– Видишь ли, я кое-что об этом знаю. – Марго грызла губу, стараясь не заплакать. – Флора, я не могла. Не могла тебе сказать. Ты знаешь почему.
– Но дело вот в чем. – Флора встала и заговорила громче. – Я не знаю! Я знаю, почему ты не хотела мне рассказывать. Но не знаю, почему не могла.
– Потому что мы столько потеряли в тот год. – Марго склонилась вперед, умоляюще глядя на Флору. – Ты же помнишь, какой Дэвид был после клиники, когда я была в Сиэтле; как – как ребенок. Мне было так страшно, так тоскливо. Я не знала, что будет дальше. Я слишком много потеряла… – Она осеклась и вытерла слезы тыльной стороной руки. – Я столько потеряла, Флора. Я не могла еще и тебя потерять.
Флора посмотрела на подругу, не веря своим ушам.
– Но дело было не в тебе, Марго, – сказала она. Отошла на несколько шагов от Марго, которая уронила голову на руки.
– Знаю, – ответила Марго. – Я покорно, всерьез, от всего сердца прошу прощения. Не знаю, что еще сказать. Могу только доказать, как мне жаль.
Флора достала из заднего кармана бумажные платки и протянула Марго. Несколько минут единственным, что она слышала, было шмыганье Марго носом и недружное стаккато тромбонов, репетировавших вдали клезмерскую мелодию.
– Ты погляди на этих дураков внизу. – Флора махнула в сторону лужайки перед Домиком, где большая часть компании репетировала казачий хип-хоп. – Во всей труппе с этой ерундой справятся разве что две пары коленей.
– А это всегда делалось с таким – размахом? – спросила Марго.
– По-моему, да, – ответила Флора.
– Можно, я тебе кое-что скажу?
– Зачем теперь?
– Заслужила. Заслужила. – Марго сорвала одуванчик, заложила его за ухо и показала свой вечный фокус: скрутила волосы в узел на затылке, и они так и остались. Закрыла глаза, подняла лицо к солнцу. Лицо у нее было в пятнах, глаза опухли от слез. Что это, новые морщинки у рта – или Флора их раньше просто не замечала?
– Что ты хотела сказать?
Марго взглянула на Флору.
– Терпеть это все не могу.
Флора расхохоталась. Марго тоже засмеялась. Казаки под холмом смеялись и стонали. Хлопнула сетчатая дверь Домика. Руби вышла на веранду, заслонилась рукой от солнца, увидела Марго и Флору и помахала. Они помахали в ответ. Налетел ветерок, высокий тростник у пруда закачался в мирном танце. Низко над водой пролетела с кряканьем утка.
– Мне надо идти. – Флора протянула руку Марго, по-прежнему сидевшей в шезлонге.
– Это какой-то подвох в стиле Чарли Брауна[47]?
– Нет, но только потому, что мне это не пришло в голову.
Флора взяла Марго за руку и рывком подняла ее на ноги, приложив больше силы, чем требовалось. Марго поморщилась, но ничего не сказала.
– Мы еще увидимся? Ты останешься на завтрашний спектакль?
– Да, – ответила Флора. – Но потом уеду. Ненадолго вернусь в город.
Они пошли к Ферме.
– Помнишь тот вечер в китайском ресторане? – спросила Марго. – После «Сна в летнюю ночь»?
– Конечно, – ответила Флора.
– Так как все закончится? – сказала Марго, припомнив вопрос, который Дэвид задал в тот давний вечер, и голос у нее был мягким и просительным. – Счастливо или печально?
– Не знаю, – сказала Флора. – Хотела бы знать.
Глава двадцать шестая
Утром в день спектакля Флора проснулась от звука бензопилы под окном. К счастью, Руби не заметила, что они с Джулианом спят в разных комнатах. Две прошлые ночи Руби страдала от разницы во времени и ложилась до того, как они расходились по своим спальням. Джулиан вставал на рассвете и уже возился в кухне у плиты, когда просыпалась Руби. Они с Руби просыпались под запах кофе и бекона. Спускались к домашним маффинам, оладьям и омлету.
– Бекон, – сказала Флора. – Подлый прием.
– На этой неделе я выкатываю всю тяжелую артиллерию, – ответил Джулиан, указывая на стоявший в вазе огромный букет роз, которые он срезал вдоль подъездной дороги.
Флора смягчалась, и он это видел, и ей это не нравилось. Или нравилось? Она согласилась остаться до сегодняшнего ужина. В «Вишневом саде» четыре акта, и после третьего планировался перерыв, во время которого должен был начаться ужин. Четвертый акт собирались начать где-то к сумеркам. Флора улизнет, пока все будут есть, и поедет обратно в город. Они с Джулианом решили рассказать Руби очень разбавленную версию правды сегодня утром. Флора понимала, что с ее стороны это трусость – в конце концов рассказать Руби о своих планах в день спектакля, когда та будет слишком занята, чтобы вгрызться в историю, покопаться в ней, устроить скандал, но Руби с большей готовностью проглотит жиденькую историю, когда ее мысли заняты чем-то другим. С неизбежным допросом можно будет разобраться позднее.
Звук бензопилы разорвал прохладное утро и погнал диких индюков по лугу с криками и шумом, будто наступил канун Дня благодарения. Флора оделась и спустилась посмотреть, что происходит. Рощица больных тсуг возле одного из углов дома в последние несколько дней была прорежена. Садовые рабочие спилили большую часть деревьев, кроме того, что росло перед домом, дерева Руби. Флора не понимала, что чувствует по поводу непростого пережитка их прошлого, стоявшего в одиночестве на отшибе.
Выйдя из дома с чашкой кофе, она увидела, как несколько человек, знакомых ей по прошлым годам, – монтировщики и реквизиторы – расстилают на траве два огромных куска брезента. Молодая женщина с двумя длинными темными косами, закинутыми за спину, одетая в мешковатый комбинезон поверх майки, на живую сшивала куски здоровенной иглой с бечевкой. Вместе они были метра три в длину и больше четырех в ширину. На брезенте были нарисованы деревья – вишневый сад из пьесы. Флора подошла поближе, рассмотреть задник – он был великолепен. Написан в стиле Сера: голубые, зеленые и розовые тона. На картине деревья были в цвету, глубина изображения поражала: казалось, сад уходит далеко вглубь.
– С ума сойти, да? – сказал Чарли.
Старый добрый Чарли, который по-прежнему приезжал каждый год фотографировать постановку. Сегодня он попросил Руби ему помогать. Она пришла от этого в восторг, а Флора была благодарна; еще один ценный отвлекающий момент.
– Роскошно, – ответила Флора. – Хельга?
– Конечно.
Хельга была талантливой, получившей множество наград художницей-постановщицей и завсегдатаем Стоунема. То, что она привносила в спектакли, Флора любила больше всего. Постановка с Хельгой всегда оказывалась богаче, изобретательнее, от нее захватывало дух больше, чем от чьих угодно других работ. Когда Руби была помладше, она часами крутилась у Хельги в амбаре, и та разрешала ей «помогать» раскрашивать маски, шить кукол, приклеивать к костюмам перья или картонные крылья. Было лето, когда они делали отрубленные головы из папье-маше для «Человека на все времена»[48] – жутковатая работа, которую Руби обожала.
Задник явно задумывался с учетом тсуги, потому что как только брезент натянули между металлическими шестами за деревом, поддельные деревья окружили настоящие с идеальной симметрией, и осиротевшая тсуга стала чем-то новым: часть обреченного вишневого сада. Как жаль, не в первый раз подумала Флора, что творение Хельги после спектакля скатают и уберут, и его, скорее всего, больше никто не увидит. Но еще Флора впервые подумала, как неописуемо красиво то, что единственными, кто сохранит память об этом саде, станут те, кто сегодня пройдет через Стоунем.
Джулиан в кухне пек оладьи с черникой, которые обожала Руби. Он не слышал, как вошла Флора, и она какое-то время смотрела, как он наливает на древнюю блинную сковороду, которая, наверное, принадлежала матери Бена, идеальные круги. Потом брал горстку ягод и аккуратно выкладывал по несколько штук на каждый кружок теста. Изящный и точный – таков был ее муж. Он обернулся, увидел Флору, и выражение его лица – счастливое, полное надежды, осторожное – изменилось. Она отвернулась.
– Привет, – сказал Джулиан.
Он сделал шаг к Флоре, потом остановился. Начал что-то говорить, но тут затопала по лестнице Руби. Вошла в кухню, ворча, как не смогла найти нужный объектив, «суперширик», а как снимать то, что она хотела, без этого объектива? Она знала, что он где-то лежит, в Испании он у нее был, если только она его не потеряла, не оставила случайно в номере или в арендованной машине, что означает, что ей придется звонить Ивану или его родителям, и ну его на фиг! Она ни за что не станет звонить Ивану.
Руби обернулась со стаканом апельсинового сока в руке и увидела, как ее родители смотрят друг на друга, а потом на нее.
– Что?
– Доброе утро, – сказала Флора.
– Доброе утро, матушка, – театрально поклонилась Руби, потом повернулась к Джулиану: – Доброе утро, батюшка.
– Уверен, у Чарли есть любой объектив, которого тебе не хватает, – сказал Джулиан.
– Но суть в том, чтобы я сняла то, что Чарли не снимает.
– Так если он не использует суперширик, ты сможешь его взять, так?
Руби выдала один из своих коронных вздохов, с опущенными плечами и нижней челюстью.
– Видимо, да, пап. – Она села за стол, и Джулиан поставил перед ней тарелку с оладьями. – Хммм.
Руби наклонилась лицом в тарелку и вдохнула, снова на пятерку. Схватила сироп.
– Эй, а когда мы летим домой?
Джулиан посмотрел на Флору. Флора посмотрела на Джулиана. Ее реплика.
– По-моему, вы улетаете в понедельник утром, – сказала Флора.
– В смысле? А ты прилетишь потом?
– Да. Я возвращаюсь в город поработать.
– Не понимаю, – сказала Руби, как всегда нарезая оладьи на мелкие кусочки. – Почему тебе надо сейчас работать в Нью-Йорке? Ты дома записаться не можешь?
– Я подумывала о том, чтобы провести какое-то время в Нью-Йорке, – сказала Флора, отметив про себя, как небрежно звучит ее голос, потому что сердце у нее летело галопом, как чистокровный конь вокруг девятой метки. – Квартира моего приятеля Майкла свободна, и я подумала, что вернусь, поживу там немного, может быть, разведаю кое-какие возможности. Представлюсь агентам по кастингу, обойду всех.