Еще пять дней.
Я подхожу к балконной двери, раздвигаю шторы, на перилах сидит снегирь. Грудка красная. Нахохлился на холоде. Заметив меня, улетает. Не чувствует себя в безопасности рядом со мной. Я его не виню.
После нашего возвращения из Котсуолдса мы с Майком в среду поехали в суд, посмотреть видеозапись моих показаний. Это было нелегко. Девочка на экране рассказывала про свою мать. Это была я.
Если бы возможно было уничтожить свои показания, сказать:
«Ничего этого не было».
Но это было.
Раз уж я приехала, юристы прорепетировали перекрестный допрос:
– Ты знала Дэниела Каррингтона?
– Да.
– Откуда ты его знала?
– Он был среди тех детей, которые находились в приюте, где работала моя мать.
– Ты была дома, когда твоя мать привела его?
– Да.
Юристы предупредили меня, что защита будет делать все возможное и невозможное, чтобы сбить меня с толку, представить в качестве свидетеля, чьим показаниям нельзя доверять. Как ты себя чувствуешь, готова? – спросил Толстяк. Я ответила, что готова.
Я соврала.
Джун показала мне зал заседаний, где буду стоять я, где будет ширма, которая закроет тебя от меня. Реальность того, что я окажусь так близко от тебя, вызвала у меня рефлекс, как у собаки Павлова, рот наполнился слюной, ее было так много, что я подумала, меня вырвет. Слушания начнутся в понедельник, но мое выступление запланировано на четверг и пятницу. Мне пришлось исправить цифру на шкафчике в ванной – отсчет я веду не до начала процесса, а до того дня, когда окажусь рядом с тобой.
Сегодня ночь Гая Фокса[14]. Майк сказал, что с моего балкона можно увидеть фейерверк, который одна семья, которая живет на нашей улице, устраивает в своем саду каждый год. Он обычно начинается около семи, сказал он. Морган так ничего и не ответила, поэтому я снова пишу, рассказываю про фейерверк, приглашаю посмотреть. Я спрячу тебя, пишу ей.
Мы с Майком вчера во время сеанса уделили особое внимание дыхательным упражнениям. Что делать, если вдруг во время выступления на меня накатит паника. Он спросил – может, есть что-то, что вызывает у меня неуверенность, что я хотела бы проработать перед встречей с адвокатами на следующей неделе. Нет, вроде бы ничего, ответила я. Я четко представляю себе все, что произошло. Он попросил меня назвать слово, которое доставляет мне радость. Мне пришлось подумать, но в конце концов я выбрала «свобода». Я сказала, что завидую ему, он живет на виду, а я живу во тьме, втайне ото всех, за исключением нескольких человек. У меня все отняли, даже имя. Он сказал мне – воспринимай тьму как место, где можно отдохнуть, в будущем ей на смену придет свет. А что, если я похожа на нее, спросила я, если я унаследовала этот ген? МоноаминоксидазаА[15]. Фермент насилия. Если он есть у нее, он может быть и у меня. Но Майк сказал, что я совсем не такая, как ты, он это точно знает. Не могу сказать наверняка, верю ли я ему и верит ли он сам себе.
Я не забыла, как однажды утром на кухне он спрятал от меня какие-то записи, поэтому пробралась к нему в кабинет в пятницу, когда ни его, ни Саскии не было дома. Долго искать не пришлось, они в нижнем левом ящике стола, под учебником.
На первой странице заголовок: МИЛЛИ (наброски для книги).
Я успела сфотографировать только половину записей, как входная дверь открылась и закрылась, пришла Севита. Она улыбнулась, встретившись со мной в коридоре. Бумаги я положила на место в стол, телефон с фотографиями засунула за пояс джинсов. Оказывается, Майк пишет книгу обо мне, о том, как я решаю свои психологические проблемы, а он мне помогает. Он описывает сон, который я ему рассказала. Ты находишься в запертой комнате, охваченной огнем. Когда он спросил меня, что дальше, я ответила правду. Я спасла тебя. Каждый раз я спасала тебя. Рядом пометка красной ручкой: «демонстрирует по-прежнему высокую степень преданности матери. Говорит о чувстве вины».
Кое-какие пометки касаются моих самообвинений, того, как жертва принуждения теряет нейтральную точку зрения и всех делит на сообщников и врагов. Красная стрелка, слова «ХОРОШАЯ Я ПРОТИВ ПЛОХОЙ Я» подчеркнуты и обведены в кружок.
Я пытаюсь понять, как отношусь к тому, что Майк пишет книгу обо мне. Он не спрашивал у меня разрешения, я никогда не подписывала согласия. Может, я для него рекламный проект? Пропуск к профессиональной славе? История успеха. Он так думает. На это надеется. Если благодаря этому мне будет дозволено остаться в его доме, то я не возражаю. За это я готова предоставить ему право копаться в моих мозгах, такая сделка меня устраивает.
Я встречаю Саскию во время ланча, спрашиваю, не скучает ли она по Фиби, которая еще не вернулась из поездки. Она улыбается, говорит – конечно, скучаю и по ней, и по Майку, когда они уезжают, поэтому хорошо, что ты рядом. Язык ее тела говорит мне совсем другое. То, как она переминается с ноги на ногу, как теребит волосы, свидетельствует о том, что наедине со мной она чувствует себя совсем плохо. На пределе своего терпения.
Остаток дня я провожу, читая про тебя, все подряд. Новости на web-сайтах, ты на вершине рейтинга. Какой-то репортер расположился возле здания суда и повествует о том, что здесь произойдет, когда начнутся слушания. Он перечисляет твои преступления, число девять он повторяет три раза. Девять детей. Девять тел. Девять обвинений в убийстве.
Закончив читать, обнаруживаю, что на улице уже стемнело, скоро начнется фейерверк. Иду в туалет, а вернувшись в комнату, замечаю тень на балконе. Снегирь так и не вернулся, зато вернулась Морган.
Я закрываю компьютер, открываю дверь на балкон, сердце стучит. Она надела капюшон, он закрывает половину ее лица.
– Прости меня, Морган. Мне правда ужасно, ужасно жаль.
Она пожимает плечами, смотрит под ноги. Я беру ее за руку, завожу в комнату, показываю снежный шар.
– Встряхни его.
И когда она это делает, я понимаю, что мы помирились. Человек может многое простить другому, если сам одинок и нуждается в дружбе.
Когда начинается фейерверк, мы выходим на балкон. Разноцветные огненные ракеты и брызги раскрашивают небо.
– Никогда больше так не поступай, – говорит она, когда зрелище заканчивается. – Ты сделала мне больно.
– Я знаю, я больше не буду. Ты кому-нибудь рассказала об этом?
Она трясет головой, ей неприятно, что я задала такой вопрос, и она уходит, забрав с собой снежный шар.
Я слышу, как ты приближаешься, осторожно ступая по толстому ковру в моей спальне.
Ты пришла не просто так, ты хочешь мне что-то сказать.
ДО ВСТРЕЧИ В СУДЕ, ЭННИ.
Восемь ступенек вверх. Еще четыре.
Дверь направо.
Ты хотела подстричь мне волосы, они доставали до плеч,
Чтобы были короткие, как у мальчика.
Но ты побоялась, что на это обратят внимание в школе.
Однако ты продолжала забавляться.
Переодевала меня, запихивала в трусы носок.
Но этого было тебе недостаточно.
Комната, которая долго пустовала.
Комната напротив моей.
Однажды вечером ты объявила за ужином.
Игровая комната, так я буду ее называть, сказала ты.
Ненасытная.
Я знала, что этому не будет конца,
Поэтому использовала шанс тоже уйти от тебя.
24
Первый день слушаний в суде. Я отказываюсь от предложения Майка не ходить в школу в течение этой недели. Он пытается оградить меня. Пресса. Фонтанирует. Все новости, которые я прочитываю в компьютере перед завтраком, переполнены тобой до краев. ВВС на своем сайте показывает толпу, которая собралась у здания суда. Сборище разъяренных людей. Дай им волю, они бы уничтожили фургон, который привез тебя. Они плюют в него. Забрасывают бомбами с красной краской. Убийца. Убийца.
Тишина в доме оглушает, радио на кухне выключено. Майк подшучивает, говорит – надо продержаться неделю-другую без телевизора. Фиби говорит, что ей плевать, она смотрит Нетфликс на компе[16]. Утром, перед тем как я выхожу из дома, Майк отводит меня в сторонку и говорит, чтобы я шла домой немедленно, если почувствую, что в школе больше невмоготу. А как быть, если почувствую, что вообще больше невмоготу, хочется мне спросить.
Соображай я лучше, будь поумнее, осталась бы дома, пропустила утреннее занятие в бассейне. Тупица. В голове туман. Переодеваюсь в кабинке, слава богу, что шрамы и порезы на ребрах не видны под закрытым купальником. Я бы ответила, если б могла, – я режу кожу, чтобы с кровью выпустить зло, впустить добро. Только никто бы ничего не понял, стали бы спрашивать – ты о чем, какое зло?
Перед нами стоят в ряд каноэ, обучение спасательным приемам по программе герцога Эдинбургского[17]. Мы делимся на четверки, кто с кем рядом стоит. Мне нужно быть внимательней.
– Начинайте, девочки, – миссис Хэвел торопит нас. – Все нашли команду, в которой будут работать? Прекрасно. Постройтесь у бортика бассейна.
Клондин старается сдержать свое обещание:
– Послушай, Фиби, она не такая уж плохая.
С Фиби спорят на публике, да еще кто-то из своих. Она обрывает:
– Заткнись, ты ведь даже не знаешь ее.
Она права.
– Зато я знаю тебя, – отвечает Клондин и показывает незаживший ожог от сигареты на тыльной стороне ладони.
Мы стоим на противоположном от тренера конце бассейна. Девочки шепотом обмениваются репликами, говорить стараются как можно тише, но мне все слышно. Фиби с Иззи комментируют, как сидит на мне купальник, какие темные волосы у меня под мышками. Старый шрам тоже привлекает их внимание, большой и пурпурный, на правом предплечье.
– Клянусь, это она сама себе устроила.
– Да, точно, увлекается садо-мазо.