– Это кто? – спросила Лотти.
– Прокурор округа и мой друг. Я попросил его как можно скорее решить этот вопрос. Мальчишку арестуют сегодня же.
– Слава богу! – сказала Лотти. – Хорошо, когда торжествует справедливость.
– Еще бы, – ответил Брэд. – Так вот, как я уже говорил, сначала будет довольно… муторно, особенно когда разлетятся новости, и я хочу, чтобы вы находились подальше отсюда.
Голова Джулии кружилась от волнения, гнева и беспокойства за Джунипер. Но она была готова действовать.
– Ты заберешь Лилию из пиццерии?
– Да, – ответил Брэд, – и постарайтесь выехать до рассвета.
– Так рано?
Он кивнул.
– Я не знаю точно, но боюсь, что к девяти утра новости уже разлетятся. Прежде чем вы зададите этот вопрос – нет, они не знают имени Джунипер и не узнают, потому что она несовершеннолетняя. О нападении на меня тоже пока говорить не станем. Никто из представителей СМИ пока не получит подробностей. Расскажут только о мальчишке.
– Хорошо хоть так, – сказала Джулия. – По крайней мере все анонимно. Джунипер и так пережила слишком многое, – помолчав немного, она добавила: – И почему я сразу не поняла, что от этого мальчишки можно ждать неприятностей? Мне же с первой минуты показалось, что он какой-то… чересчур положительный. Черт бы его побрал.
Она ни на секунду не задумалась, правильно ли Брэд обрисовал ситуацию. Было намного проще обвинить темнокожего мальчишку.
Джулии было донельзя противно. Ее дочь дала обет – и, насколько знала Джулия, относилась к нему всерьез, – а теперь полюбуйтесь, что этот гнусный, испорченный тип с ней сделал.
Лотти тоже на сто процентов поверила Брэду. И когда детали этой истории начали понемногу распространяться от человека к человеку, из дома в дом, среди нас тоже нашлись те, кто посчитал его интерпретацию верной.
Но Джунипер все это не убедило. Она не знала о плане немедленно взять Ксавьера под арест и надеялась, что, когда его будут допрашивать, он сможет доказать, что он именно тот, кем его считала Джунипер. Без телефона, без компьютера она никак не могла с ним связаться, поэтому сделала что смогла: написала ему записку. Когда Лилия вернулась домой с вечеринки, Джунипер попросила ее выбежать через черный ход на задний двор, пробежать ворота и умирающее дерево и сунуть записку в пластиковом пакете под дворник машины Ксавьера или куда-нибудь еще, куда она сможет дотянуться.
Поклянись, что никому не расскажешь, велела она Лилии.
Клянусь.
Джунипер была невыносима мысль, что Ксавьер теперь ненавидит ее за то, что она не заступилась за него, не остановила Брэда, не попыталась связаться с ним, как только освободилась. Но она верила – Ксавьер увидит записку утром или, может быть, чуть позже. Когда вновь сядет в машину.
На следующее утро, в восемь пятнадцать, во двор Вэлери Алстон-Холт въехали три грузовика с репортерами. Припарковавшись у обочины тротуара, они, затаив дыхание, готовились писать о случившемся, ожидая, пока Вэлери (якобы) ответит на звонок, пока с кем-то (якобы) переговорит, и спрашивая друг друга, как мог Ксавьер Алстон-Холт, темнокожий юноша, мать которого подала иск на их любимую местную знаменитость, владельца компании «Системы климат-контроля Уитмана», перспективного и успешного владельца огромного особняка, изнасиловать несовершеннолетнюю белую девушку, когда все, что они о нем выяснили, показывало его как положительного молодого человека, хорошего ученика, талантливого музыканта с большим будущим. Возможно, были и другие чудовищные преступления с его стороны, которые ему все это время удавалось скрывать?
Как бы то ни было, они с облегчением обсуждали, что теперь Ксавьер какое-то время проведет под арестом. Значит, родителям юных (белых) девушек не стоит бояться, по крайней мере, пока.
Дверь дома открылась. Вэлери вышла.
Подошла к машине.
Села и уехала.
Мисс Алстон-Холт отказалась говорить с репортерами, сообщала первая же статья. Ее молчание заполнялось чужими домыслами, в которых фигурировали такие слова, как «недружелюбная», «надменная», «не идущая на контакт», потому что, как все мы знаем, СМИ – чудовище, всегда голодное до свежего мяса.
И вот сегодняшний выпуск самого популярного новостного канала:
Последние утренние новости: местный темнокожий мужчина обвинен в изнасиловании несовершеннолетней белой девушки…
Вот и все.
Глава 40
И, если уж говорить о ненасытных чудовищах: система уголовного правосудия должна быть эффективной (в определенном смысле), а не гуманной. Когда вас забирают, вас официально считают невиновным и в то же время с вами обращаются так, словно вы и есть тот массовый убийца, за которым копы охотились в течение нескольких месяцев. Никакого зрительного контакта. Никаких разговоров. Помещение для допроса – такое же пустое и холодное, как глаза тех, кто вас допрашивает. И когда мы говорим «процесс», мы имеем в виду, что по окончании этого процесса вы чувствуете себя коровой, которая чудом вырвалась со скотобойни.
Фото в профиль и анфас. Снятие отпечатков пальцев. Мазок на ДНК.
Конфискация всей одежды и аксессуаров. Осмотр всего тела, включая отверстия.
Оранжевый комбинезон, если вам повезет – вашего размера.
После этого – допрос. Вопросы, много вопросов. Человек, готовый сотрудничать, очень хочет на них ответить, высказать свою точку зрения, указать на ошибки, которые совершились и совершаются. Человек, готовый сотрудничать, когда слышит: «Хорошо, сынок. Почему бы тебе не рассказать нам все?» – отчаянно пытается прояснить ситуацию.
Ксавьер, дрожащий от ярости, с трудом заставил себя вежливо ответить на минимальный список вопросов. Назвал свое имя, рассказал о состоянии здоровья, о том, что больше ничего не собирается говорить без адвоката. Ответом ему стали ухмылки и насмешливые замечания о том, что всем было бы намного лучше, если бы он оказался разговорчивее: «К чему такая мрачность, сынок, если у тебя чистая совесть?»
А потом, если вы арестованы по подозрению в уголовном преступлении, как в случае Ксавьера, вы попадаете в безликую, холодную, не столь стерильную, как вам хотелось бы, камеру предварительного заключения, камеру, слишком маленькую для стольких коек, занятых испуганными или недружелюбными мужчинами, пахнущими страхом, и злобой, и газами – последствие тюремной пищи, когда желудок и без того бунтует.
Здесь вы ожидаете обвинения – обычно два дня, в случае Ксавьера – три. Три дня в молчании, переживаниях и попытках понять, как то, что произошло в хижине, привело его сюда.
Три ночи без сна. Один недолгий, мучительный звонок матери, пытавшейся убедить его, что она найдет кого-нибудь, кто сможет помочь. Ее напряженный, измученный голос. Его воспоминания о ее советах. Он всегда им следовал, не считая этого лета. Не считая Джунипер.
Господи Иисусе, как он мог с этим справиться? Он не мог.
Мы все видели достаточно фильмов о полицейских, чтобы почувствовать, каково это – жизнь в клетке. А если вы читали хоть один роман Джона Гришэма или Джоди Пиколт, считайте, что вы побывали в суде. Эта история – не детектив. Не триллер. Что это – поучительный рассказ? Мы думаем, что да. Но надеялись, что нет.
Спустя девять часов за решеткой толстый тип, похожий на скинхеда, бочком подошел к койке Ксавьера и сказал: «Какой у нас тут хорошенький нигга! Йо-оу! Скоро ты попадешь в большой дом, и там-то уж с тобой развлекутся!»
Нигга. Хорошенький. Развлекутся.
Ксавьер дотерпел, пока все уйдут завтракать, прежде чем его вырвало в унитаз из нержавеющей стали, от вида и запаха которого вырвало еще раз.
Спустя шестьдесят три часа за решеткой его выдернули из камеры, отвели в комнату, где стояло два стула и стол, и сказали – жди тут.
– Кого ждать? Адвоката? – спросил он охранника.
Ответа не последовало. Почему? Неужели было так трудно или неправильно проявить хоть немного гуманности? Или, проводя каждый день среди безымянных, безликих людей в оранжевых комбинезонах, среди запуганных, злых, запуганных и злых людей, утрачиваешь остатки человечности? Или для службы в таких местах специально отбираются автоматы, не испытывающие никаких чувств, чтобы, если какой-нибудь заключенный утратит над собой контроль, они могли быстро отреагировать проявлением грубой силы, не задумываясь, отчего этот человек сломался? Ксавьер пробыл среди этих сердитых и запуганных мужчин только шестьдесят один час, плюс-минус; он был одним из них; теперь, думая обо всем этом, он понимал: человек, чувствующий хоть что-нибудь, будь то охранник или заключенный, не сможет долго здесь находиться.
Охранник может, по крайней мере, уволиться.
Дверь открылась, и вошел щеголеватый молодой человек в темно-синем костюме, аккуратно постриженный под машинку. Поставив чемодан на стол, он занял стул напротив Ксавьера.
– Карл Харрингтон, – сказал он, протягивая руку. – Ваша мать обратилась ко мне, чтобы я защищал ваши права.
Ксавьер пожал ему руку. Темнокожий адвокат темнокожего подсудимого. Это был, наверное, осознанный выбор. Вэлери должна была понимать, что делает, думал Ксавьер. А может быть, Харрингтон стал единственным, кого она могла себе позволить. Или единственным, кто согласился.
Сколько ему было, чуть за тридцать? Вряд ли у него большой опыт. Но какая разница? Ксавьер надеялся, что никакой. Ведь это простое дело, да? Прояснить ситуацию, выбраться отсюда, вот и все.
– У меня было немного времени посмотреть полицейский отчет, – сказал Харрингтон, – и я не стану подслащать пилюлю. Случай очень серьезный.
Твою мать.
– Я могу рассказать вам, что случилось, – ответил Ксавьер. – Я ее не насиловал.
– Даже если так, из показаний очевидца ясно другое.
Даже если?
– Вы мне не верите? – едва не вскричал Ксавьер. – Тогда уходите отсюда и скажите моей матери, что…