– Представь, что тебя тогда кто-то мог бы услышать. Что бы ты сказала ему?
– Помогите мне. Оставьте меня одну.
– Как же тебе помочь, если оставить одну?
– Не знаю. Так я чувствую.
– Это страх, я думаю. Может, ты бы сказала: «Помогите мне, отведите в безопасное место»?
Я пересчитываю книги на полках. Числа успокаивают. Потом начинаю плакать, утыкаюсь лицом в подушку. Майк сидит тихо, дает мне поплакать, потом говорит: «Ты заслуживаешь этого, Милли. Ты заслуживаешь того, чтобы в безопасности начать новую жизнь».
Я отвожу подушку в сторону. Он смотрит на меня, лицо у него такое открытое. Он хочет сделать так, чтобы мне было лучше, я в этом не сомневаюсь, но он ничего не понимает.
– Вы не понимаете, Майк. Вы думаете, что знаете меня, но это не так.
– Я думаю, что начинаю узнавать тебя, и думаю, что знаю тебя лучше, чем многие другие. С этим ты согласна?
Если бы это было правдой, он бы знал, что сказать мне. Он бы понял, что лучший способ успокоить меня – сказать, что я могу остаться у него. Что он будет заботиться обо мне. Но я боюсь просить его об этом. Я знаю, что, как только судебный процесс закончится, мне нужно будет уйти. Начать все сначала. И с этим я ничего не могу поделать.
– Можно нам закончить, Майк? Прошло больше часа. Я устала, хочу спать.
Он заглушает двигатель, понимает, что нужно убрать ногу с педали газа.
– Хорошо, сейчас дам тебе порцию вечерних таблеток.
Я ссыпаю эти таблетки к остальным и включаю ноутбук, чтобы посмотреть, что нового пишут о тебе. Тебя перевели в одиночную камеру, больше никаких подробностей, если не считать того, что одна из заключенных напала на тебя, когда узнала, что слушания по твоему делу переносятся на более ранний срок. Эти меры предосторожности означают, я полагаю, что в угоду общественному мнению тебе хотят сохранить жизнь.
Чтобы ты заплатила за все.
18
Руки грязные, полотенце в раковине. Майку следовало оставить меня там, где нашел поздно ночью после нашего сеанса. В темноте подвала.
Когда я выхожу из комнаты, Фиби с телефоном возле уха балансирует на перилах, касаясь кончиком ноги ковра. Ногти идеально накрашены розовым лаком. Она поднимает глаза при моем приближении, спрашивает:
– Что за шум был ночью, я даже проснулась.
Я отвечаю первое, что приходит в голову:
– У меня болел живот, Майк принес таблетки.
– В следующий раз давай потише.
Я прохожу мимо, спускаюсь на один пролет, оборачиваюсь и спрашиваю:
– А как поживает твоя роль, выучила?
Она показывает мне палец, одними губами посылает на фиг. Ведь Майк с Саскией рядом, вполне могут услышать.
– Дай знать, если понадобится моя помощь, – говорю я с улыбкой.
Она спрыгивает с перил, пулей влетает к себе в комнату и захлопывает за собой дверь.
Саския сидит за кухонным столом, сжимает большую кружку, обвила ее тонкими пальцами, выступающие вены идут от суставов к запястью. Она говорит мне «доброе утро», взгляд при этом отсутствующий, просто дань вежливости, а не желание завести разговор.
– Яйцо? – предлагает Майк, в руке у него деревянная ложечка.
На нем фартук с изображением Джеймса Бонда, под ним надпись «Лицензия на жарку». Он смотрит на меня пристально, посмеивается, пытается скрыть озабоченность. Возможно, испытывает чувство своей несостоятельности. Выходит, он провел сеанс, а я все равно ушла разобранная на винтики.
– Это подарок Саскии, подарила мне на день рождения прошлым летом, так ведь, Сас?
– Ты о чем?
– О фартуке.
– Да, дорогой, вроде так.
Я смотрю на Майка, он снова поворачивается к плите. Высокий. Тело сильное, подтянутое, волосы песочного цвета, с проседью. На его плечах лежит ответственность за всех нас, но я ни разу не слышала, чтобы он жаловался.
– Готово, – говорит он. – Яичница-болтушка.
Я благодарю и сажусь рядом с Саскией.
– А вы уже поели? – спрашиваю у нее.
– Нет, нет. Я обычно ем позже.
Или вообще не ем. Майк выходит в холл, останавливается на первой ступеньке, зовет Фиби. Ему приходится крикнуть дважды, чтобы она вышла из своей комнаты и отозвалась:
– Я буду через минуту.
Он подсаживается к нам за стол; налетай, говорит он, ешь. Спрашивает, есть ли у меня какие-нибудь соображения насчет каникул.
– Я не против того, чтобы остаться дома. Буду очень рада. Я понимаю, что вы оба заняты.
– Мне кажется, Джун правильно заметила, что нам следует вырваться куда-нибудь. Есть неплохое место за городом, мы там бывали раньше. В это время года лес изумительно красив.
– Уютно устроились, как я посмотрю, – говорит Фиби, входя.
– Доброе утро, присоединяйся, бери яичницу.
– Что стряслось у вас сегодня ночью? Спать мне не давали.
– Я уже рассказала Фиби, что у меня болел живот, а вы принесли мне таблетки.
Майк колеблется, ложь ему не по нутру, он должен оправдать ее в своем уме. Это ложь во спасение. Необходимость.
– А я ничего не слышала, – говорит Саския.
Кто бы сомневался.
– Я проснулась, а потом сто лет не могла заснуть.
– Прости, Фиби, мне очень жаль, – извиняется Майк. – А мы тут как раз обсуждали планы на каникулы. Очень жаль, что ты не можешь поехать с нами.
– Шляться по лесу у черта на рогах, нет уж, увольте. Лучше я поеду с командой в Корнуолл, премного вам благодарна.
Девон рядом с Корнуоллом. Там был мой дом.
– Там тоже леса, чтоб ты знала, – говорит Саския.
Это неплохая реплика, почти остроумная, но Фиби так не считает, поворачивается к Саскии спиной, наливает в стакан воды из-под крана. Я замечаю, как рука Майка соскальзывает со стола, ложится Саскии на бедро. Майк, капитан ненадежного корабля. Бунт возможен. Неотвратим.
– Поешь что-нибудь, Фиби.
– Нет, не хочу, у меня диета.
– Но не с утра, завтрак пропускать нельзя, нужно поесть.
– Почему? Вот милая мамочка ничего не ест, как я вижу.
– Она же не учится целый день в школе, и к тому же она не капитан хоккейной команды.
Фиби бормочет, уткнувшись в стакан с водой:
– Это точно, она ничего не делает.
– Возьми хоть зерновой батончик с собой, съешь на перемене.
– Хорошо, – отвечает Фиби. – В другой раз.
Мы с Фиби выходим вместе, деваться некуда.
Майк с Саскией машут нам вслед. За углом мы расходимся в разные стороны. Я смотрю на ее высокую гибкую фигуру, как она переходит улицу, идет с уверенным видом, который бесконечно далек от того, что творится у нее внутри. Пару недель назад я спустилась в прачечную взять чистое полотенце, услышала голоса. Севита гладила, а Фиби сидела на полу, скрестив ноги, и делала уроки. Севита взглянула на меня, улыбнулась, сказала: «Здравствуйте, мисс Милли». Фиби ничего не сказала, за нее это сделало ее лицо. Злость. Ревность. «Убирайся отсюда, я не хочу с тобой делиться». Чего она не получает от Саскии, она ищет в любом другом месте, ей не хватает этого.
Когда иду мимо высоток, вспоминаю, что не предупредила Майка и Саскию, что задержусь после школы. Посылаю им обоим эсэмэски, пишу, что буду делать декорации для спектакля, вернусь в шесть или в семь. Это ложь, но маленькая, невинная, белого цвета. Я собираюсь встретиться с Морган. Я пощадила ее в прошлые выходные, отправила домой. Я не могу одолеть желание рассказать ей о тебе, не все, конечно, ровно столько, чтобы можно было обсуждать с ней эту тему, если захочу. Джун не одобрила бы меня. Мне дали новое имя, чтобы защитить меня. Спрятать. Превратить в невидимку. Никто не должен знать, кто я такая. Лондон – гигантский город, сказала Джун, ты затеряешься в толпе. И самое главное, сказала она, никогда никому не рассказывай ничего про себя или про свою мать. Ты понимаешь, как это важно? Да – был мой ответ. Я согласилась, но не отдавала себе отчета, как одиноко мне будет.
День тянется медленно. Немецкий, потом музыка. Математика и искусство. МК не преподает в моем классе. Я представляю, как она проводит урок у других девочек, разговаривает с ними. Смеется. Я послала ей еще одно письмо по электронной почте вчера, спросила, можно ли прийти повидаться, но она не ответила.
Биология, последний урок сегодня. Анатомирование. Сердце свиньи. У человека такое же, почти. Желудочки, предсердие, мощная vena cava. Я знаю много про человеческие внутренности.
Пятнадцать сердец, великолепного алого цвета, лежат на лабораторном столе, когда мы приходим.
На каждую девочку по сердцу. Профессор Уэст, подслеповатый и дряхловатый, велит нам следовать инструкции – она на белой доске, на стене класса.
Ножи готовы.
Мы делаем иссечение, надрез, разрез. Кому-то приходится нелегко, мне проще. Я первая заканчиваю. Смотрю на сердце, теперь тонкими ломтиками разложенное на поддоне. Два окровавленных скальпеля и пара пинцетов во всем виноваты. Прислушиваюсь, о чем говорят рядом. Ужас. Брр. Ненавижу биологию. Жду не дождусь, когда она уже закончится в следующем году. Помогите мне кто-нибудь. Нет уж, не знаю, как сама-то справлюсь. Ой, меня тошнит.
Я поднимаю руку. Проходит минута или две, пока профессор Уэст поворачивает лысую голову, озирая класс.
– Я закончила, сэр.
– Тогда помой руки и запиши свои наблюдения в тетрадь.
Помыв руки, отхожу от раковины, возвращаюсь на свое место, открываю тетрадь на чистой странице и начинаю писать, и тут слышу хихиканье. Это Иззи с Клондин оглядываются на меня через плечо, они сидят впереди. Я поднимаю голову – они отворачиваются. Я продолжаю писать. Потом это происходит.
Сердце плюхается мне в лицо.
Отпрыгивает от моей левой щеки, задерживается на груди, падает на пол. Я уже сняла лабораторный халат. Касаюсь рукой лица. Липкое. Пальцы в крови. Иззи снимает меня на телефон, Клондин на стреме, хотя профессор не представляет опасности. Я отворачиваюсь от них. Блузка испачкана, это кровь свиньи, но могла бы быть и моя.
– Пора мыть руки, – говорит профессор Уэст.
– Я еще не закончила, сэр, – голос с переднего ряда.