Джулиан поддразнивал Флору за то, что ей нравилась терапия у Мод Лэнгстром, но ей она и правда нравилась! Терапия помогала. Таким облегчением было, что есть человек, который может помочь пережить горе после смерти Джозефины и то печальное обстоятельство, что, как бы ужасна ни была мать Джулиана, Руби потеряла обеих бабушек. А когда Мод спросила, хочет ли Флора, чтобы на сессию пришел Джулиан, она с готовностью сказала «да», хотя в итоге они все время говорили о «Хорошей компании». Но и нормально, ему тоже была нужна поддержка. Как так получилось, часто думала Флора, что этот человек, о котором так мало заботились, когда он был ребенком, создал мир, в котором заботился о столь многих? В последнее время ей казалось, что она у него на последнем месте, сразу после всех в «Хорошей компании» и Руби.
Когда Марго услышала об их планах на лето, то спросила, можно ли им с Дэвидом тоже приехать, потому что в Домике было три спальни, и разве не весело будет? Она отдыхала после своей первой пьесы, и Дэвид мог приезжать по выходным. Флора сомневалась.
– Но мы их так давно не видели, – сказал Джулиан, и это было правдой.
Когда Руби был почти год, Дэвид и Марго уехали в Лондон, как предполагалось, на год, но растянулась поездка на три. Дэвид обучал новой технологии восстановления сердечных клапанов у младенцев, которую разработал его учитель. А поскольку Марго была Марго, она получила роль в постановке в Вест-Энде, получившей премию Оливье[35].
– Я бы осталась там навсегда, – говорила Марго всем, кто слушал.
Ей нравилась ее работа, нравилась квартира в Мейфэре, магазины и близость к Европе, и даже еда, говорила она, стала гораздо лучше, чем раньше, хотя Флора не думала, что Марго бывала в Лондоне с тех пор, как была ребенком. Она недавно рассказывала это им всем за ужином, орудуя приборами, как принято на континенте – нож в правой руке, вилка в левой, зубцами вниз, используется как маленькое копье. Раньше Флора и Марго вышучивали друзей, которые так ели, дескать, они демонстрируют, что семестр отучились за границей.
– Не придирайся, – сказала Марго, заметив, что Флора за ней наблюдает. – Так удобнее.
– Я хотела, чтобы мы побыли втроем, – сказала Флора Джулиану.
– Я тоже, – сказал Джулиан. – Но мы все равно долго будем одни, и потом, они же в любом случае приедут на спектакль. Марго в нем занята.
Он пожал плечами.
– Тебе решать, но мне кажется, будет славно. Я по ним соскучился.
Так и вышло, что в холодную не по сезону субботу в июне две семьи уложили вещи во взятый напрокат минивэн рядом со школьной золотой рыбкой по имени Гриффиндор, которую Руби должна была сберечь в добром здравии до сентября. («Вообще-то нет, – сказала Флоре учительница Руби, отведя ее в сторону и понизив голос. – Никто не заметит, если вы принесете другую рыбку. Они все с виду одинаковые. Просто сохраните замок». Она указала на неоново-голубой пластиковый замок с множеством башен, стоявший на дне аквариума; там рыбка могла прятаться, возможно, чтобы укрыться от бесконечно стучащих по стеклу восемнадцати пятилеток.) Когда они выехали из города, настроение в машине было приподнятое. Дэвид и Джулиан впереди, Марго и Флора на заднем сиденье, Руби между ними, в детском кресле, горстями ест сырные крекеры в виде рыбок, их вонь пропитывает машину изнутри, а Руби вовлекает всех в игры. «Вот я вижу из окна что-то зеленое!»
Видя, как Марго и Дэвид обожают Руби, Флора была так благодарна, что не возразила против их общества. Появление Руби все изменило в жизни обеих пар, как это бывает с детьми. Флора и Джулиан так старались, чтобы родилась Руби, три раза у них почти получилось, было столько боли, что они сомкнули ряды в первый год ее жизни. Когда они не были заняты на работе, то присаживались перед кроваткой и позволяли себе без памяти влюбляться в Руби Джозефину Флетчер. Все, что она делала, завораживало, каждый производимый ею звук был чарующим. Она была славной малышкой. Они надышаться на нее не могли, на водоворот ее двойной макушки, на изящный изгиб бровей, ее смех.
Флора в глубине души любила жаловаться на то, на что другие при ней жаловались годами: нехватка сна, кормление до боли в сосках, блуждания по темной квартире в три ночи с орущим младенцем на руках в размышлениях о том, одна ли она в Нью-Йорке не спит. Она старалась запомнить каждую минуту, потому что они с Джулианом были согласны в том, что их семья стала полной. Они не собирались пытаться завести еще одного ребенка. Не хотели проходить все это снова: термометры, календарь овуляции, потерянные беременности, обязательный секс с оттенком отчаяния.
Мчась по скоростному шоссе на север, Флора вынуждена была признать еще одну нежеланную правду: они отдалились, потому что жизнь Марго и Дэвида развивалась так, что Флора чувствовала себя обиженной, брошенной. Ее отношения с Марго – которая, казалось, шла по жизни без малейших усилий – всегда были неравноправными, но трещина расширилась, и рядом с Марго временами было физически больно находиться, у нее все время была работа – хорошая, желанная работа. Она вернулась из Лондона и сразу же оказалась занята в небольшой небродвейской постановке, которая получила оглушительные отзывы в «Нью-Йорк таймс».
Но, сидя в машине рядом с Марго по другую сторону Руби, Флора ощущала одну лишь радость. Джулиан рассказывал Марго о новой пьесе, которую только что прочел, ее написал бывший парень Марго, Куинн, который теперь стал модным драматургом («Он не был моим парнем», – сказал Марго, неодобрительно сморщив нос). Джулиан пытался убедить Марго прочесть пьесу.
– Главная роль идеально тебе подходит. Наверное, это ты и есть, если подумать.
– Нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую, играя других людей. Мне не слишком интересно играть себя, только тупее.
– Хорошая роль! Он везет ее зимой в Сиэтл. На шесть недель.
– О, ты знаешь, как пристроить девушку. Куинн, Сиэтл зимой, – Марго рассмеялась. – Это «Хорошая компания» ставит?
– Нет, но не потому, что пьеса плоха. Нам не подходили сроки.
– Я посмотрю, – сказала Марго. – Но вряд ли.
Как-то днем, когда Руби заснула в гостиной во время очередной серии «Артура», Марго и Флора сделали лимонад и вышли на веранду. Их дни приобрели приятные очертания: тихие утра, долгие обеды с вином, дневной сон, ужины с размахом и еще большим количеством вина, иногда какой-нибудь фильм из тех, что стопкой лежали в гостиной рядом с видеомагнитофоном. Оставалась еще неделя до того, как все начнут съезжаться из города для репетиций «Сурового испытания». Они, все четверо, страшились вторжения в их идиллическое бытие. Флора и Марго сидели на разных концах продавленного плетеного диванчика на веранде, лицом друг к другу, соприкасаясь пальцами ног, а на полу между ними стоял кувшин лимонада. Идеальный летний день.
– Расскажи, что случилось, – сказала Марго.
Флоре не нужно было уточнять, что Марго имела в виду. По дороге сюда, в машине, она сказала:
– Я уехала в Лондон, а ты ушла из театра?
– Я устала, – ответила Флора. – Бывала дома, чтобы уложить Руби, только по воскресеньям и понедельникам. Знаешь, восемь спектаклей в неделю, это… это все твоя жизнь. Беда в том, что у меня есть другая вся жизнь, и меня это мучило – то, что я так много времени провожу не с ней.
– Как-то люди справляются, – сказала Марго. – Знаешь же, как тяжело вернуться, когда уходишь слишком надолго.
– Знаю. Но можно тебе напомнить, что я играла набор мерных ложек в «Красавице и Чудовище»? Это тебе не «В лес»[36], не «Злая»[37]. Даже не «Мэри Поппинс», и дело не в том, что я сноб.
Марго подняла бровь.
– Я не сноб! Мне нравилось работать – в основном. Я была бесконечно благодарна за то, что у меня есть работа. Но когда я все взвесила, – Флора широко развела руки, изображая весы, – мерные ложки или Руби? Особой борьбы не вышло. Спектакль шел двенадцать лет. Бог знает, сколько людей до меня играли эту роль. Это была работа, но не сказать чтобы серьезный карьерный рост.
Чего Флора не хотела говорить Марго, так это того, что она почти прошла в «Злую». «Понравилась, но нужен был кто-то повыше ростом». Ее четыре раза звали на прослушивание «В лес» и, хотя она была «потрясающая, взяли кого-то чуть помоложе». Она проплакала всю дорогу до дома в метро, потому что знала, что ее агент просто смягчает удар – эти отговорки не были правдой. Дело было не в росте и не в возрасте – не в этих постановках, – дело было во Флоре; она не проходила в окончательный состав. Сколько лет у нее оставалось – на прослушивания, на отказы? Когда нужно было признать, что ее карьера не развивается, – сплошной потенциал, – но приближается к финишной черте? Она была в восторге, когда ее взяли в массовку «Красавицы», но работа была на износ. Роль потребовала дойти до предела ее хореографических возможностей. Костюм ложки был чистым наказанием, тяжелым, жарким и негнущимся. Ей пришлось ходить на физиолечение шеи и спины по понедельникам – в свой выходной. Два дневных спектакля в неделю, когда она прощалась с Руби еще до обеда.
– Ты же знаешь Джерри Уолтерса, да? – спросила Флора.
– Да, он мерзкий.
– Возьми Джерри Уолтерса, мерзкого в обычный день, и представь его в роли зачарованного канделябра, в костюме, у которого в рукавах маленькие канистры с пропаном, чтобы он мог зажигать в руках настоящий огонь, когда танцует и поет.
Флоре понравилось, как Марго хихикнула – тихо и весело.
– О, это, наверное, был кошмар, – сказала она.
– Полный кошмар. До того как его руки засунули в канистры с пропаном, он плясал и щипал за задницы девочек из кордебалета, напевая: «О-ля-ля! О-ля-ля!» В конце концов кто-то пожаловался хореографу, и Джерри велели прекратить, отчего он стал только гаже. Как-то вечером, когда мы в миллионный раз выходили на «Будь нашей гостьей», Джерри поднес правую свечу слишком близко к левому рукаву.