Говорят, что людям незачем встречаться, если от этой встречи никто ничего не получит. Но, возможно, в глубине души мы, наоборот, надеемся на встречу без какой-либо цели. В дни, когда я чувствую тоску и одиночество, я очень рада получить сообщение от друга со словами: «Что делаешь? Хочешь пропустить по стаканчику?».
Ничто не является само собой разумеющимся
Тюрьма Соман – первая частная тюрьма в Корее, построенная в 2010 году, – привлекла всеобщее внимание тем, что уровень рецидивов среди ее заключенных был значительно ниже, чем этот же показатель в государственных исправительных учреждениях. А еще тем, что в этой тюрьме нарушили правило «не собирать осужденных за совершение тяжких преступлений в одном месте», а в столовой заключенные ели вместе с охранниками и называли друг друга по именам, а не по номерам.
Основной мой принцип в работе – как можно более непредвзято относиться к незнакомым людям, но нелегко было сохранить беспристрастность при виде преступников. Потому что эти люди переступили черту приемлемого в обществе, и определенно кто-то из-за этого пострадал. Поэтому, наблюдая, как они смеются и едят, я чувствовала смятение.
Однако, поскольку в мою задачу входило в течение трех дней снимать их будни, правильным было максимально абстрагироваться от личных эмоций. Поэтому я сознательно не спрашивала, какие преступления они совершили.
В камере находились в общей сложности 10 заключенных. Следуя их расписанию, я обошла огород, класс музыки, швейную мастерскую и стала снимать их жизнь в тюрьме. Они радовались, увидев, что растения, которые они высадили в огороде, выросли со вчерашнего дня, а в классе музыки, когда один заключенный, глухой с рождения, набрался смелости и спел, другие с энтузиазмом ему аплодировали.
Один плакал передо мной, составляя письмо с покаянием, другой хвастался, показывая весточку от дочери, а я тогда ответила: «У вас очень красивая дочь». Были и заключенные, которые тосковали по времени, которое еще до попадания в тюрьму посвящали тяжелой работе. Слушая их истории, мне внезапно стал безразличен тот факт, что они преступники, и я погрузилась в их повседневную жизнь.
После трех дней съемок я вернулась в Сеул и узнала, какие преступления совершили повстречавшиеся мне люди. Даже просто произнести это вслух было сложно. Странно думать о них как о преступниках: одно дело узнать их в лицо, выслушать истории их жизни, а в деталях прочитать о совершенных каждым их них преступлениях – совершенно другое. Поэтому я замерла, не в силах ничего сказать.
До сих пор я верила в добрые намерения людей, которых повстречала, и верила в то, что видела. Не сомневалась, что то, что я увидела и услышала, было искренним. Однако пришла в ужас, когда поняла, что заключенные, которые по кому-то скучали, плакали от раскаяния и смеялись передо мной, напоминая обычных добродушных соседей, совершили ужасные преступления. Меня сломал тот факт, что я своими глазами увидела, а не прочитала в какой-то новостной статье, как люди живут обычной жизнью, несмотря на совершение таких преступлений.
Политический мыслитель Ханна Арендт наблюдала за судом над Адольфом Эйхманом, печально известным нацистским военным преступником, зверски убившим миллионы евреев. По ее словам, Эйхман не был кровожадным демоном или хладнокровным мерзавцем. У него была обычная внешность, как у любого другого человека средних лет, что делало ситуацию еще более шокирующей. Поэтому в книге «Эйхман в Иерусалиме»[28] она писала о «банальности зла» и говорила, что: «Зло – это не что-то странное и необычное, как черт с рогами, а, как и любовь, оно всегда вокруг нас».
Возможно, я думала, что отличаюсь от людей, совершающих жестокие преступления, лицом и эмоциями, которым трудно сопереживать. Но у них были такие же лица, как и у меня, и они заставили меня поверить в свои слова. Была ли я глупа, доверяя тому, что они говорили и делали? Может быть, у людей, которых я встречала до этого, другие лица? После того как моя вера в людей оказалась подорвана, я стала опасаться новых знакомств. Я боялась, что мне снова будет больно.
Но, как бы то ни было, мне каждую неделю необходимо было знакомиться с новыми людьми. Потому что я не могла тут же бросить работу из-за своего страха. К счастью, после произошедшего мне повстречались хорошие люди, которые вернули мне веру в человечество. Они сказали, что это естественно – чувствовать себя потрясенной после случившегося и что они гордятся тем, что я тем не менее так хорошо держусь. Благодаря им я смогла снова сосредоточиться. Но все же иногда, когда вспоминаю лица заключенных из тюрьмы Соман, по коже пробегают мурашки. Если со мной происходит такое, то что чувствуют их жертвы…
Пока я собирала материал перед интервью с Квон Ир Еном, профайлером, выслеживавшим зверских преступников в течение 28 лет, меня кое-что поразило. Он рассказывал, что получает бесчисленное количество писем, в которых ему говорят с осторожностью ходить по ночам и угрожают навредить семье. Но он был спокоен:
– Если бы я боялся преступников, то давно бы ушел с этой работы. Но если я сбегу, что делать жертвам? Я обещал им защиту, поэтому не мог уйти.
На вопрос о том, что ему больше всего запомнилось за почти 30 лет работы профайлером, он ответил – встреча с пострадавшей старшеклассницей и обещание, данное ей: «Я его поймаю». Чтобы сдержать слово, он не переставал думать о преступнике, когда ходил по улице, ел и даже ложился спать. В конце концов, спустя год, когда его удалось поймать, первой мыслью Квон Ир Ена было: «Я сдержал свое обещание».
Но, сказав эти слова, он сразу же опустил голову. Через некоторое время собрался с эмоциями и произнес: «На самом деле даже после поимки преступника боль, которую испытывают жертвы, не исчезает» и «Я сдержал данное слово, но на душе тяжело от мысли, что я не смог предотвратить преступления».
Я не хотела видеть, как он обвиняет себя. Человек, который должен склонять голову перед жертвой, – это тот, кто совершил преступление, так почему же профайлер, поймавший преступника, делает это и извиняется?
Пожарные и врачи, извиняющиеся за то, что не смогли спасти человека, и полицейские, извиняющиеся за то, что не смогли поймать преступника, – эти сцены мы часто видим по телевизору. Но это ненормально. Прыгнуть в огонь, чтобы вытащить оттуда незнакомца, и иметь дело с преступниками, которые могут убить, – это то, что можно сделать, только отказавшись от спокойной жизни и будучи готовым пожертвовать собой, чтобы спасти кого-то.
Квон Ир Ену пришлось целый год жить с мыслью «Если бы я был преступником», чтобы сдержать обещание, которое он дал пострадавшей старшекласснице. Он думал, что только так ему удастся его поймать. То же самое было и при задержании других. Он потерял три коренных зуба из-за сильного стресса и страдал от панического расстройства и депрессии. Но он сказал, что просто сделал то, что должен был.
«Звук сирены пожарной машины, сотрясающий центр города, отчаянный и настойчивый. Наблюдая за колонной мчащихся пожарных машин, я всегда испытываю чувство облегчения по отношению к людям и всему миру. Тот факт, что сильные молодые люди под рев сирен бегут навстречу попавшим в беду людям, устремляясь в самый центр катастрофы, дает ощущение уверенности в том, что человек не утратил человечность и что государство функционирует четко и прекрасно. (…) Я всегда возносил сердечные молитвы к колоннам мчавшихся пожарных машин: “Верните их живыми и вернитесь живыми”».
Это отрывок из эссе писателя Ким Ху Ни «Кипящий рамен». После встречи с профайлером Квон Ир Еном, врачом, который винил себя за смерть пациента после долгой операции, и пожарным, который сожалел, что не смог спасти больше людей, я узнала, насколько драгоценно желание защитить кого-то. И насколько великое дело – делать все возможное, чтобы сдержать это обещание. Я чувствую умиротворение, потому что есть такие люди.
Выражаю уважение всем, кто молча выполняет то, что невозможно сделать, не имея чувства долга. Чем я могу им помочь, так это продолжать упорно работать. И наконец, я надеюсь, что те, кто вызывает у меня желание снова верить в людей, невредимы и находятся в безопасности.
Сила, которая в итоге заставляет нас жить
Пусан, середина дороги, проходящей по склону горы, со множеством длинных лестниц и холмов. Я вышла из автобуса и встретила женщину, поднимающуюся в темноте. Когда она предложила мне – встреченной на улице незнакомке с камерой – показать свой старый дом, я согласилась и стала взбираться на пологий холм вместе с ней. В доме, в котором жила еще ее свекровь, на первом этаже был общий санузел и отсутствовал лифт, поэтому на пятый этаж приходилось подниматься по лестнице пешком.
Квартира площадью около девяти пхен[29]. Однако, по словам женщины, раньше здесь жила семья из семи человек, включая ее саму и свекровь, а также четверых детей. Они с мужем торговали на рынке Пучжон и были настолько заняты, что в будние дни спали прямо в лавке, а домой возвращались только на выходные. Супруги спали во внешней гостиной, и им было приятно слышать доносящийся из-за двери смех свекрови и детей, которые размещались в узкой внутренней комнате. Некоторые спрашивали, как в такой маленькой квартирке могут жить семь человек, и недоумевали, удобно ли им, но самим жильцам были в радость царившие гвалт и суета. Прошло время – свекровь умерла, муж тоже, дети стали самостоятельными, и теперь женщина жила одна.
Однако несколько лет назад, когда на Пусан обрушился мощный тайфун, у нее возникла большая проблема из-за обветшалого окна в комнате свекрови. По мере того как ветер и дождь усиливались, окно начало шататься, и ей пришлось всем телом удерживать раму и противостоять порывам ветра, грозившим выбить окно в любой момент. Женщина продержалась около 30 минут, молясь, чтобы окно не вылетело, и, к счастью, ветер начал стихать.