– Не хочу я отбывать пожизненное, – сказал Джулиан. – Не хочу быть тем, кто остался так надолго, что однажды поднимает голову и понимает, что не может уйти.
Флора видела за столом все разновидности того, о чем говорил Джулиан: несколько везучих, которые регулярно получают работу; те, кого занимают достаточно часто, чтобы справляться, но недостаточно, чтобы как-то по-крупному изменить жизнь; те, кто держится за компанию, потому что, если отпустит, у них ничего и никого не останется. Как она могла им сказать, что почти не скучает?
– По людям скучаю, – сказала она, поднимая стакан. – По всем вам.
Ее последний вечер на Манхэттене: «Делакорте», «Двенадцатая ночь». У Майкла был абонемент, и он предложил ей свой билет. Флора все-таки была дочерью своей матери; очереди были не для нее. Она прошла через парк душным летним вечером и заняла свое место на трибуне.
Смешно, что вспоминается отчетливо, а что нет. Сидя на трибуне и едва следя за действием, Флора вспомнила, как ждала выхода в своих тяжелых фейских крыльях – как они крепились ремнями под платьем и как от ремней она вся чесалась. Вспомнила запах спрея от насекомых, и грима, и надежду, что блестки жаркими вечерами не стекут в глаза. Вспомнила вечера, когда стояла в кулисах и смотрела, как Марго читает свой монолог. Ей нравилось смотреть, как преображается подруга. Голос Марго становился сильнее, спина выпрямлялась, шея вытягивалась; она экспериментировала с текстом и ритмом так, что это замечали только те, кто внимательно наблюдал. Флоре нравилось, как Марго уходила со сцены, видела Флору, слегка хмурилась и спрашивала: «Ну как?» Как будто могло быть хуже чем великолепно.
Прошло всего двадцать минут с начала спектакля, когда раздался гром и над спортивными площадками ослепительно блеснула молния. Актеры продолжали, постоянные зрители застонали – они знали, что сейчас будет. Спектакли играли в дождь, но не в грозу. И точно, через несколько минут все прекратилось, небеса разверзлись, и все бросились к выходам. Перед Флорой бежала женщина с маленькой девочкой, обе они держали над головами свитеры.
– Как мы теперь узнаем, чем все кончилось? – захныкала девочка, и мать рассмеялась.
– Глупышка, у нас есть книга. Придем домой и почитаем.
По дороге домой, в метро, промокшая насквозь и замерзшая в кондиционированном вагоне, Флора думала о преждевременных финалах, теме этого лета. Она уклонялась от своего. Тянула время.
Иногда Флора думала, что она слишком бурно реагирует или нарочно упрямится, устраивает драму, но в глубине души она ничего такого о себе не думала. Ее сердце было разбито, а как состоять в отношениях с тем, кто ответственен за твою боль?
Она потеряла мужа и лучшую подругу и не могла разобраться, кого хочет вернуть первым – если вообще хочет их вернуть. В этом и была загвоздка: ее выбрали, сперва Марго, потом Джулиан, вырвали из ее жизни и перенесли в их, и это было самым большим везением в ее жизни. Это дало ей жизнь, где было больше текстуры, интеллекта, искусства, любопытства, товарищества, чем она заслуживала даже в мечтах, когда была простой девчонкой из Бэй-Ридж, пытающейся отыскать путь через реку в другую жизнь.
Чего она хотела больше всего, так это быть сейчас с Марго. Они бы открыли бутылку вина, и она бы рассказала Марго, что натворил Джулиан, и Марго бы говорила всякие правильные слова. Она бы закипела. Стала бы давать советы – в меру. Спросила бы, чем помочь Флоре. Обняла бы и сказала: «Как я тебе сочувствую. Какой он козел».
Чего Флора хотела больше всего, так это быть сейчас с Джулианом. Они бы открыли бутылку вина, и она рассказала бы Джулиану о страшной тайне, которую от нее хранила Марго. Как она предала ее доверие, ее дружбу. Джулиан говорил бы всякие правильные слова. Закипел бы, сказал, как разочарован в Марго. О чем она думала? Обнял бы Флору и сказал: «Ты этого не заслужила».
Дело было в том – она все повторяла это без конца, себе: дело в том, как будто представляла дело присяжным, – как пережить предательство мужа без лучшей подруги? Как пережить предательство подруги без мужа? И, ох, какой дурой она себя чувствовала! Едва ей казалось, что она понемногу подходит к какому-то пониманию, мимолетно смягчаясь к Джулиану, ей вспоминалась Марго, и сердце ее захлопывалось, как устрица, в которую ткнули.
Флора не собиралась ехать в аэропорт встречать Руби. Она собиралась написать, позвонить, объяснить, почему она не в Стоунеме, но в ночь накануне прилета Руби она проснулась в панике, словно в тот миг, когда самолет Руби поднялся в воздух, его гравитация настигла Флору в квартирке на Бэрроу-стрит. Закрывая глаза, она видела в уме курс самолета, как будто следила за его продвижением на экране, как будто сама была в самолете вместе с Руби.
– Что я скажу Руби? – спросила Флора в тот день, когда ворвалась в жизнь Мод, безумный замученный голос из прошлого, и выглядела она, без сомнения, как персонаж мультфильма, сунувший палец в розетку.
– От многого зависит, – ответила Мод. – Если вы с Джулианом во всем разберетесь и останетесь вместе, рекомендую ничего не говорить. Если не останетесь, то, очевидно, придется решить, сколько вы собираетесь ей рассказать. Не касайтесь подробностей, сосредоточьтесь на том, как сильно вы оба ее любите. Руби не ребенок.
Было ли это правдой? Да, Руби не была маленькой девочкой, но все равно оставалась ребенком, который хочет, чтобы родители были вместе, хочет, чтобы ее маленькая семья сохранила силу и целостность. Флора столько раз проигрывала этот разговор в уме («Это не имеет к тебе никакого отношения. Мы просто переросли друг друга. Так лучше для всех»), но Руби не купится на любую басню, какой бы милой она ни была.
– Она будет винить во всем меня, – сказала Флора Мод.
– Почему вы так говорите? – спросила Мод.
– Потому что я ее мать, – ответила Флора, выдавив из себя усталый смешок. – И потому что в ее глазах Джулиан ни на что дурное не способен.
– Вот только он способен, – сказала Мод. – Как все мы.
Тут Флора застонала.
– И Марго! Я еще не разобралась с Марго.
– Марго – это опасное осложнение, но сейчас вас должны прежде всего заботить Джулиан и Руби. Потом сможете решить, где во всем этом место Марго.
– В этом бардаке.
– В этой жизни.
– Руби будет меня винить за то, что я не простила Джулиана.
– Даже если вы решите, что хотите разъехаться, от вас не требуется рассказывать Руби, что именно произошло, если мы предполагаем, что вы с Джулианом можете договориться о том, что ей рассказать.
– Но если я ей не скажу, у нее это просто в голове не уложится. Она выросла в счастливой семье. Видела хороший брак. – Мод молчала, а когда Мод молчала, Флоре всегда казалось, что она сказала что-то не то – или что-то важное. – Я знаю, что вы сейчас скажете.
– Не терпится услышать, – ответила Мод.
– Вы скажете, что, возможно, это и есть – был – хороший брак.
– А был?
– Да! Но это была ложь. Я не знала огромной части истории.
– Теперь знаете. Теперь вам нужно встроить это знание в большую историю. Оно ее не отменяет, Флора, оно меняет ее.
– Так вы думаете, я должна простить Джулиана?
– Я этого не говорила. Только вы можете знать, сумеете ли, захотите ли его простить. Но я думаю, вам не стоит забывать, что прощение – это выбор. Оно не прилетает на крыльях феи; не нисходит с небес, чтобы вы его взяли или сбежали. Прощение – это поступок.
Флора раздраженно покачала головой, потом слегка выпрямилась на диване Мод. Почему все свелось к тому, что она должна даровать прощение?
– Я чувствовала, что мне так повезло, – наконец сказала она.
– В чем?
– Меня выбрали. Я не могу представить, какой была бы моя жизнь, если бы я не встретилась с Марго, если бы столько лет назад не пошла к Джулиану на вечеринку. Даже неловко, насколько благодарной я себя чувствую за то, что они меня выбрали. Меня.
Лицо Мод смягчилось. У нее были такие добрые глаза, в морщинках, такие понимающие.
– Они выбрали вас не просто так, Флора. Не потому, что вы случайно вошли в их дверь. Они вас выбрали, потому что вы тоже оживили их мир. И вот в чем дело: теперь ваша очередь решать, примете ли вы их обратно. Теперь выбирать вам.
Глава двадцать четвертая
Сидя в Стоунеме на веранде Фермы, где Бен по доброте душевной отдал Марго и Дэвиду одну из лучших спален, Марго осматривала окрестности. Стоунем так долго был колючкой в ее наманикюренной лапке. Сколько раз она представляла, как опять приедет сюда летом и это будет что-то вроде триумфального возвращения. Несмотря на то что Бен был изначально обеими руками «за» и обещал ей роль, ничего так и не срослось. Он звонил Марго и сбивчиво объяснял, почему не может выгнать кого-нибудь, чтобы взять ее.
– Как бы я этого ни хотел, это будет не круто.
Бен настаивал, что Марго нужна ему в другом качестве, помогать советами с постановкой, быть кем-то вроде второго режиссера и педагога.
– Да пошло оно все! Просто приезжай, оторвемся.
И вот, пробыв здесь пять дней, Марго не могла совместить Стоунем, который наблюдала сейчас, со своими воспоминаниями. Она, конечно, знала, что все изменилось – она видела фотографии, и Флора с Джулианом много об этом говорили (документальный фильм она так и не посмотрела; не могла), – но она не понимала нутром, насколько большим событием стала постановка. С ее насеста на веранде за день до спектакля участок напоминал небольшую римскую деревню, готовящуюся к ежегодной вакханалии.
На одной стороне луга актеры репетировали сцену из «Вишневого сада». За прошедшие годы изначальная скромная сцена возле Фермы в какой-то момент уступила место более основательной и крупной конструкции, и группа актеров, человек двенадцать минимум, репетировала на ней танец, выглядевший поклоном традиционному русскому «Казачку» в смеси с хип-хопом. Музыкантов выгнали из амбара много лет назад, но теперь у них была собственная эстрада возле пруда, где они сочиняли, разыгрывались, в общем, шумели. Амбар забрали себе декораторы и костюмеры. Они весь день сновали туда-сюда с ведрами краски, рулонами брезента, досками и охапками костюмов.