда они разбирали ее одежду, решая, что взять с собой в Испанию.
– Ты о чем? – отозвалась Флора правдоподобным тоном, но не повернулась к Руби, что ее сразу выдало с головой.
– Мам. Я вижу, что-то происходит.
– Ничего не происходит. Как всегда, бьемся с расписанием и транспортом, возможно, мы уедем в Стоунем на пару недель пораньше. Нас дольше не будет, так что много всего нужно сделать.
– Мам, я же не дура.
Тут Флора повернулась, потеряв терпение.
– Руби, веришь ты или нет, не все, что происходит в этом доме, касается тебя.
– Ладно.
Руби не дала понять, как ее задело замечание Флоры. И, наверное, она впадает в паранойю – так она себе говорила сама, – но почти казалось, что они ждут не дождутся, когда она уедет в Испанию. Еще она была уверена, что пару раз, когда они с матерью говорили по FaceTime, у матери были заплаканные глаза.
– Плакала? А о чем мне плакать, кроме того, что тебя тут нет? – отшучивалась Флора. – Ты же меня знаешь, это аллергия. Жакаранда[32] меня убивает.
Но жакаранда еще не расцвела.
И Марго тоже держалась непривычно отстраненно. Она вернулась на работу, и Флора знала, что она занята, работает допоздна, но Марго всегда находила время ответить на сообщения Руби, а с тех пор как Руби уехала, ее ответы сделались дежурными. Когда Руби сказала об этом матери, Флора рассмеялась, казалось, искренне.
– Детка, мне льстит, что тебя так занимает, чем мы все тут заняты, но мы просто носимся, как всегда. Если бы ты была тут, тебе бы это не казалось странным. И я бы так хотела, чтобы ты была тут. Я по тебе очень скучаю.
Но скучала ли она? Больше всего Руби беспокоило то, что мать говорит правду: ничего не случилось. Это теперь нормально. С глаз долой, из сердца вон. Она так хотела попрощаться с Лос-Анджелесом, со школой, со старыми друзьями, которых знала с восьмого класса, с Иваном – уехать и начать заново там, где все было по-другому, даже пахло иначе. Снежные выходные, дождливые утра, сырые дни. Она начинала понимать, как привязана была к дому и как неприятно оказаться исключенной из жизни тех, кто был ее семьей.
Руби понимала, что слишком остро реагирует. Только вот она не думала, что слишком остро реагирует. Иван рядом с ней заворочался. Перекатился на бок, забросил руку ей на талию, что-то пробормотал. Она не шевельнулась, прикидывая, хочется ей поворачиваться к нему или нет, хочется ли что-то затевать. По чему она будет скучать, так это по тому, из-за чего так долго оставалась с Иваном – он был таким внимательным и любящим в постели. Она понимала, что сравнить его ей особенно не с кем, но подозревала, что права. Единственным другим парнем, с которым она спала, был ее друг Уилл, который превратил родительский гараж в нечто вроде музыкальной студии и, заставив ее больше двух часов слушать свои сочинения, в основном составленные из найденных звуков («Узнаешь, что это?» – говорил он каждые четыре минуты, а когда она отвечала: «Нет», скалился, как будто разыграл ее. «Стук ложкой о камень!» «Белка, грызущая орех!»), завалил на неудобный диван у стены гаража. Она была немножко обкурена, подумала: «А почему нет?» – и в результате усвоила важный урок: если кто-то одновременно скучен и зациклен на себе в обычной жизни, ради него, скорее всего, не стоит раздеваться.
Второй раз – и все последующие – у нее был с Иваном.
– Сколько времени? – пробормотал он ей в шею.
– Полночь, – ответила Руби.
– Хорошо.
Он обхватил ее обеими руками, прижал к себе, и она поддалась ощущению покоя. Расслабилась.
Еще семь дней. Семь дней до того, как она попрощается с Иваном и его семьей. Может быть, она порвет с Иваном в аэропорту. Может быть, это будет самое доброе, что она сможет сделать, прежде чем улетит в Нью-Йорк к родителям.
– Руби, я слышу, как у тебя гудят мозги. Что там крутится? Что у Руби на повестке?
По этому она тоже станет скучать. Иван был всегда настроен на ее волну, и это было хорошо. С ним она чувствовала, что ее понимают, иногда это бывало даже неудобно.
– Ничего, – ответила она, не желая обсуждать свои мысли с Иваном; скоро она будет с родителями.
Руби положила руки ему на талию, скользнула пальцами под резинку боксеров, ощутила тепло его кожи, его немедленную готовность. Можно и так.
– Ничего, о чем тебе стоит беспокоиться.
Глава пятнадцатая
Марго вызвали в кабинет Бесс как раз после того, как она поговорила с Джулианом. (Джулиан. Марго его убьет, но об этом она сейчас думать не могла.)
– Иди-ка сюда, – сказала Бесс, когда Марго вошла в ее кабинет.
Последнее, чего хотела Марго, это обниматься с Бесс, но поняла, что это не ее сцена, это сцена Бесс. Она позволила погрузить себя в Бесс, в ее мягкую веснушчатую кожу, в ее отчетливый запах, который всегда напоминал Марго о церкви – подгнившие деревянные скамьи, горящие свечи, ладан, близорукий нарциссизм. Бесс была крупным существом, высокой и сильной. Руки у нее были жилистые и крепкие, стараниями тренера по пилатесу, приходившего к ней в кабинет четыре раза в неделю. Она слегка покачала Марго, и та медленно задышала ртом, подавляя порыв оттолкнуть Бесс так, чтобы та пролетела через всю комнату и вылетела из окна.
– Сегодня черный день, – сказала Бесс, отпустив Марго. – Даже не выскажу, насколько…
Она умолкла, как будто следующее слово было очевидно.
Насколько что? Расстроена? Виновата? Насколько мне полегчало? Марго было все равно.
– Знаю, – сказала она; это ничего не значило.
– Текилы?
– Конечно.
Когда снимали первый сезон «Кедра», Бесс была вся на нервах. «Кедр» стал первым сериалом, который она вела, и она понимала, что второго не будет, если она не справится, не выдаст сериал, который хорошо примут, которого ожидает канал, и не уложится в разумные сроки и бюджет. В те первые месяцы Марго и Бесс по-настоящему подружились, отдельно от работы. Сколько раз они засиживались вечерами в кабинете Бесс за бутылкой