– Ничтожество. Вот ты кто. Держу пари, ты кайфовала в Котсуолде без меня, разыгрывала там с моими предками счастливую семейку.
Да, кайфовала.
– А мне плевать, скоро тебя отсюда вышвырнут, ты, наверное, даже до Рождества не дотянешь.
Я смотрю на ее злое лицо. Надо бы протянуть ей руку, сказать: давай пожмем друг другу руки. Заключим мир. Давай попробуем жить дружно, радоваться жизни вместе. Что-нибудь забавное придумаем. Но нет, искушение отвернуться, враждовать и дальше оказывается гораздо сильнее. Это ее вина, она продолжает кормить злого волка, дает ему полную власть. Поэтому вместо того, чтобы заключить мир, я говорю:
– Я знаю, что ты делаешь по ночам.
– Что? О чем ты?
– Я все слышала.
Я попадаю в «яблочко», точно в грудь, она застывает как вкопанная. Она понимает, о чем я, что я слышала, как она плачет. Да, я стою голая, но и сама она, как голая, передо мной.
Буквально через несколько минут после ее ухода мой телефон начинает вибрировать. Она узнала мой новый номер, Майк велел, чтобы все написали свои номера на черной доске у входной двери. Я разматываю занавеску, оборачиваюсь вместо нее полотенцем, подхожу к столу и беру телефон. Фотография. Волосы в пене от шампуня, кожа блестит, руки обхватывают ребра. Соски торчат, темный куст внизу.
Я вижу, что она отправила сообщение с этой фотографией разным людям. Среди них и девочки, и мальчики, и, возможно, Джо. Я возвращаюсь в ванную, вешаю полотенце. Надрез. Еще надрез. Два раза. Красное потекло. Сейчас получилась бы гораздо более интересная фотография.
26
Когда я собиралась в школу утром, Саския дала мне маленький бархатный мешочек. Это подарок, сказала она, купила в магазине минералов на Портобелло-роуд. Я открыла мешочек, достала из него камушек, покатала на ладони, края острые, неровные, верх и низ гладкий и черный. Саския сказала, это черный турмалин. Талисман защиты. Я подумала, ты можешь положить его в карман и взять с собой в суд, я подумала, вдруг он поможет, сказала она. Я поблагодарила, но от ее поступка, продиктованного самыми добрыми намерениями, мне стало только хуже, этот подарок означает, что я нуждаюсь в защите.
Я не чувствую себя готовой к завтрашнему заседанию, я чувствую большой синяк. Баклажановый. Лилово-синего цвета. Глубоко внутри. Он пульсирует. Я мысленно повторяю вопросы адвокатов по дороге в школу – сообщи суду, что сделала твоя мать, сообщи суду, что ты видела, – но не могу вспомнить своих ответов.
Просто говори правду, советует Майк.
Легко сказать.
Мы собираемся в зале для генерального прогона спектакля. Слова, их смысл, все мне так знакомо. Утрата невинности, девочки, переодетые мальчиками. Фиби повезло в прошлый раз, она не исполняла роль рассказчика, когда присутствовала мисс Джеймс, но сегодня она с трудом продирается сквозь свой текст, нуждаясь в подсказке каждую минуту. Мисс Мехмет теряет терпение, говорит, хватит, Фиби, уходи, рассказчиком будет Милли. Какое выражение на лице Фиби! И хотя счет пока неравный – Фиби ведет после вчерашней фотографии, – но я наступаю ей на пятки.
Наказание за то, что я отбила у нее роль, следует скоро. Она выкладывает мою фотографию на форуме одиннадцатого класса, добавив фотошопом волосы на груди и бедрах. Этакая невеста Франкенштейна. Она заменяет пароль на «фрик», чтобы учителя не могли засунуть нос и подглядеть. Почтовой рассылкой она оповещает нас об изменении пароля. Эти школы для избранных, питомники для наглых, но подлых подростков. Подножки и насмешки.
В своем комментарии ЛедиЛюси2000 предлагает – а давайте создадим в Фейсбуке страничку и назовем ее «Милли-фрик». Фиби добавляет: «Отличная идея. Я переслала фотку Томми из Бентлис, он разошлет ее по всем мужским школам, не только в Лондоне».
Во время ланча я чувствую на своей спине взгляды, когда иду мимо столиков к прилавку. Когда возвращаюсь с подносом, все опускают глаза, в том числе Клондин, кроме Фиби с Иззи. Телефоны на столе, ехидные улыбочки на губах. Уже недолго ждать, когда мне разрешат завести собственную страницу в Фейсбуке. Как только закончится суд, сказала Джун. Множество самых обычных вещей мне недоступны сейчас, но я все наверстаю. Одержу победу. Я выбираю стол как можно дальше от них, и, когда они выходят из столовой, ко мне подходит девочка по имени Хэрриет. Спрашивает, как мои дела, говорит, не все мы похожи на Фиби, просто не обращай на нее внимания, рано или поздно она отстанет от тебя. Обаяние. Важное оружие в моем арсенале. Мой личный камуфляж.
Мне неприятно это видеть, поймите меня правильно, я же не железная, но подпись под моей фотографией «МИЛЛИ-ФРИК, может убежать, но не скрыться», как ни странно, поднимает мне дух. Фиби даже не отдает в этом отчета.
Я не намерена убегать.
Скрываться?
Да.
Убегать?
Нет.
– Итак, представь, что ты стоишь за кафедрой, тебе ничего не угрожает, ширма защищает тебя от опасности. Люди, которые смотрят на тебя, присяжные, юристы, судья, они не хотят причинить тебе зло, только выслушать. Выбери в зале какой-нибудь предмет, который успокаивает тебя, и сосредоточь на нем свое внимание. Смотри на него всякий раз, когда вопрос тебе кажется особенно тяжелым.
– А что делать, если я не знаю, как ответить?
– Скажи адвокатам, что ты не поняла вопроса, они его перефразируют, и так до тех пор, пока не сможешь ответить.
Майк заканчивает наш сеанс инструкциями на завтра, говорит, чтобы я оставалась в своей комнате, пока Фиби не уйдет в школу. Он вчера предупредил ее, что мне нужно заняться кое-какими делами и меня не будет в школе остаток недели. Я благодарна ему, в самом деле благодарна.
У меня в комнате необычно душно, отопление в доме работает слишком сильно. Трудно дышать. Боль сверлит голову в самом центре лба, из-за нее я плохо вижу. Концентрируюсь на том, чтобы приготовить одежду, которую надену завтра. Не успеваю вывесить всё на спинку стула, как до меня доходит, что я выбрала. То, что должно понравиться тебе. Не юбку, а брюки, простую белую блузку, в которой я напоминаю мальчика. Ты не увидишь меня, но я знаю, что ты одобрила бы мой выбор. Я не должна так поступать. Снова и снова ублажать тебя.
Я провалюсь завтра, если ночью увижу тебя, если ты придешь в мою комнату, поэтому сижу, не выключая света, читаю «Питера Пэна», а время ползет. Это моя любимая книга, с самого детства. Материнские глаза как свет в ночи, который хранит ребенка. Я, бывало, молилась Богу о спасительном свете материнских глаз, я верила в Бога тогда, но мне была послана ты.
Однажды в приюте я смотрела вместе с детьми мультик. Когда Питер Пэн сказал Венди: «Пойдем туда, где взрослые никогда не будут мучить тебя своими выдумками», я подумала – и меня возьми, и меня. Пожалуйста!
27
Всю ночь я не смыкаю глаз, а с наступлением утра открываю дверь шкафчика в ванной и стираю цифру. Единица, канун судного дня. Он настал.
Одевшись, стою возле большого, в полный рост, зеркала с закрытыми глазами. Приоткрываю их, только чтобы взглянуть на свою фигуру, но на лицо не смотрю. Внешне выгляжу аккуратно и собранно, брюки и блузка отглажены Севитой, на ногах черные лакированные балетки. Но внутри. Сумятица среди всех моих органов. Они скачут то вверх, то вниз, сердце хочет вырваться из груди. Ему не хватает места.
Я вынимаю из мешочка камушек, который дала мне Саския, держу его на ладони. Противоречивое ощущение от его острых краев и гладких поверхностей успокаивает меня. Не уверена, что он помогает, но все равно кладу его в карман брюк.
И жду.
Майк поднимается минут через двадцать или тридцать, стучит в мою дверь, говорит, что можно выходить, Фиби уже ушла.
– Тебе нужно съесть что-нибудь, – говорит он.
– Не могу.
– Это необходимо, обед будет не скоро. Съешь хоть что-то – фрукт или зерновой батончик.
– Позже, может быть.
– Я прихвачу кое-что с собой, перекусишь в машине, если надумаешь.
Саския ждет в холле и, когда я появляюсь, начинает дергать туда-сюда «молнию» на своем пальто. Вверх-вниз. Неприятный, навязчивый звук. Я смотрю на ее руку, она прекращает и пытается улыбнуться. Майк выходит из кухни с полиэтиленовым пакетом, набитым едой, которую я не смогу съесть. Мы садимся в его «Рейндж Ровер» с тонированными стеклами. Держу пари, что, когда он покупал его и тонировал стекла, даже и не предполагал, в какой ситуации они пригодятся. Чтобы защитить меня от любопытных глаз, от людей, которые могут пронюхать, кто я.
Поездка навстречу тебе – это ад, мой личный ад. Все молчат, каждый смотрит прямо перед собой, на светофоры и автобусы, впереди тащится грузовик с мусором. Вселенная говорит – не надо никуда ехать, оставайтесь. Майк ставит CD, включать радио не рискует. Ощущение, как будто меня всю ночь препарировали. И поместили в живот, как в аквариум, китайскую рыбку, красную и юркую. Она мечется в ритме музыки, которую включил Майк, и от этого меня тошнит все пятьдесят минут, пока мы едем. Майк говорит: «Мы приехали», – я не хочу слышать этих слов.
Саския оглядывается, предлагает мне мятную жвачку. Я отворачиваюсь, смотрю в тонированное окно. Мы направляемся в подземную парковку, как велела Джун. Я закрываю глаза, пока мы едем вдоль здания, и открываю их уже под землей. Я знаю, как выглядит собравшаяся толпа, видела много раз в новостях. Майку не пришло в голову забрать у меня ноутбук или телефон. Женщины, которых ты обманывала, стоят сейчас средь бела дня, объединенные ненавистью. Они верили тебе. В толпе виден плакат «Око за око». Тут же стоят и журналисты, и фотокорреспонденты, их не пускают внутрь, при суде аккредитован один-единственный официальный журналист. Привилегия. Или бремя.
Джун ждет нас на парковке возле лифта, она еще раз заверяет меня, что тебя я не увижу, камеры для арестованных находятся в другом крыле здания. Пурпурный шрам на моей руке начинает пульсировать, когда мы поднимаемся на лифте, тайный привет от тебя, ты посылаешь мне сигнал, что находишься поблизости. Мы входим в комнату, такое впечатление, что стены недавно выкрасили. В кремовый цвет. Что они сделают с нашим домом, мама, там одной покраской не отделаешься. Саския спрашивает, где туалет, мы с Майком садимся. В комнате четыре стула, сиденья мягкие, обивка темно-зеленого цвета. Я присаживаюсь на самый край, мне не хочется ни к чему прикасаться. Вообще ни к чему. Напряжение нарастает, как будто, когда мы вошли в здание, включили рубильник. Внутри меня.