Я наблюдала за тем, как женщина с грубыми от работы руками идет домой. Хотя она, должно быть, устала готовить тток всю ночь, она тут же взялась за приготовление завтрака. Тем временем ее мать усердно работала в поле, несмотря на больную спину. Через некоторое время дочь, которой было почти семьдесят, и ее мать, которой было за девяносто, принялись за простой завтрак. Отец перешел на сторону Северной Кореи, когда дочь была еще маленькой, а матери, оставшейся одной в 21 год, пришлось содержать ребенка на деньги, заработанные с продажи выращенных продуктов.
Как только они позавтракали, мать и дочь разложили на циновке во дворе коренья для высаживания, ни разу за все время не разогнув спины. Во время короткого отдыха дочь, долго вглядывавшаяся в морщинистое лицо матери, рассказала то, что скрывала глубоко в душе.
– Когда я была маленькой, то везде ходила за ней хвостиком, потому что боялась, что она убежит и бросит меня. Бабушки в деревне все время спрашивали: «Зачем ты постоянно приводишь сюда ребенка?»
– Ваша мама была красивой?
– Очень. Когда я училась в начальной школе, у нас были спортивные соревнования, и моя мама пришла в темно-синей юбке и светло-розовом чогори[7], я была так счастлива. Потому что думала, что моя мама целыми днями только работает. Потом, когда она сказала, что выходит замуж, вы не представляете, как я плакала. Даже сейчас, при одной только мысли об этом, у меня на глазах наворачиваются слезы. Потому что я думала, как же мне жить, если мама бросит меня. В итоге она не смогла выйти замуж из-за меня. Но теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что я лишила свою маму молодости. Я не очень хорошая дочь, ведь она превратилась в старушку, тяжело работающую на полях. Сейчас, даже когда я говорю ей, чтобы она работала поменьше, она меня не слушает. Продолжает из любви ко мне…
Мать, возможно, осознавая чувства дочери, задумалась, глядя вдаль. О чем она вспоминала в тот момент? Когда я возвращалась домой тем вечером, слова об украденной молодости мамы не выходили из моей головы. Моя мама, конечно же, тоже была очаровательной и очень красивой 20-летней девушкой, так почему же я ничего не знаю об этом периоде ее жизни? Почему я брала интервью у других людей, но никогда не задавала подобные вопросы маме?
Вернувшись домой, я внимательно взглянула на маму. У нее было свое собственное имя, и ее не всегда звали «мама». Почему я осознала это только сейчас?
Что приходит на ум, когда шагаешь по дороге в одиночестве
Если в центре Пусана сесть на пригородный автобус и подняться на нем на вершину крутого склона горы Сучжон, то вы окажетесь в деревне Анчхан, расположенной у указателя с надписью «Дороги нет». При выходе из автобуса сразу бросаются в глаза паутина узких улочек и лестниц, которые переплетаются друг с другом по обе стороны от дороги, и дома, построенные рядами на склоне горы. Эти трущобы были возведены нелегально во время Корейской войны, когда здесь собрались беженцы, которым некуда было идти. Поэтому в деревне Анчхан много домов. Им столько же лет, сколько и людям, проживающим в них.
Склон был настолько крутым, что я задавалась вопросом, как у кого-то могла возникнуть идея построить дома настолько высоко? Но деревня Анчхан радушно принимала тех, кто потерял дома в пожарах, кто в одночасье обанкротился, или тех, кто был настолько беден, что им больше некуда было идти. Людей, хоть и оказавшихся в типичной для того времени ситуации, но желающих постепенно улучшить собственное финансовое положение. Предметы домашнего обихода, которые когда-то с трудом поднимали на вершину горы, теперь валялись то тут, то там, будто они уже выполнили свою работу. В подобных узких переулках и под низкими крышами жили бедные, но искренние люди.
Дом бабушки Чон Хан Мун, с которой я познакомилась, находился на вершине горы в конце деревни. Она рассказала, что с детства жила только в горных деревнях. Однако поскольку она хотела дать образование своим восьми детям, ей ничего не оставалось, кроме как переехать поближе к большому городу Пусану, по ряду причин поселившись в деревне Анчхан. После этого бабушка каждый день ездила в центр Пусана, где продавала суп, чтобы прокормить больного мужа и детей. Когда ей минул шестой десяток, бабушка надеялась, что сможет жить спокойно, но у нее внезапно развилась глаукома, и она потеряла зрение.
Когда я впервые увидела ее, она, одетая в красное пальто и с длинной тростью в руках, стояла между бледно-зелеными стенами в конце переулка. Бабушка, должно быть, ощутила чье-то присутствие, поэтому спросила: «Кто здесь?», и, глядя на выражение ее лица, я почувствовала скорее радушие, чем настороженность по отношению к незнакомцу. Круглое лицо, короткие волосы и улыбка, расцветающая в ответ на звуки человеческого голоса. Думаю, в этот момент мое сердце уже было открыто для нее. Когда я сказала ей, что приехала из Сеула на три дня для сбора материала по поручению телевизионной компании, бабушка ответила, что я могу заходить к ней в любое время. Поскольку было холодно, она пригласила меня внутрь, чтобы продолжить разговор. Так начались три дня, которые я провела с ней.
Некоторое время я снимала в ее комнате, когда услышала вдалеке голос водителя грузовичка с овощами.
– Должно быть, уже два часа. Он приезжает ровно в два.
До машины было меньше пятидесяти шагов, но бабушка не могла идти.
– Мне отвести вас? Вы хотите что-то купить?
– В самом деле? Тогда я куплю пучок лука.
Все это время она лишь мысленно представляла разные овощи, слушая звук грузовика. У меня до сих пор перед глазами отчетливо стоит образ бабушки, взволнованно выбирающей зелень.
Вечером третьего дня я купила в магазине две коробки сладостей с заварным кремом и несколько пакетов соевого молока и пошла навестить бабушку. В доме не горел верхний свет, поэтому было темно, но за стеклянной дверью слабо мерцал экран телевизора. Бабушка, вероятно, наблюдала за миром ушами и разговаривала с телевизором. Если я открою эту дверь и войду, то она будет рада меня видеть, но на сердце было тяжело от мыслей о завтрашнем отъезде. Понаблюдав какое-то время за отблесками света, я постучала. Как и ожидалось, бабушка встретила меня тепло.
– Совсем из ума выжила. Нужно включить свет. В гостиной и коридоре темно, верно? Я обычно так и живу. Выглядит глупо, правда?
Бабушка нащупала выключатель на стене, включила свет и пошла на кухню, чтобы принести какую-то черную плоскую лепешку. Она даже не помнила, что у нее сегодня день рождения, но с поздравлениями приходила одна женщина из социального центра, принесла торт и сделала фотографию. Затем бабушка ощупала дверной косяк и показала заткнутый за него снимок.
– Мой прошлый день рождения. Даже тогда продолжала упрашивать меня: «Бабушка, улыбнитесь, пожалуйста». Я ведь улыбаюсь? На фотографии.
Сравнивая снимок, который был сделан на ее день рождения в прошлом году, с сегодняшней фотографией, я увидела, что единственное, что изменилось за год, – это работник социального центра, но дом, бабушка и ее одежда остались прежними.
– Спеть для вас песенку-поздравление?
Когда я пела, бабушка расплакалась. Она сказала, что впервые слышит такую теплую песню и что давно не получала поздравлений с днем рождения. Когда я попросила ее загадать желание, она сложила руки и помолилась за своих детей.
На следующий день я пришла попрощаться. Как только бабушка услышала мой голос, то сказала, что все это время ждала меня, и попросила поскорее пройти в комнату. Чем ближе было время расставания, тем разговорчивее становилась бабушка: рассказывала, что хочет в следующем году посеять в огороде немного баклажанов и редьки. Но неминуемо наступило время прощаться. Хоть я и просила ее не утруждаться и не провожать меня, бабушка все равно вышла, делая шаг за шагом вдоль стены.
– Я могу выйти только сюда, где кончается оконная рама. Если пойду дальше, то не смогу вернуться. Хорошей дороги, веселись и живи счастливо. А я буду наблюдать отсюда. Хоть я и слепая, все равно буду смотреть, пока ты не дойдешь до конца переулка.
Я шла, время от времени оглядываясь назад. Даже когда я дошла до конца переулка, бабушка продолжала стоять. Потом почему-то мне казалось, что куда бы я ни пошла, если обернусь, то увижу ее. Думаю, это потому, что прошло уже много времени с тех пор, как кто-то так долго смотрел мне вслед. Конечно, три дня – небольшой срок, но я не могу забыть те полные тепла последние мгновения. Кажется, что мы с бабушкой дружили именно так, как описывала это Хан Чжон Вон в «Поэзии и прогулках»:
«Мы очертили маленький круг не из сочувствия, демонстрирующего собственное превосходство, не из лести, потому что чего-то хотели друг от друга, а из желания избавиться от одиночества, которое живет и в нас самих, и в других. (…) Я не могу назвать это нечем иным, кроме как дружбой».
Вот поэтому, когда слепая бабушка сказала мне: «Я буду наблюдать отсюда», я знала, что долго не смогу забыть этот момент. В конце концов, прощальные слова бабушки запечатлены в моем сердце глубже, чем любой красивый отрывок из литературного произведения или реплика из фильма. И когда я шагаю в одиночестве по дороге, то еще больше скучаю по бабушке, которая все еще наблюдает за мной.
Возможно, это недопонимание
Съемки на рынке Чагальчхи: холодная зима, прилавки, выстроившиеся по обе стороны узкого прохода с мокрым полом, из-за которого при ходьбе раздаются хлюпающие звуки, а еще жесты бабушек, постоянно зазывающих покупателей. В их мозолистых руках, хладнокровно чистящих рыбу, чувствуется вся тяжесть прожитых лет. Мне вдруг стало интересно увидеть рынок таким, каким его со своих мест видят бабушки, а не из прохода, по которому я всегда ходила. Поэтому попросила разрешения и села на низкий стул, который до этого занимала одна из продавщиц. Я сделала всего несколько шагов в сторону от прохода, но рынок показался другим.