— А где он сейчас, Ванюша?
— Где положено. В мастерских.
Идя через длинный двор и приноравливаясь к мелким, беспокойным шагам жены, он говорил:
— С мелочами к нему не привязывайся. Не маленький. Чтобы потом от товарищей не было стыдно.
Он искоса посмотрел на жену, увидел, что она волнуется, да и сам он был взволнован, и ему захотелось ее успокоить. Он дотронулся до ее руки:
— Сына твоего, Катя, пока не ругают.
Она радостно взглянула на него, ожидая продолжения, но он сурово добавил:
— Так сказать, по предварительным сведениям. Самим надо посмотреть.
— Здесь-то побольше нашего понимают! — рассердилась вдруг жена.
— Пожалуй, больше нашего никто не может понимать, — терпеливо объяснил ей Иван Андреевич. — Потому что ты ему мать, а я — отец.
Он собирался развить мысль о требованиях, которые родители должны предъявлять к своим детям, но жена отмахнулась:
— Ты мне сына скорее покажи…
Стоя во дворе в ожидании мужа, она уже успела ко многому присмотреться. Рядом оказалась дверь в столовую. Когда дверь распахивалась, пахло оттуда хорошо: тянуло свежим теплым хлебом и жареным мясом. Пробегали официантки в белых передниках. Вышел проветриться повар в белом колпаке; постоял, покурил у входа. Екатерине Степановне понравилось, что он в кухне не курит и что он не толстый, как иногда бывают повара, а стройный, худенький, в очках, похож на агронома. Она хотела спросить у него, большой ли приварок у них в столовой, но постеснялась. Когда повар ушел, Екатерина Степановна заглянула в приоткрытую дверь, но дежурный в халате не пустил ее, и это ей тоже понравилось: чего ради пускать посторонних в верхней одежде в столовую — еще грязи наносят. Опытным глазом хозяйки она успела отметить, что столы — на четырех человек — накрыты белой скатертью, хлеб нарезан толстыми, аппетитными ломтями; в прихожей — умывальник и на круглой палке — сшитое концами полотенце.
И, несмотря на то что столовая понравилась Екатерине Степановне, ей стало немного тоскливо оттого, что сын ест еду, приготовленную не материнскими руками: вряд ли здешний повар знает, что Петя не любит морковку в супе.
Пока она здесь стояла, через двор деловито пробегали стриженые ремесленники. Она даже остановила одного и спросила, который час, и пока он отвечал, внимательно осмотрела его. Ботинки и одежда были крепкие, ладно пригнанные.
Сейчас, идя рядом с мужем, она хотела только одного: увидеть поскорее сына. Да, пожалуй, еще, чтобы Иван Андреевич ушел по своим делам и она смогла бы поговорить с Петей обо всем досыта.
Когда они поднялись во второй этаж, дверь на площадку распахнулась и из мастерской донесся веселый, разноголосый визг напильников, как будто их настраивали для согласного хора. На площадку вышел паренек в синем рабочем халате. С нескрываемым ребячьим любопытством он посмотрел на них и даже описал около них полукруг.
— Вам Матвея Григорьевича? — спросил паренек.
— Мы к сыну, — сказала Екатерина Степановна.
— Погоди… — остановил ее муж. — Ты кто будешь?
— Бойков, Сергей, из шестой группы.
— Слесарь?
— Учусь.
— Так вот что, Бойков Сергей: тут у вас мой сын старостой, Фунтиков по фамилии.
— Петя? — обрадовался Сережа. — Правильно, староста в нашей группе. И живем в одной комнате. Я сейчас Матвею Григорьевичу скажу, что вы приехали.
Петя работал в самом дальнем конце мастерской; Сережа подбежал к нему, уже задыхаясь:
— Отец с матерью приехали… Стоят на площадке… Иди к Матвею Григорьевичу.
Мастер отпустил его, сказав, что он может проводить родителей в красный уголок.
— Возьми вот у меня чистые концы и вытри руки, — добавил мастер, осмотрев ученика. — Да беги скорее! Небось, ведь и не слышишь, что я тебе говорю.
На площадке Петя с ходу поцеловал мать, а отцу подал руку. Мать заахала, увидев сына; отец сделал серьезное лицо и потрогал себя за усы.
— Петенька! — сказала мать. — Вот ты какой!
— Какой? Обыкновенный! — сурово оборвал ее Иван Андреевич. — Куда пойдем, Петр? Или здесь будем стоять?
Петя повел их в красный уголок. Он шел между отцом и матерью. Они были такими же, какими Петя оставил их полгода назад в деревне. Но он привык видеть их дома или в поле; они были там как будто бы побольше ростом, самостоятельней, и от них всегда что-нибудь зависело. Здесь они казались ниже, нерешительней и от этого были еще более родными. Петя впервые ощутил к ним, особенно к матери, ясное и доброе, покровительственное чувство.
— Как же ты, Петенька, живешь?
— Хорошо, мама, спасибо…
— Похудел, длинный какой стал…
— Растет парень, — сказал Иван Андреевич. — Я говорил, не приставай с мелочами! У нас, Петр, новость: электростанцию будем строить. Как раз в том месте, где мы с тобой раков ловили.
— С тобой построишь! — сердито сказала Екатерина Степановна. — Его послали в Москву по делам, а он здесь до вечера проболтает.
— Позволь… — растерялся Иван Андреевич. — Ты же сама просила прямо с поезда к сыну зайти…
— Ну, просила. Повидался, а теперь иди по делам. А то я людям скажу, как ты исполняешь их поручения.
Иван Андреевич помигал удивленно глазами, посмотрел на сына, ища поддержки, и, наскоро попрощавшись, ушел, строго наказав, чтобы без него никуда не девались.
— Ну, вот так-то лучше, — улыбнулась ему вслед мать. — А то он слова сказать не даст…
Петя рассмеялся, хотя ему и жалко было, что отец уходит. Отец у него только с виду строг. А страсть к назиданиям появилась у него с тех пор, как его выбрали в правление колхоза.
Мать задавала сотни вопросов, он едва успевал отвечать на них. Она хотела знать все: где он спит, кто воспитательница, что дают на завтрак, с кем дружит, как учится…
В красном уголке она потрогала и похвалила портьеры, попросила показать шахматы, спросила, свежая ли вода в графине и действует ли репродуктор.
Он отвечал на все вопросы, не в силах сдержать улыбку. Ему было приятно сидеть рядом с матерью и разговаривать с ней о чем попало, как взрослому с ребенком.
Все, что она рассказывала ему о доме, даже если это не имело никакого значения, радостно поражало его. Ольху около сарая раскололо молнией, петух ходит с выщипанным хвостом, Николай из отцовского ружья убил селезня.
— Вот такого громадного! Я хотела за уши отодрать — отец не позволил.
— «Кузьмич» здоров?
— Здоровущий! На прошлой неделе приезжала из района комиссия. Стали его выводить из коровника, а он двери в щепы разнес. Поросят наших, Петя, похвалили. Я их когда все семьдесят три штуки вымою — ну прямо как ангелочки! Мне за них «отлично» поставили… Как ты думаешь, Петенька, войны не будет? — неожиданно серьезно спросила мать.
— Не будет, — сказал сын.
И оттого, что он так уверенно, по-мужски ответил, Екатерина Степановна заметила вдруг, что он действительно не похудел, а вырос.
— Ну, как же ты, Петя, живешь?
Она задавала этот вопрос в третий раз, выслушивала ответ и все-таки не могла ясно представить себе, как же ему живется вне дома.
В дверь просунулась голова Сережи Бойкова.
— Извините, — сказал он.
— Заходи, заходи! — позвал его Петя. — Вот, мама, это Бойков, Сергей, из нашей группы.
— А мы уже познакомились.
Сережа чинно сел на стул и сложил руки на коленях. Екатерина Степановна развязала пакет и положила перед ребятами пироги с капустой.
— Здорово вкусно! — сказал Сережа с полным ртом. — Сами пекли?
— Сама.
— Домашнее вкуснее, чем в ресторанах.
— А ты много бывал в ресторанах? — засмеялась Екатерина Степановна.
— Так я и домашнее почти никогда не ел.
Она поняла, что он рос без родителей.
— А ты приезжай к нам летом в отпуск. У нас дома все домашнее.
— Спасибо, может и соберусь. Меня уже трое товарищей приглашают.
Посидели, поговорили, потом пошли в общежитие.
Ребята, вернувшиеся после обеда, ходили за матерью Фунтикова следом, и каждому казалось, что эта пожилая женщина в косынке привезла с собою частицу их дома, семьи, знакомую природу — лес, поле, речку…
Они ловили каждое ее слово об урожае, о скоте, об огороде. Когда Екатерина Степановна, рассказывая, говорила самую обыкновенную фразу, где попадались слова «пшеница», «рожь», «просо», ребята всем сердцем вспоминали и высокую до самого горизонта рожь, и густую пшеницу, и кудрявое просо. Все это было для них не простыми названиями злаков, а самыми дорогими детскими воспоминаниями.
Вернулся Иван Андреевич. Екатерина Степановна сидела у стола, окруженная ребятами, оживленная, раскрасневшаяся; она и не заметила, что вернулся муж.
Воспитательница обернулась к Ивану Андреевичу и спросила:
— Вам кого, товарищ?
— Это мой отец, Ольга Николаевна, — сказал Петя.
Иван Андреевич с укором взглянул на жену — она-то уж здесь свой человек.
Воспитательница заторопила учеников:
— Ну, ребята, пора и честь знать!
Она хотела увести их, но Иван Андреевич задержал ее:
— Мне тоже интересно про сына спросить.
— Спрашивайте, пожалуйста. Я думала, что мы вам мешаем.
Иван Андреевич откашлялся:
— Не курит?
— Курить ученикам запрещено.
— Это я знаю, что запрещено, потому и спрашиваю, не курит ли.
— На вашего сына пожаловаться пока нельзя, — сказала воспитательница.
Иван Андреевич не мог скрыть довольной улыбки, однако ответил:
— Этого маловато, что пожаловаться нельзя. Мы на большее рассчитываем.
Он еще дома приготовил целый ряд назиданий для сына и сейчас только ждал минуты, когда смог бы их высказать. Воспитательница отлично понимала, что родителей надо оставить с сыном, и поэтому она предложила отпустить с ними Петю в город. Сережа вызвался показать им Москву.
Пошли впятером: увязался еще и Митя Власов. Его успели уже полюбить в группе. Он всегда очень внимательно и охотно выслушивал своих друзей, верил им, даже если они привирали, и удивительно кстати во время рассказа приговаривал: «Ну да?.. Ох, ты! Ну, а дальше?..»