– Блин. Не сваливай все на меня, ты тоже виновата, Клондин.
– Нет. Я отошла в сторону, и тебе тоже надо было уйти.
– Ой, боже мой. Меня тошнит, сейчас вырвет.
– Заткнись, Клара. Подумай лучше о Джорджи, каково ей, бедняжке.
– Мы вызовем Джонси. Слышишь, Джорджи? Все будет хорошо, – говорит Аннабел. Решительно. Как командир.
Фиби садится на корточки, перед ней приоткрылось узкое окно возможности переиграть ситуацию, и она знает это. Она не упустит шанс.
– Мне так жаль. Я думала, ты спускаешься. Я никогда не сделала бы ничего такого, если бы знала, что ты упадешь.
– А не поздновато ли ты спохватилась, как по- твоему? – говорит Аннабел.
– Может, ты заткнешься раз и навсегда? Иди и позови Джонси, приведи ее сюда. И пусть кто-нибудь только посмеет хоть слово вякнуть! Кто проболтается – тому мало не покажется, ясно? Все смеялись, все и виноваты. Это просто несчастный случай. Она сама упала.
Фиби держится молодцом. Просто молодцом. Девочки торжественно кивают, клянутся. Клара отворачивается, зажимает рот рукой, плечи у нее вздрагивают. Джорджи начинает стонать. Странный звук переходит в вой, когда она переводит взгляд вниз и видит кость, которая торчит у нее из-под кожи. Аннабел бросается к двери с криком – я за Джонси.
– Не смотри туда, – говорю я Джорджи.
Фиби не нравится, что вой Джорджи становится все громче, она хочет заткнуть ее.
– Вот черт. Успокойся ты, ради бога, Джонси сейчас придет. Не забудь сказать, что ты сама упала, слышишь?
– Можно, я принесу ей воды? – спрашивает Мари.
– Нет, – отвечает кто-то. – Пить нельзя. Я видела передачу по телику. Нужно держать человека в тепле, пока не придет помощь.
– Принесите кто-нибудь толстовку. Может, укрыть ей ноги? Тебе холодно, Джорджи?
Я чувствую, что она начинает дрожать всем телом. Шок. Я подпираю ей спину своим плечом.
– Может, нам поднять ее и отвести на скамейку? – предлагает Фиби. – Ты можешь, Джорджи? Можешь встать?
Джорджи отрицательно трясет головой и начинает плакать.
– Ты должна постараться, Джорджи. Давай, мы тебе поможем.
Я понимаю, чего добивается Фиби: зачистить место преступления, сделать картину менее ужасающей. Покалеченное тело девочки на скамейке выглядит не так страшно, как на полу, под веревкой, с которой она упала. С которой ее сбросили.
– Не трогайте ее, – слышу я свой голос.
Множество глаз впивается в меня.
– Не суйся не в свое дело, – говорит Фиби.
– Ей очень больно, ей нельзя двигаться.
– А когда это ты сделалась таким спецом по переломам?
Мурашки бегут по черепу, медленно растекается тепло. Я подпираю Джорджи сзади, говорю ей согнуть локоть, положить ладонь на живот.
– Да, вот так. Это помогает от боли.
Мне помогало.
Джонси, школьная медсестра, заходит, кидает взгляд на Джорджи и сразу посылает Аннабел в учительскую, вызвать «Скорую». Она склоняется над нами, благодарит меня за помощь и просит Джорджи осторожно лечь на спину. Новость долетела и до миссис Хэвел, она врывается, разгневанная.
– Что произошло? – спрашивает она. – Я же сказала вам – вести себя осторожно.
– Мы и вели, – отвечает Фиби. – Просто немного посмеялись, а тут Джорджи упала с веревки.
– Вы что, не слышали, что я сказала? Я сказала – тренироваться только на матах. Идите, переодевайтесь. Все, быстро.
Фиби поджидает меня, когда я выхожу из своей кабинки, приближает лицо к моему лицу так близко, что я вижу коричневые крапинки в синеве ее глаз.
– Никогда больше не лезь куда не просят. Поняла?
Я не обращаю на нее внимания, иду своей дорогой. Она догоняет меня и толкает на ходу. Я падаю на деревянные складные скамейки.
Встаю вся в синяках, но живая.
Очень даже живая, Фиби.
13
Через несколько дней после того случая в спортивном зале Фиби под конец урока биологии пускает по рядам открытку.
– А ну-ка, подпишите все, – командует она. – Я попрошу миссис МакДи отправить ее Джорджи.
Открытка доходит до меня, розовым фломастером, кудрявым почерком Фиби написано: «Нам ужасно жаль, что ты упала, поправляйся скорее, привет от Фххх».
«Ты упала», интересный выбор слов. Звучит очень хорошо, если прочитают учителя или родители. Никто не заподозрит тут нечистую игру, а Джорджи хорошо знает, что доносить стыдно. Все знают. Но я, ведь я донесла на тебя, так, мама? Я повторяла свой рассказ раз за разом, и видеокамера мигала красным глазом.
Когда все подписали открытку, Фиби облизала треугольный клапан конверта, прижала и провела по краям угла. Потом смазала губы блеском и запечатала конверт розовым поцелуем. Я думаю о том, как она меняется в школе, кажется совсем другой. Такой самоуверенной. Я тоже казалась совсем другой, чтобы не выдать наши секреты, поднаторела в притворстве. Интересно, что девочки скажут, если узнают, что Фиби кричит по ночам во сне. Плачет. Я слышала, потому что сама боюсь по ночам, мне так страшно, что не могу оставаться в своей комнате, из каждого угла выползают тени и шепот. Твой шепот. Тогда я встаю и сижу в коридоре, закутавшись в длинные бархатные шторы. Тревога и страх терзают Фиби, она жалобно вскрикивает во сне, просыпается и плачет. Иногда включает лампу, и полоска света пробивается из-под двери. Я подумывала о том, чтобы войти к ней, успокоить, сказать, что все хорошо, хоть это и неправда. Не знаю, что хуже – такая мать, как у меня, которой слишком много, или такая, как у Фиби. Которой почти нет.
Звенит звонок на перемену, начинается ланч, и я иду к младшим. Я дважды там помогала, дети, похоже, любят меня, и я люблю их. В их обществе ощущаешь себя немного как в сказке. Они существуют наполовину в нашем мире, а наполовину в своем. Там нужно побеждать драконов, спасать принцесс. Прочитай еще раз, Милли, нам так нравится эта сказка. Ну пожа-а-а-а-луйста. Одна девочка упала на прошлой неделе, я вытерла ей руки, отряхнула гравий с коленок. Не раскисай, сказала я, в жизни раскисать нельзя.
Когда я появляюсь на игровой площадке, стайка малышек бежит мне навстречу, улыбается, машет руками. «Ура, Милли пришла».
– Поиграем в лошадки? – спрашивает Эвелина, крошечная хрупкая девочка, с бледной кожей и розовыми ободками вокруг глаз. Чисто мумия, бьюсь об заклад, что ей делают овсяные ванночки, потому что сзади под коленками кожа иссушена экземой.
– Залезай! – отвечаю я и приседаю, чтобы она могла забраться.
У меня в голове постоянно крутятся мысли. Мысли о том, какие родители у других детей. Персонал в отделении успел объяснить мне, что ты вела себя неправильно. Ненормально. Я пытаюсь научиться вести себя правильно, пытаюсь стать не похожей на тебя.
Эвелина, как коала, сзади охватывает руками мою шею. Мы с ней скачем галопом, а за нами тянется хвост малышей, которым не терпится дождаться своей очереди. Пробегая мимо окна, краем глаза замечаю свое отражение. Сразу отворачиваюсь.
Я наклоняюсь, чтобы поставить Эвелину на землю, и сразу раздается хор голосов «теперь я, теперь я». Я разыгрываю целый спектакль, делаю вид, что не могу выбрать, говорю – встаньте в круг. Они подчиняются, конечно. Одна девочка стоит чуть поодаль, потупив глаза, и только изредка поднимает их, наблюдает за другими, как они ведут себя со мной. Помню, что я так же поступала, когда была в ее возрасте. Я предлагаю ей вскарабкаться мне на спину.
– Хочешь покататься? – спрашиваю.
Она отрицательно качает головой, перебирает пуговицы на блейзере, смотрит в сторону. Толстощекая девочка, от которой мне хотелось бы избавить свою спину, хватает меня за шею, командует «ну, прокати с ветерком». Мне очень неприятно, что девочка, которую я выбрала, не доверяет мне, отказалась кататься. Ты учила меня, как нужно обращаться с детьми, но, похоже, мне пока не хватает твоего неотразимого обаяния. Твоего умения.
Я трогаюсь с места, перехожу на галоп.
– Быстрей, быстрей, – требует визгливый голос у меня за спиной.
Она сжимает меня ногами, мне становится дурно. Трудно дышать. Шум падения за моей спиной. Это, конечно, не то, что падение Джорджи, но вполне чувствительно для пяти-шестилетней девочки. Надо было держать ее лучше.
Надо было.
Она садится на земле, начинает плакать.
– Ты уронила меня.
– Перестань, Анджела. Ничего страшного. Все настоящие наездники то и дело падают. Вставай, отряхнись.
И убирайся поскорей. Прочь с моих глаз.
На бетонном покрытии нарисованы классики. Замечаю, что та девочка делает вид, будто рассматривает их. Я не предлагаю ей попрыгать, знаю, что откажется, но, проходя мимо, протягиваю ей конфету. Дети любят конфеты и людей, которые ими угощают.
Твое одобрение следует незамедлительно – ВОТ ЭТО ПО-МОЕМУ, ДЕВОЧКА, – но почему-то я не торжествую, как в тот раз, в туалете, когда на меня напали Клондин с Иззи, а чувствую себя так, словно сделала что-то грязное.
– А это нечестно, – говорит Анджела, которая заметила конфету. – Это ведь я упала, а не она.
Не обращаю на нее внимания. Жирная. Коротышка. Поросенок. Звонит звонок, перемена закончилась.
– Вставайте паровозиком, поедем на урок. Ту-ту!
Трое учителей стоят наготове, чтобы пересчитать учеников, тут постоянно проверяют по головам. Никогда ведь не знаешь, не выслеживает ли кто-нибудь детей возле игровой площадки.
Или на ней.
– Мисс Картер, Милли меня уронила.
– Как это, Анджела?
Но я не даю ей ответить:
– Ничего страшного, мы просто играли в лошадки. Все в порядке.
– Хм, в следующий раз будь, пожалуйста, осторожнее, Милли. Не хватало нам жалобы от родителей.
– Конечно, я буду осторожна.
– Вот-вот. – Она смотрит на меня своими бусинами.
Я выдерживаю ее взгляд, улыбаюсь. Это не мне надо быть осторожней.
Мисс Эванс, другая учительница, предлагает детям поблагодарить меня. Они дружно говорят «спасибо», их хор напоминает нежный птичий щебет. Это трогает меня, согревает душу. Я ищу ту девочку. Она стоит за спинами в последнем ряду и по-прежнему старается выглядеть как можно меньше, незаметней.