Руби не поднимала голову, поедая оладьи; макала каждый крошечный кусочек в лужицу сиропа у края тарелки. Джулиан посмотрел на Флору и пожал плечами, но Флора знала, что Руби пропускает услышанное через мозг; она почти видела, как факты превращаются в знание.
– Ты переезжаешь в Нью-Йорк? – Голос у Руби был спокойный, но Флора заметила, как блеснули ее глаза, когда она положила вилку.
– Конечно, нет. Я подумываю – не провести ли тут еще какое-то время. Я соскучилась по нашим друзьям. – Она была горда тем, как ввернула это «нашим», как будто это была отчасти идея Джулиана. – Меня не могут часто приглашать на работу в Нью-Йорке, потому что я живу в Лос-Анджелесе. Я думала, может оказаться интересным рассмотреть и эти возможности и, знаешь, пожить на два побережья.
Это была хитрая формулировка, к которой Флора пришла за последние недели. Они с Джулианом не разъезжались, она начинала жить на два побережья.
Руби доела оладьи, и комнату начала заполнять ядовитая тишина. Руби встала, отнесла тарелку к мойке, поставила ее со слишком громким стуком.
– Ребят, – сказала она, обернувшись и скрестив руки на груди, – вы – это что-то. Вы что, считаете меня идиоткой?
– Никто не считает тебя идиоткой, Руби.
Джулиан говорил строго, но выглядел нелепо, наполовину одетый в свой костюм – шерстяные брюки с висящими подтяжками. Волосы у него были зачесаны назад, на носу крошечные очки в проволочной оправе.
– Дело не в том, что мама хочет больше работать, – сказала Руби. – Дело во мне.
Джулиан и Флора переглянулись, искренне сбитые с толку.
– Прости, что? – спросила Флора.
– Ты думаешь, я не понимаю, что происходит? Я поступаю в колледж в сорока минутах езды от Нью-Йорка, и ты вдруг решила пожить на два побережья? Господи, мама. Я еще даже не уехала, а ты строишь планы на жизнь практически в том же городе? В том же месте? Вы мне настолько не доверяете, что даже шанса дать не хотите? Ребят, это, – Руби была на грани слез, у нее дрожал подбородок, – это правда несправедливо.
Флора знала, что худшее, что она может сейчас сделать, это засмеяться, но ничего не могла с собой поделать. В этом была вся Руби. Если Флору что и тревожило в том, что у нее всего один ребенок, так это святая уверенность Руби в том, что мир вращается вокруг нее – просто потому, что так и было. Конечно, Руби считает, что все это из-за ее новой жизни на Восточном побережье. Флора должна была это предчувствовать, но такого предчувствия у нее не было. Она расхохоталась, за ней засмеялся Джулиан. Руби вышла из себя.
– О господи, это не смешно!
– Сядь, – сказал Джулиан.
Он отодвинул для Руби стул, потом еще один для Флоры. Они с Флорой пытались удержать лица. Руби раскраснелась, грызла нижнюю губу и злилась.
– Вот в чем дело, – наконец сказал Джулиан. – Мы с мамой думаем о следующей стадии своей жизни, о том, какую форму она примет.
Флора наблюдала, как Джулиан переходит в режим режиссера – легко, правдоподобно извлекая нужные эмоции из их дочери. Он был хорош.
– Мама, возможно, захочет проводить больше времени в Нью-Йорке и, благодаря тому, что ты уезжаешь, сможет это делать. Это замечательно, и это произошло бы, если бы ты поступила в колледж в Нью-Йорке или в Тимбукту. Наша работа сосредоточена большей частью в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке – мы этим управлять не можем.
Руби переводила глаза с Джулиана на Флору и обратно.
– Но вы будете в Нью-Йорке не вместе?
– Съемки папиного сериала возобновляются через пару недель.
– А когда ему не надо будет работать?
– Не знаю, – сказала Флора. – Это все пока эксперимент.
– А с чего вам понадобилось экспериментировать? – спросила Руби, и теперь ее подозрение качнулось от злости к страху, а глаза наполнились слезами.
– Потому что мы можем, – ответила Флора.
– Не понимаю.
– Все, что тебе надо понимать, – сказал Джулиан, – это то, как сильно мы тебя любим. Мы не можем дождаться, когда можно будет отвезти тебя в колледж, помочь тебе устроиться.
– А потом оставить тебя совсем и окончательно одну, – улыбнулась Флора, пытаясь превратить все в шутку.
– Вы меня вдвоем повезете?
– Вдвоем, – сказал Джулиан. – Это не обсуждается. И мы с мамой разберемся, как хотим распределить несколько следующих лет. Нью-Йорк? Лос-Анджелес? Разберемся.
– Что-то случилось?
Флора взяла руку Руби в свои. Что сказать ее дорогой девочке теперь, когда она спросила. Что сказать, чтобы не разбить ей сердце, сохранить ее мир в целости. «Я никогда не умру». Она посмотрела Руби прямо в глаза.
– Детка, сейчас ты должна нам довериться. Мы тебя любим. Мы в процессе, но одно мы знаем точно – как сильно мы тебя любим.
– Мамочка, – сказала Руби.
«Мамочка» – та, что от разбитого сердца.
Джулиан взял Руби за другую руку, потом протянул руку Флоре, и она не колебалась. Это было ради Руби.
– Эй, – сказал он. – Нас трое, что бы ни случилось. Что бы ни случилось. Так?
Он сжал пальцы Флоры.
– Так, – сказала Флора, чувствуя, как бежит сквозь них троих энергия, как начинает таять внутри что-то крошечное и твердое. Она отпустила Джулиана и Руби, собралась и закрылась. Встала, хлопнула в ладоши, как воспитательница в детском саду:
– Давайте продолжим позже. Разве вам двоим не надо работать? Давайте, сегодня важный день.
И каким бы избитым ни было это выражение, то, что «шоу должно продолжаться», Руби точно понимала, хоть и была единственным ребенком.
Руби поднялась на холм в поисках Марго. Она сидела на ступеньках веранды, тех самых, с фотографии, которую мать подарила Руби на выпускной, когда Иван еще был ее парнем, когда родители не свихнулись. Она вспомнила, как увидела мать на дорожке после выпускного, как та была рассержена. Руби не ошиблась. Все плохо уже довольно давно.
Марго заметила ее, встала и помахала. Поскакала по лужайке навстречу Руби. На ней было длинное струящееся пляжное платье на тонюсеньких бретельках. Волосы собраны в хвост, лицо голое – ни косметики, ни украшений. Она была такая красивая.
– А вот и она. – Марго крепко обняла Руби, и они пошли к лугу, туда, где проходили рельсы, подальше от толп. – Как ты сегодня? Готова к бойне?
– Утром случилось кое-что стремное, – сказала Руби. – Мама сказала, что, может быть, вернется в Нью-Йорк и поживет там какое-то время.
– Вот как? – отозвалась Марго без удивления в голосе.
– Да, сказала, что подумывает пожить на два побережья.
Марго рассмеялась.
– Ты это произносишь, как ругательство.
– Я просто хочу понять, что с ними на самом деле происходит. Что-то не так. Это так очевидно, а они со мной об этом не говорят.
Они несколько минут шли молча. Марго смотрела в землю. От перехода послышался сигнал, что закрывается шлагбаум, и они пошли дальше по склону, поросшему высокой травой. Они обе смотрели туда, откуда должен был показаться поезд, и ждали. Когда он пошел мимо, отдувая платье Марго назад и забросив ей волосы поперек лица, Руби отвернулась и зажала уши. Ей было противно, что он такой громкий, так заглушает все. Марго похлопала Руби по плечу и, когда та обернулась, сыграла пантомиму, изображая, что говорит Руби что-то жизненно важное. Она дико жестикулировала, хватала Руби за руки и слегка ее встряхивала. Руби смеялась, а когда прошел поезд и они снова могли друг друга слышать, Марго сказала:
– Вот это со всеми и происходит.
– Очень смешно.
Они пошли дальше. Марго смотрела на Руби, такую юную и возмущенную. Она взяла Руби за руку, повела ее к серой и рассохшейся от времени скамье, которую построили много лет назад для какой-то постановки в Стоунеме, и она сохранилась.
– Ты же знаешь, твоя мама многим пожертвовала ради Джулиана. Я не думаю, что она об этом пожалела. У нее была ты, у нее всегда была ее работа, но ей многого не хватало. Я понимаю, что теперь она чувствует, что пришел ее черед.
Руби крутила объектив на камере.
– Наверное. Я с этой стороны не думала. Но я все равно думаю, что происходит что-то подозрительное.
Марго встала и посмотрела на пустые рельсы. Флора может в итоге заложить ее Руби, но признаваться она не собиралась.
– Может, и так, – сказала она. – Они давно женаты. Случаются разногласия. Это не конец света. Мы с Дэвидом постоянно спорим, ты просто не видишь.
– Но ты бы стала жить в Нью-Йорке? Уехала бы от Дэвида?
Марго обернулась и посмотрела на Руби, которая поднесла камеру к лицу и настраивала фокус.
– Не шевелись, – сказала Руби, щелкая затвором.
Уехала бы Марго в Нью-Йорк? Она всегда думала, что да, но она больше не была там своей. Она не знала, где она своя, но предполагала, что в этом участвуют мантия и молоток («Принято!»).
– Нет, не уехала бы. – Марго включила жизнерадостный голос. – Постарайся не волноваться из-за чужих проблем, зайка.
Вернувшись в Домик, Руби просмотрела фотографии Марго. Солнце, заливавшее кадр с одной стороны, слегка выбелило одну сторону ее лица, небо было изнуряюще синим. Снимая, Руби не заметила, какое грустное у Марго было лицо, как она была печальна.
Флора брела по участку незадолго до начала представления, ища несколько рядов, огороженных лентой, для членов семей актеров (кое-что не менялось – даже в Стоунеме, считавшемся утопией, существовали VIP-привилегии). Она знала: что бы ни случилось с ее браком, в Стоунем она уже не вернется, поэтому старалась вобрать все. Возвращаясь в Стоунем после стольких лет, Флора размышляла, какие чувства у нее вызовут все здешние усилия – презрение или восхищение? Ответ был: и то и другое. Масштаб того, что осилил Бен, без сомнения поражал. Преданность делу, которую внушил толпам друзей, которые съехались, чтобы создать что-то настолько особенное и мимолетное, – как могли не тронуть этот труд, этот размах, это содружество? Но еще… Все это казалось слегка заплесневелым. Чем-то, что должно было закончиться уже давно. Чем-то, что нужно было бы скорее вспоминать, чем воссоздавать снова и снова, до бесконечности.