– Я поспала, мне гораздо лучше.
Если они уйдут, мне, может, удастся переговорить с Фиби, урезонить ее, убедить, что я не похожа на тебя.
– Сомневаюсь, что нам следует идти, столько всего накопилось за последние дни, нужно серьезно поработать.
– Я в порядке, собираюсь заняться уроками.
– Надеюсь, Милли, ты честно признаешься, если плохо себя чувствуешь, мы здесь для того, чтобы помогать тебе.
– Майк, она же сказала, что все в порядке. Времени нет, нам пора выходить.
Майк кивает, говорит – видишь, меня лишили права голоса. Пока они надевают пальто, он тянет время, использует разные способы: то перебирает почту на полочке у двери, то передвигает обувь на полу своим ботинком. Рассуждает, что в холле нужно заменить плитку.
– Может, я его быстренько замеряю? – предлагает он.
– Нет, мы уже опаздываем, пошли, – возражает Саския.
Не то чтобы в нем говорит материнский инстинкт, но он явно ощущает что-то, какое-то напряжение в доме. Он делает последнюю попытку:
– А как же Рози, ее надо выгулять.
– Кто-нибудь из девочек выгуляет. – Саския неумолима.
– Милли, мы точно можем уйти?
– Конечно, все в порядке.
– Телефон Боуэнов на доске, позвони, если что, что бы ни было, – говорит он напоследок, и они уходят.
Я в растерянности, как поступить. Можно подняться в комнату к Фиби, постучать. Сказать, что хочу поговорить с ней о чем-то. Но я не знаю, что сказать дальше. Сажусь на один из диванов, чтобы все обдумать, Рози крутится у моих ног. Она первая своим острым слухом различает шум наверху. Садится, наклоняет голову, прислушивается к шагам Фиби, которая спускается по лестнице. Она зовет Рози, но собака не двигается с места. Она снова зовет, на этот раз более нетерпеливо. Властно.
– Она тут, со мной, – откликаюсь я.
Она ничего не говорит в ответ, как если бы меня вовсе не было. Чуть погодя произносит, не заходя в гостиную: «Ее нужно выгулять, мама прислала сообщение».
Рози вскакивает при слове «выгулять» и бежит в холл, к Фиби.
– Нет, блин, мы поступим по-другому.
Она входит в гостиную, не обращая на меня внимания, проходит к двери, которая ведет в патио, и открывает ее. Рози следует за ней, но выходить не хочет, садится у открытой двери.
– Давай, давай же.
Рози по-прежнему ни с места, тогда Фиби хватает ее за ошейник и вытаскивает в патио. Зажигается сигнальный фонарь. Она стоит снаружи, раздетая, без пальто, а по воздуху, который идет в комнату, чувствуется, что на улице морозно. Когда Рози заканчивает свои дела, Фиби заводит ее обратно, закрывает дверь, ее глаза не отрываются от телефона. Мои от нее. Сейчас или никогда.
– Могу я поговорить с тобой кое о чем, Фиби?
Она отводит взгляд от телефона, но ей тяжело смотреть прямо на меня, поэтому она блуждает взглядом по комнате.
– Смотря о чем.
– Понятно, что у нас отношения складывались не лучшим образом, но мне хотелось бы это исправить.
– Нет смысла.
– Почему?
– Ты здесь недолго пробудешь.
– А мне бы хотелось пробыть здесь как можно дольше.
– Только тебя никто не спрашивает, правда?
Я встаю, она смотрит на меня, говорит:
– Что ты делаешь? Ко мне в гости идет приятель, через минуту он будет здесь.
Она напугана. Я не хочу ее пугать. Я хочу ей сказать, что на пару мы можем править миром, убийственная команда, простите за неуместный каламбур. Она проходит мимо меня, подходит к двери и перед тем, как выйти из комнаты, говорит:
– Чтоб ты знала, папочка приведет другого ублюдка на твое место. Как будто тебя и не существовало.
32
На следующий день выхожу из школы, во дворе стоит Фиби с Иззи и с Клондин. Клондин улыбается, но две другие отворачиваются. Сколько времени осталось до того момента, когда вместо того, чтобы отворачиваться, они будут тыкать в меня пальцами? Вот она, представляете, это она, дочь Питера Пэна-убийцы.
Майк и Саския – они дома, когда я возвращаюсь. Очень подходящий момент, говорит Майк, мы как раз хотели поговорить с тобой перед выходными. Саския старается не смотреть мне в глаза, когда мы садимся на диван, Майк предлагает поставить чайник, но ему никто не отвечает.
– Мы с Саскией хотели сказать тебе, что очень гордимся тобой, тем, что ты совершила. Я знаю не много подростков, которые смогли бы противостоять такому давлению и проявить себя, как зрелая личность, но сейчас, когда суд закончился, нам нужно посмотреть в будущее и обсудить перспективы.
Всего два дня, как огласили приговор. А им уже не терпится. Отделаться. От меня.
– Джун и социальная служба занимаются поиском постоянного места для тебя. Им кажется, что они нашли потенциальную семью, она живет недалеко от Оксфорда, вокруг просторы, поля и две собаки, по-моему. Окончательно еще не решено, тебе, очевидно, нужно познакомиться с ними, посмотреть, но этот вариант представляется очень подходящим. Что ты об этом думаешь?
– Судя по вашим словам, у меня нет выбора.
– Мы не хотим, чтобы ты так к этому относилась. Мы просто стараемся устроить все наилучшим для тебя образом.
– Когда я должна уехать?
– Милли, пожалуйста, не надо так, – говорит Майк.
Я скрещиваю руки, нащупываю свои шрамы. Отворачиваюсь от них.
– Мы хотели бы, чтобы ты у нас отметила свой день рождения и закончила семестр в школе. И нужно придумать что-то по случаю твоей победы в конкурсе.
Слишком поздно, к тому времени все узнают. Тайное станет явным.
– Какая же я идиотка.
– Что ты такое говоришь? – спрашивает Майк.
– Я думала, вы меня приняли.
– Мы тебя приняли, – отвечает Саския. – Очень.
– Сас права, – говорит Майк. – Но твое пребывание в нашем доме никогда не рассматривалось как постоянное, мы говорили об этом в клинике, помнишь?
Никогда не рассматривалось как постоянное из- за Фиби. Сахар с ванилью. И тому подобное.
– Как мы уже сказали, ничего не решено окончательно, но мы постараемся договориться о предварительном визите в эту семью в Оксфорде, возможно, даже на следующей неделе.
Чем скорее, тем лучше, хотите сказать.
Ранним утром в голове моей проясняется, вмиг наступает полная ясность. Никакой внутренней борьбы, я больше не разрываюсь надвое. Я вдруг поняла, что мне нет места в этом доме. Не вписываюсь я в него. Так же вдруг я поняла, что, возможно, для такой, как я, вообще нигде нет места. Пойми это я до того, как предала тебя, возможно, не стала бы этого делать, осталась бы, вила гнездо там, где если уж нет любви, так хотя бы есть родной дом. В своей стае.
Достаю из-под кровати носок, набитый таблетками, которые складывала в него все это время, обманывая Майка. Иду с ним в ванную, захватив с собой ноутбук, закрываю дверь на задвижку, чтобы нельзя было открыть снаружи. Смотрю на таблетки, их должно хватить, уверена. Сажусь, ставлю ноутбук на колени, секретная папка, затерянная среди документов, называется:
Ты.
Я кладу в рот порцию таблеток, запиваю глотком из полупустой бутылки с водой, которую держу под раковиной. Я смотрю фрагменты видео из новостей – вот тебя привозят в фургоне. Окна затемнены, как на машине Майка, в которой привезли меня. Следующий фрагмент – последний день слушаний. Приговор. Виновна – двенадцать ответов, все присяжные, как один. Толпа штурмует фургон, который везет тебя после суда, корреспонденты тянут вверх камеры. Я закидываю еще горсть, смесь голубых и белых таблеток, немного розовых. Жму на «паузу», когда на экране появляется твое лицо. Где-то через час комната начинает расплываться, тело, как мешок с песком, приваливается к стене. Я хочу смеяться, как пьяная, но не помню, как это делается и когда это делала в последний раз.
Высыпаю в рот остаток таблеток, полную пригоршню. В основном розовые, девчачьи, больше не нужно думать, ни о чем. Я делаю глоток воды, во рту пересохло, змея, слепленная из мела, продирается по моему горлу. Закрываю крышку ноутбука, подтягиваю себя к раковине, держась за ее край. Сейчас я хочу взглянуть в зеркало, хочу увидеть твое лицо перед тем, как уйти, но руки соскальзывают с раковины, зеркало тает. Яркие вспышки света в глазах. Взрывающиеся звезды. Загадывать желание нет смысла. Я устала, очень устала.
Залезаю в кровать, нет, в ванну, думаю, что это ванна. Шторка в руке, натягиваю ее на себя, нужно как можно скорей укрыться, телефон уже наготове, она фотографирует меня, помни. Четырнадцать кафельных плиток у основания ванны, я пересчитала их в ту ночь, когда ждала заседания, когда не могла спать. Голова свешивается на грудь, отдохнуть бы, живот забит таблетками.
Меня куда-то тянут. Мои ноги.
Хватают снизу.
Восемь ступенек вверх. Еще четыре.
Дверь направо.
Теперь я умерла, и они найдут все, что я прятала.
Твои портреты, склеенные скотчем.
Извращенка, – скажут обо мне. Вся в мать.
И еще кое-что.
Первый предмет попался случайно, когда я, ползая на четвереньках, отмывала комнату.
Белый, как кусочек сахара на полу. Молочный зуб.
Я положила его в карман.
Потом я всегда искала, высматривала. Кусочек, остаток, клочок одежды.
Хоть что-нибудь, на память о каждом. Как одержимая. И вынесла контрабандой в своей сумке в ночь твоего ареста.
Зачем я хранила это?
Ответ один: так я заботилась о них.
Джайден. Бен. Оливия. Стюарт. Киан. Алекс. Сара. Макс. Дэниел.
Девять маленьких крошек, я им хотела помочь.
Ты не знала об этом.
Никто не знал.
33
Трубки.
Во мне.
Лампы.
Надо мной.
Горло пересохло, перехвачено. Иголка на сгибе моей руки, в виде бабочки. Влага на моем лице, маленькие ручейки. Слезы. Я не хочу плакать, нет смысла. Чувствую. Страх. Чего бояться. Нечего бояться. Всего боюсь.
Есть тут кто-нибудь?
Холодные руки касаются моей кожи. Подталкивают. Поворачивают. Поднимают пальцами веки. Резь от света, фонарик, похожий на авторучку, целится в мо