Если так подумать, они были просто людьми, с которым я провела три дня, пока снимала материал для эпизода программы. Однако вместо того, чтобы обидеться на мой поздний телефонный звонок, супруги утешили меня и, как будто этого было недостаточно, приехали в Сеул, чтобы навестить мою маму в больнице. Поскольку тогда я находилась на съемках, то не могла долго разговаривать по телефону, и их голоса, просившие меня повесить трубку и заняться рабочими делами, в которых не было ни намека на недовольство, все еще звучат у меня в ушах. Смогу ли я отплатить за это? Я сказала, что очень благодарна и обязательно однажды приеду их навестить, но пара продолжала говорить, что все в порядке. Мужчина сказал, что это ему нужно благодарить меня за то, что я помогла его жене вновь обрести силы. Я понятия не имела, что когда-либо в своей жизни получу такую поддержку от незнакомцев. Могу ли и я стать таким утешением для кого-то?
Меня учили, что люди должны жить, доверяя друг другу и полагаясь друг на друга, но, как ни странно, когда я выросла, стало больше причин остерегаться незнакомцев. И думала, что, возможно, чтобы адаптироваться в обществе, лучше меньше доверять. Когда я возвела стены, защищающие меня от посторонних, то услышала трогательные слова поддержки от пары, чьих имен буквально несколько дней назад не знала, и мало-помалу мое сердце открылось. Мир, который раньше казался холодным, стал немного теплее, и стены, воздвигнутые из страха, что люди при встрече могут причинить боль, постепенно стали разрушаться. Мне просто захотелось довериться людям. Спасибо тем, кто с радостью открывает свое сердце, не ожидая ничего взамен.
Вскоре рано утром на мобильный телефон пришло сообщение, и у меня сразу же появилось плохое предчувствие. Это был некролог о смерти женщины из кипарисового леса. Я хотела прийти на прощание и лично выразить свою признательность, но в итоге не смогла. На посмертной фотографии она улыбалась так же тепло, как и в тот день, когда мы встретились в кипарисовом лесу. Я расплакалась, смотря на ее портрет.
Момент, когда мне было по-настоящему стыдно
Отделение физиотерапии сеульской детской больницы. Ребенок лежит лицом вниз на коврике и отрабатывает упражнение: поднимает голову, а затем всю верхнюю часть тела. С выступившей испариной я попробовала раз, два, десять раз, но все оказалось сложнее, чем выглядело на первый взгляд. Это движение не получится закрепить в мышечной памяти, просто сделав его 100 раз или практикуясь по несколько часов в день. В какой-то момент, возможно, у вас и получится, а может, и нет.
Ребенку было 11, он страдал от мышечного заболевания, при котором становится трудно поднимать предметы или ходить из-за ослабевших рук и ног. В конечном счете человек превращается в инвалида. Это редкое наследственное заболевание, и шансы на выздоровление крайне малы, но это не значит, что нужно сдаваться. Даже чтобы просто встать, необходимо использовать различные приспособления. Ребенок, который не может самостоятельно подняться, с трудом смог с помощью реабилитолога установить со мной зрительный контакт и начать беседу:
– Сначала я думал, что инвалидность – что-то неприятное и странное, но теперь я мыслю позитивно и даже испытываю за это благодарность. Думаю, что когда-нибудь мне станет лучше.
Затем, поддерживаемый под руку реабилитологом, он переместился на коврик для продолжения лечения.
Детская больница Сеула – единственное в Корее государственное учреждение, специализирующееся на реабилитации детей. Многие с нетерпением ждут своей очереди, чтобы туда попасть, поскольку таким образом они смогут получить лечение по более низкой цене, чем в частных клиниках.
В кабинете физиотерапии применяются различные методы лечения для помощи детям, которым из-за врожденных нарушений трудно и больно выполнять самые простые повседневные действия: выпрямлять колени, поднимать голову… Некоторые задыхались и обливались потом, другие злились, потому что у них что-то не получалось, кто-то от боли выдергивал на себе волосы, а затем снова возвращался к упражнениям. Реабилитологи продолжали выкрикивать «еще раз», равнодушно наблюдая за болью детей.
– Душевная боль временна. А если думать о будущей жизни ребенка, то нужно заставлять его повторять, снова и снова отрабатывать движения, даже если это тяжело. Необходимо строго им руководить. Если вы размякнете и скажете, что ребенок страдает и не нуждается в подобном лечении, то в итоге он не сможет ни самостоятельно вставать, ни ходить.
Оказалось, что сын реабилитолога тоже родился с врожденным заболеванием мышц и проходил лечение вместе с другими детьми. Мне было любопытно, что она, как мать, а не реабилитолог, чувствовала, наблюдая, как ребенок шаг за шагом идет вперед.
– На самом деле я не питаю ложных надежд, потому что знаю предел своего ребенка. Главное, чтобы не стало хуже. Я радуюсь, когда вижу, что другим детям становится лучше после лечения, а мне очень повезло уже в том, что моему сыну не становится хуже.
Затем я встретилась с ее ребенком в коридоре. Когда он был помладше, то расстраивался, возмущался и спрашивал, почему именно он болеет, но теперь мальчик благодарен уже за то, что может двигаться. Он сказал, что, если бы мог загадать одно желание, попросил бы больше не расти. Он добавил, что даже не пьет молоко, потому что беспокоится, что, если станет выше, маме будет тяжело его поддерживать.
Мать, которая надеялась, что состояние ее сына больше не будет ухудшаться, крикнула «еще раз» другому ребенку, а сын, который опасался молока, так как не хотел нагружать маму, потея, усердно работал на реабилитационной тренировке.
Через некоторое время один из ковриков занял ребенок, которому было, наверное, года три-четыре. Он, лежа лицом вниз и выпрямив шею, тренировался поднимать голову и смотреть при этом вперед. Обе его руки лежали на коврике, а сам он прикладывал столько усилий, что постоянно стонал и трясся всем телом. Ребенок поднял голову на ту же высоту, что и раньше, но, попытавшись выполнить указание реабилитолога, сказавшего «Еще чуть выше», не смог и уронил голову обратно на коврик. Тренировка продолжалась: голова ребенка поднималась на такую же высоту, а затем снова опускалась.
Почему он терпит эту боль? Почему изо всех сил упирается в коврик руками, чтобы поднять плохо слушающуюся голову еще чуть выше? Если тяжело, можно ведь просто прилечь, но почему он не прекращает выполнять упражнение?
Я вспомнила малыша, которого увидела, когда однажды пришла к коллеге в гости. Он поднялся, чтобы попытаться пойти, но упал и заплакал, однако снова встал и сделал шаг вперед. Он мог сдаться, раз это давалось ему настолько трудно, но ребенок не прекращал попыток. Я этого не помню, но уверена, со мной тоже случалось нечто подобное. Раньше ползавший ребенок не может сразу встать и пойти. Сначала он падает бесчисленное количество раз, разбивает коленки, плачет от боли и обиды и ищет маму. Однако потом малыш снова прикладывает усилия, двигая телом как ни в чем не бывало, и в конце концов все получается.
Но я утратила все эти воспоминания. Из-за того что часто падала, я забыла, что могу ходить. Может быть, поэтому в какой-то момент начала бояться упасть и пораниться, захотела избегать того, что могло причинить боль. Куда подевалась вся смелость, которая вместе с мыслями «Ну упаду – и что такого?» помогала раньше делать один шаг за другим. Почему я пугалась еще до того, как что-то делала?
Ребенок снова силится поднять голову. Конечно, как сказал реабилитолог, не исключено, что день, когда он сможет это сделать, и вовсе никогда не наступит. Но ясно одно: ребенок не перестанет пытаться. Поэтому, когда реабилитолог говорит: «Еще чуть выше», он просто изо всех сил старается запрокинуть голову назад. На мгновение мне стало стыдно за себя.
Японский писатель Кэндзи Маруяма сказал, что в какой бы ситуации человек ни оказался, «по-настоящему жив тот, кто изо всех сил борется до самого конца». А безмерно слабохарактерного человека, который умирает после того, как провел всю свою жизнь жалуясь, он называет «псевдоживым». Те, кто начинает жаловаться при малейших трудностях, кто хочет слышать в свой адрес только мягкие слова и кто сразу же придумывает оправдания, не приложив при этом никаких усилий, на самом деле не живут.
Однако, глядя на ребенка, я начала думать: а не «псевдоживой» ли человек я сама? У каждого есть одна-две большие или маленькие проблемы в жизни, но, наверное, я притворялась, что являюсь единственным человеком, которому тяжело, жаловалась и ворчала из-за малейших трудностей. Даже в тот момент, когда я наблюдала, как ребенок изо всех сил пытается хоть как-то поднять голову и посмотреть вперед, а реабилитолог говорит «еще чуть выше», я думала, что никогда не перестану стыдиться.
В мире гораздо больше добрых людей
В 2008 году я освещала работу самого посещаемого сеульского донорского центра в районе Курогу. Он был небольшим и состоял из кабинета для осмотра и помещения для сдачи крови, между которыми находилась зона ожидания и регистрации. Но для съемочной группы из восьми человек и без того небольшое пространство казалось очень тесным. Люди приходили сюда ненадолго. Иногда, чтобы взять у человека интервью, было всего несколько минут. Едва закончив с одним собеседником, я тут же принялась искать другого, когда ко мне подошел ответственный продюсер и попросил уделить ему минутку. Я подумала, что это что-то срочное, но он неожиданно усадил меня в углу и сказал просто снимать людей, которые приходят в центр сдачи крови.
Сначала я не поняла, почему мне поручили просто сидеть и наблюдать за ними, ведь время на сбор материала ограничено. Где-то там может быть главный герой программы с душевной историей или тот, кто очень хорошо говорит и произведет впечатление на зрителей, поэтому я подумала, что то, чем я занимаюсь, – это пустая трата времени. Правильнее было бы взять еще хотя бы одно интервью, но когда я рассказала о своих сомнениях ответственному продюсеру, он спросил: