– Вы сказали, что видели, как ваша мать убила Дэниела.
– Да, видела, я так думаю. Он не шевелился после того, как она вышла из комнаты.
– Вы так «думаете». В своих видеопоказаниях вы заявили, что видели, как мать убивала всех девятерых детей. Сейчас вы хотите сказать, что не уверены в том, убила ли ваша мать Дэниела?
– Я уверена, просто мне трудно это выразить.
КОНЕЧНО, ЕЩЕ БЫ, ЭННИ.
Ты сидела спокойно до сих пор, пока обсуждали Люка, но не сейчас. Наклонилась вперед, ждешь.
– Что вам трудно выразить? – спрашивает адвокат.
Еще один стежок расползся, и опять изнанка вылезла наружу. Во рту пересохло. Я беру стакан с водой, который стоит передо мной справа, расплескиваю, руки дрожат. На самом краю. Я. Повисла.
– Он не шевелился, значит, она убила его, – отвечаю я.
– Но вы не можете знать наверняка, не так ли? В протоколе зарегистрировано, что Дэниел задохнулся. Это могло произойти случайно, после того как он остался лежать ничком на матрасе, будучи не в состоянии двигаться после причиненных ему повреждений. Следовательно, моя клиентка не являлась непосредственной причиной смерти.
– Нет, я так не думаю. Я сомневаюсь.
– Что-то сегодня вы слишком часто сомневаетесь. Мне крайне интересно было бы знать, что бы вы сказали, если бы я спросил вас о запасном ключе от комнаты, в которой запирали детей. Моя клиентка утверждает, что вы знали, где хранится ключ.
– Протестую, ваша честь. Это свидетельница, а не обвиняемая, – возражает Толстый.
– Протест принимается. Попрошу защиту задавать вопросы, а не сообщать суду о том, что ей интересно было бы знать, и воздержаться от комментариев в адрес свидетельницы.
Адвокат поворачивается ко мне:
– Где находился Дэниел, когда вы последний раз видели его?
– На кровати, в комнате, которую она называла игровой.
– Опишите нам, в каком положении он лежал.
– На спине. Точнее, на животе. Я хочу сказать, на животе. Лицом уткнувшись в матрас.
Присяжные сверлят меня глазами. И строчат, строчат. Лгунья, лгунья, думают они. Все врет.
– Так как же все же? На спине или на животе?
Нащупываю камушек, который дала мне Саския, хрустят суставы, когда сжимаю его в кулаке. Я в состоянии думать только об одном – Джун была права, когда выступала за адвоката дьявола: а что, если она не справится. Что, если у нее сдадут нервы, когда она будет стоять за кафедрой.
Судья снова берет слово, спрашивает, как вчера, не требуется ли свидетельнице перерыв.
О да, пожалуйста.
– Нет, спасибо.
Адвокат продолжает:
– Итак, просто для уточнения. В каком все же положении лежал Дэниел?
Восемь маленьких крошек спрятаны в подвале, и если девятая крошка тоже умрет. Кто в этом виноват?
– На животе, лицом вниз, – отвечаю я.
– На этот раз вы не сомневаетесь?
Я киваю.
– Свидетельница, не могли бы вы ответить на вопрос вслух, словами?
– Не сомневаюсь.
Точно так же, как мое молчание нервирует Фиби, твое молчание нервирует меня. Уверенность. Вот что ты чувствуешь. Ты ждешь, что я запутаюсь, но в глубине души желаешь мне сдать экзамен, так я полагаю. В доказательство того, что ты была хорошей учительницей и я способна противостоять многоопытным адвокатам, которые пытаются расколоть меня. Чтобы я разжала пальцы у самого края. И упала со всей высоты.
– Моя клиентка утверждает, что на следующий день после того, как она привела Дэниела, а именно, в четверг, она ушла на работу и задержалась там долее обыкновенного. – Он оборачивается ко мне. – Вы приехали домой на школьном автобусе, водитель подтверждает это. Он запомнил этот факт, потому что ваша мама, как вы сообщили вчера, обычно возила вас сама. Из этого следует, что вы находились дома одна более двух часов до возвращения вашей матери с работы. Это так?
Его вчерашний кивок, адресованный тебе, когда я сказала, что обычно ты возила меня. Меня бросает в жар. Не могу дышать. Очень хорошо. Ты. Меня. Мы обе свидетельницы, были там. Я видела тебя. Грудь теснит. Голова тяжелая. Я прошу повторить вопрос.
Дама во втором ряду присяжных обводит что- то кружком в своем блокноте, поднимает взгляд, останавливает его на мне. Я отвожу глаза в сторону, пытаюсь представить вопросы, которые он еще может задать, но напрасно, такие вопросы мы не репетировали. Я никогда не говорила своим юристам, что оставалась дома одна, а они никогда не спрашивали – я ведь не нахожусь под следствием, зачем выяснять, кто привез меня домой – мать или школьный автобус. Лица моих юристов становятся каменными, выражают озабоченность. Сегодня я держусь не так хорошо, как вчера, и как ни жаль, но все может пойти еще хуже, намного хуже, если я скажу правду. Выпущу на свободу почтового голубя, запертого в моей грудной клетке, позволю ему выполнить свою задачу. Передать послание.
Адвокат снова спрашивает меня, оставалась ли я дома наедине с Дэниелом в четверг после обеда, пока он был еще жив.
– Да, – отвечаю я.
Тощий и Толстый переглядываются, догадываюсь, о чем они думают, они думают: вот это новость, совсем хреновая новость, сейчас неподходящее время для знакомства с новыми фактами. Адвокат чует, что от меня пахнет сенсацией, ему не терпится, он хочет поскорее вытащить ее на свет. Добыча уже маячит перед ним, подогревает его усердие, пока он подбирается к моему горлу, чтобы вцепиться в него. Он делает голос тише, мягче, притупляет мою бдительность, чтобы я ослабила оборону.
– Вы пытались открыть дверь в комнату Дэниела?
Я уже хочу сказать – да, да, пыталась, но в этот момент кто-то кашляет. Я знаю, что это ты, я знаю все твои звуки. Но зачем тебе это понадобилось? Ты волнуешься из-за моего ответа, переживаешь, что партия закончится слишком быстро, в считаные минуты, если я сломаюсь, расколюсь под давлением? Ты будешь разочарована. Как-никак, падение напряжения. И еще тень на тебя, как на моего учителя. Не волнуйся, ничего не скажу, хотя, не буду скрывать, такая мысль посещала меня. Искушение узнать, каково это на вкус, говорить правду. Что это за ощущение такое? И стоит ли правда того, чтобы ее говорить, или мне по-прежнему придется жить в обществе чешуйчатой змеи и девяти крошечных привидений, которые копошатся у моих ног? Несмотря на сказанную правду.
– Свидетельница выглядит растерянной, я повторю свой вопрос. Вы пытались открыть дверь?
– Да, пыталась, но она была закрыта на ключ.
– Значит, вы не входили в комнату к Дэниелу?
– Нет.
– Вы никогда не входили в эту комнату, вы никогда не прикасались к Дэниелу, не пытались успокоить его?
– Да, я пыталась.
– Что именно вы сделали? Вошли в комнату и попытались успокоить его?
– Я хотела успокоить его.
– Каким образом?
ПРИВЕТ, ЭННИ.
Камушек выскальзывает у меня из руки, падает под кафедру, на которой стоит стакан с водой, звук падения, отраженный от кафедры, раскатисто разносится по залу. На меня направлено слишком много глаз, не могу их пересчитать. Я смотрю на Джун, она подает мне знак – не поднимай, но я поднимаю, потому что мне нужно спрятаться, наклоняюсь под кафедру и не хочу оттуда вылезать.
– Так каким же образом вы успокоили Дэниела?
Настоящий питбуль этот адвокат. Зубы вонзились в плоть. Мертвой хваткой.
– Я поговорила с ним через глазок.
– В тот момент, когда вы разговаривали с ним, он был жив?
– Да.
– Что вы сказали ему?
– Что мне его очень жаль, что это скоро закончится, все будет хорошо.
Правда.
– Что скоро закончится? Откуда вы могли это знать, вы же не ваша мать, правда? Вы же понятия не имели, когда это все закончится.
– Мне просто хотелось его подбодрить.
Правда.
– Что Дэниел делал в тот момент?
– Плакал, звал свою маму.
Правда.
– И пока Дэниел находился в доме, вы ни разу не прикасались к нему?
– Нет.
– А если я сообщу вам, что судмедэкспертиза обнаружила следы вашей ДНК на одежде Дэниела, что вы на это скажете?
– Возражаю, ваша честь. Свидетельница контактировала с жертвой в приюте. Следы ее ДНК вполне могли попасть на одежду жертвы в тот период.
– Согласен, возражение принимается.
Без всякой предварительной подготовки из носа начинает идти кровь. Красные капли скатываются по губам, подбородку, падают на кафедру. Все уставились на меня, смотрят, вот она, дочь убийцы, сама вся в крови. Уведите ее, уничтожьте ее, вот что они хотят сказать. Слышу, как Толстый просит сделать перерыв.
– Свидетельнице нужен перерыв? – спрашивает у меня судья.
Я зажимаю нос салфеткой, пристав подал мне целую пачку, чувствую легкое головокружение. Не могу вспомнить, что именно только что сказала. Правду. Нет. Да. Я хочу сказать правду.
– Ваша честь, разве суд не видит, что свидетельница плохо себя чувствует? – встав, спрашивает Толстый.
– Да, но я также считаю, что ответы на вопросы защиты должны быть даны, и чем скорее это произойдет, тем скорее мы сможем отпустить свидетельницу, и она отправится домой, – отвечает судья.
Я хочу домой сию секунду.
У ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕТ ДОМА, ЭННИ, ТЫ ВЕДЬ В ЭТОМ УБЕДИЛАСЬ, ЭННИ.
Я прикладываю комок из салфеток к носу, делаю глубокий вдох и жду следующего вопроса.
– Итак, Дэниел находился в комнате и плакал, звал свою маму. Что произошло затем?
– Я услышала, как подъехала машина моей матери, и спустилась вниз.
– Вы о чем-нибудь говорили с матерью после ее приезда?
– Нет. Она вошла в дом, прошла мимо меня и поднялась по лестнице в комнату Дэниела.
– Она отперла дверь перед тем, как войти, или дверь была открыта?
– Была. Была заперта, хочу я сказать. Она открыла ее ключом. Она держала ключи в руке, когда проходила мимо меня.
– И что вы сделали после этого?
– Постояла, потом поднялась наверх.
– И, как вы утверждаете, увидели в глазок, что моя клиентка прижимает подушку к лицу Дэниела, правильно?
– Да, после этого он больше не двигался.