– Он тебя бросил во время поездки? Почему ты не позвонила?
– Нет! – возмущенно отозвалась Руби. – Он бросил меня в аэропорту в Мадриде. В аэропорту, пап! Мне пришлось думать о том, что он сказал, весь обратный полет.
– Ужас. Ты, наверное, устала до смерти.
– Да, – Руби яростно закивала. – То есть я выпила вина.
Джулиан поднял бровь.
– Папа, я каждый вечер в Испании пила. Все нормально. Я выпила два бокала, может, три. Посмотрела кино и вырубилась почти до конца полета, но все равно…
Она резко остановилась. Уставилась в конец длинного зала прибытий. Лицо у нее было растерянное.
Начинается, подумал Джулиан.
– Мамочка!
Руби ускорила шаг и понеслась к кому-то, и Джулиан помчался следом, не дать ей броситься к чужому человеку, но потом увидел ее. Флора. Раскрыла объятия, смеется, как будто ни о чем в мире не тревожится. Он поспешил к ним, катя за собой сумку, а Флора пока обнимала Руби. Джулиану в глаза она не посмотрела.
– Мам, ты не поверишь, что сделал Иван. Он меня бросил.
– Не может быть! В Испании?
– В аэропорту.
– Ох, детка. Какой ужас!
Флора продела руку под локоть Руби, и они пошли к выходу, а Джулиан за ними, семейный шерпа.
– Расскажи мне, что там было. С самого начала.
Глава двадцать третья
Уехав из Стоунема, Флора отправилась прямиком в квартиру-студию своего приятеля Майкла на Бэрроу-стрит. Он недавно переехал к новому бойфренду, но квартиру сохранил как рабочий кабинет. «Ну, или как страховку», – сказал Майкл, когда она написала ему, попросив узнать, можно ли у кого-нибудь остановиться на время. Майкл был одним из первых участников «Хорошей компании» и одним из всегдашних любимцев Флоры. Смешной, талантливый, добрый и тактичный.
– Мне нужно немножко побыть одной, – сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало бодро и неопределенно. – Руби в Испании, а ты же знаешь, как оно в Стоунеме, когда все понаедут, да и по городу я соскучилась.
– Логично, – сказал Майкл, протягивая ей ключи. – Я поменял постельное белье, повесил чистые полотенца и забил холодильник.
– Я не хотела доставлять тебе столько хлопот.
– Флора, ты помнишь, сколько раз ты кормила меня по вечерам, в те еще дни? Я бы и «Дом Периньоном» холодильник забил, если бы мог.
Она кормила и его, и многих других молодых участников «Хорошей компании» у себя на кухоньке в нескольких кварталах отсюда. Ей было в радость выставлять перед ними тарелки со спагетти и тефтелями, противни лазаньи и запеченных цити[41] и самое популярное блюдо – ее знаменитые домашние сосиски в тесте. Ей нравилось служить проводником для учивших ее готовить женщин, по которым она так скучала.
Поначалу она не знала, хочет ли остановиться в своем старом районе, и от этого у нее немножко кружилась голова. Ей казалось, что она там, где ей самое место, и в то же время она терялась, буквально. Все время садилась не на тот поезд, забывала, где пересаживаться, шла не в том направлении, выходя из метро. Ей казалось, что она все прекрасно помнит, но выяснялось, что она помнила отдельные ленточки, но не то, как эти ленточки соединялись. Она помнила все витрины на Бликер-стрит, хотя за ними теперь были другие обитатели, но не помнила, что сначала – Гринвич-стрит или Вашингтон-стрит, и где Седьмая авеню переходит в Варик.
Когда Флора бродила по округе, ей постоянно казалось, что навстречу идет кто-то знакомый, но потом человек подходил ближе, и она понимала, что не узнает его. Это случалось снова и снова, пока она не поняла, что узнает себя саму. Во всех женщинах в темном, в темных очках, с темными кудрявыми волосами, которые куда-то спешат с хозяйственными сумками, в удобных босоножках, с напряженными лицами. Флора как будто смотрелась в зеркало. В этом было что-то утешительное.
Как-то днем, шатаясь по району, она наткнулась у обочины на груду прозрачных пакетов для перерабатываемого мусора; пакеты были полны бутылок из-под дорогого шампанского и вина. Кое-какие марки она видела в доме Марго. Она вспомнила, каково было в прежние годы катать коляску в дни сбора мусора в Вест-Вилледж и как она смотрела на то, что выбрасывали соседи, часто с завистью. Даже мусор в Нью-Йорке мотивировал. В Лос-Анджелесе его, по крайней мере, прячут в большие пластиковые контейнеры. Эти банальные мысли занимали Флору в тот день, когда она подняла глаза и, вздрогнув, осознала, что свернула на улицу, где размещалась «Хорошая компания». Она нырнула в модную кофейню на углу Хестер-стрит, которой не было, когда они уезжали, взяла хороший крепкий эспрессо и двинулась дальше.
Она не верила, что случайно оказалась перед знакомой темно-зеленой дверью с золотыми буквами, гласившими «Хорошая компания». Стоя перед ней, Флора не могла придумать, зачем она там или что надеялась увидеть. Портал в прошлое, где можно понаблюдать за Джулианом и Сидни? Остановить развитие их отношений? Она прижала обе ладони к старой деревянной двери, которую восстановила, как раз когда они с Джулианом поженились. Она целыми днями шкурила, шпатлевала и красила, пока дверь не стала выглядеть почти как новая. Когда Флора увидела, что кто-то поддерживает дверь в идеальном состоянии, ей полегчало. Голоса за дверью, хоть и еле слышные, взлетали и подавались так, что она сразу поняла: кто-то читает текст. Дерево, нагретое утренним солнцем, твердо и надежно лежало под ее руками. Флора минутку постояла, общаясь с прошлым, а потом развернулась и пошла прочь.
В те десять дней в городе Флора почти каждый вечер проводила в театре. Она звонила старым друзьям, которые давали ей места «для своих». Ходила в кассы всех маленьких театров, которые (как и Джулиан) любила, посмотреть, что в афише. Иногда шла на дневной спектакль, а после – на вечерний. Посмотрела похожий на большой музыкальный автомат мюзикл про поп-певца. Вытерпела слишком молодую кинозвезду, игравшую Гедду Габлер. Видела развеселую постановку о девичьем ансамбле в Ирландии 1970-х, такую умную, так хорошо сделанную, с такой цепляющей музыкой, что в груди у нее что-то плакало еще несколько дней. Попыталась высидеть нежную, воздушную пьесу для двоих, о знаменитом писателе, скорбящем по жене, но ушла в антракте; слишком плакала.
Флора думала, что будет больно провести столько времени в зрительно зале, но больно не было. Ни капли. Ей нравилось в посещении нью-йоркских театров все. Нравилось коротко кивать в знак приветствия соседям по ряду и следующие за этим вежливые (или нет) переговоры по поводу крошечного подлокотника. Нравилось, когда рядом оказывалась одинокая женщина (почти всегда женщина) и можно было по-товарищески переглядываться: что это нам тут показывают. Нравилось, когда начинал гаснуть свет и все вокруг устраивались поудобнее, закрывали программки, прочищали горло, пытались (безуспешно) не закашляться. Нравилось, как однажды вечером подросток, сидевший перед Флорой, открыл пакет леденцов, как раз когда погас свет, и пожилая женщина сзади наклонилась вперед со злобным «Тише!», услышав, как захрустел целлофан. О, Нью-Йорк. Он не давал передохнуть. Больше всего Флоре нравилось, что все в зале существовали в тот момент вместе, и молчаливое согласие, что всем им чуть лучше, чуть больше повезло, чем тем, кто шагает по тротуарам в поисках менее интересных нью-йоркских развлечений.
Ее друг Майкл участвовал в восстановленном в Classic Stage[42] спектакле по «Льву зимой», играл Джеффри, коварного среднего сына Генриха II. Играл потрясающе, и весь спектакль, который мог бы легко оказаться усталым или банальным, вместо этого был свеж и остер. Флора посмотрела его дважды. Тусуясь с Майклом за кулисами во второй приход, она ожидала острее ощутить свою потерю и ощутила – подспудную дрожь в костях, но то был тихий гул, а не грохот. Это можно было пережить.
В тот вечер она пошла выпить с Майклом и еще несколькими участниками спектакля. Еще Майкл позвал кое-каких приятелей из «Хорошей компании» – тех, кто еще не уехал в Стоунем. В отличие от жизни в Лос-Анджелесе, где Флора чувствовала себя актрисой второго плана при Марго или Джулиане, за этим столом всех интересовала она.
– Расскажи нам о своей работе, Флора, – сказал Майкл.
Ее работа. А ведь она перестала думать о ней как о работе и начала считать заработком. Она описала «Гриффит», и свою роль, и то, как топ-менеджер из рекламной компании, с которым она познакомилась, записывая рекламу туалетной бумаги, взял и создал сериал, и вспомнил Флору, и попросил ее сыграть львицу – героиню, которая правила всеми животными в парке.
– Я знаю этот сериал! – воскликнула актриса, игравшая Алиенору Аквитанскую. – Мы его с детьми смотрим. Обожаем Леону. Флора, вы такая смешная!
– Мне нравится над ним работать. Так здорово снова петь – у меня был перерыв.
– Озвучка – самая чистая форма актерского искусства, – сказал актер, игравший Генриха II, пожалуй, чересчур льстиво, в духе Бэрримора.
Флора и Майкл обменялись улыбками. Но она это проглотила. Она то же самое говорила Марго.
– Согласна, – сказала Флора.
– Но разве ты не скучаешь? – спросил наконец Майкл. – По зрителю? По Нью-Йорку? По «Хорошей компании»? По всему этому?
За столом стало тихо, Флора огляделась и поняла, как им нужно, чтобы она сказала – да. Да, она совершила ужасную ошибку. Да, Лос-Анджелес – пустой и скучный. Да, театр стоит жертвы. Да, если бы она могла начать заново, она бы поступила иначе.
Много лет назад, когда они решили уехать из Нью-Йорка, Флора спросила Джулиана, почему он готов бросить «Хорошую компанию», передать ее кому-то другому.
– Знаешь, смешно, – ответил он, – мы все это затеяли, чтобы у нас была семья, своя театральная семья. Наверное, мне никогда не приходило в голову, что мы в итоге превратимся в семью, со всеми сложностями и разочарованиями, которые бывают в семьях.
Он потер щеку ладонью и нахмурился. Он устал после очередной посредственной постановки. Не хотел снова начинать читать пьесы.