Показала новому месяцу сто шекелей — мне в самом деле сейчас больше нечего просить, потому что жизнь замерла в состоянии счастья, о котором я успела забыть за последние года три. Если говорить о цвете, то в этот раз оно оказалось неожиданно золотисто-оранжевым. Будь под рукой табличка оттенков мулине, я бы сказала точней — никогда не любила ни жёлтого, ни красноватой и розовой примеси в нём, поэтому редко смотрела в эту часть спектра. Так что не во мне дело, раз счастье сейчас цвета перезрелого манго и такой же сладости, видимо, жара окончательно заставила меня утратить волю и позволить ему произойти.
Мне всегда везло на свободных мужчин, все они чувствовали себя независимыми, лёгкими на подъём, способными в любой момент сорваться с места и исчезнуть. И я тоже их такими считала и оставалась рядом, замирая от радости: мне повезло совпасть во времени и пространстве с бродягой, с духом дорог, кабаков, лесов или бог весть чего — с тёмным пером неведомой птицы, которое упало на моё плечо и не спешит улетать. Я любовалась застывшим временем, позволившим нам побыть друг подле друга, и заранее мирилась с конечностью любви. Он уйдёт — не сейчас, так через месяц или через год.
А дни меж тем шли, ничего не менялось, лишь перо на моём плече становилось всё тяжелей, набираясь пыли. Герой не только не уходил, но и мало шевелился. Почти не путешествовал, из дома и то выбирался нечасто, сидел без работы, покупал на ужин кефир одного сорта и злился, когда он исчезал из магазина за углом, но всё же не настолько, чтобы дойти до дальнего супермаркета.
Даже самая юная и очарованная девочка в конце концов начнёт что-то подозревать. Сначала тает восхищение, а потом, однажды, уважение.
Мужчина всё ещё говорил о своей свободе и лёгкости, а я иногда приподнималась на локте и смотрела с любопытством: интересно, он всерьёз думает, что он настоящий?
(Помните, ходила по Сети зарисовка: мама с сыном выбирают еду в кафе. Мама говорит: «Мне салат, а ему…» — и тут официант подчёркнуто склоняется к ребёнку и спрашивает: «А вы чего хотите?» Мальчик, розовея от гордости, делает заказ, а потом шепчет тихонько: «Мама, представь, он думает, что я настоящий!»)
Так вот, я наблюдала с некоторой жалостью, пытаясь понять, насколько человек себе врёт: он правда уверен, что способен принять решение, изменить жизнь? Чувствует себя хозяином судьбы, а не только продавленного дивана, который даже выбросить не может, ведь тогда понадобится другой, а это деньги и хлопоты. Иногда я очень горевала, понимая, что очередное красивое существо почти ничего не может за дверью своего дома, а внутри ходит по протоптанным дорожкам от постели до кухни и туалета, но хуже всего — даже не осознаёт этого. Думает о себе, что настоящий.
А мне, я знала, так нельзя. Я-то про себя точно понимала, что ничего почти не могу, я не перо и облако, а обычное растение в горшочке, чьи корни начнут задыхаться и подгнивать, если долго не пересаживать. И я кое-как выбиралась и уходила, шлёпая мокрыми корнями — бродячий кустик всегда был моим любимым персонажем в булычёвской «Алисе».
Потом привыкла на каждом плато в своей жизни осматриваться и думать: а точно ли я хочу здесь быть, как год или пять лет назад, точно ли хочу провести здесь ещё столько же? И редко когда отвечала себе «да», поэтому рано или поздно брела дальше — без лёгкости (откуда она у бродячего куста), с печалью, но всё же шла.
А сейчас — это моё плато крошечное, до края можно дотянуться рукой, просто маленькое временное пристанище, но впервые за несколько лет я говорю «да», мне хорошо, я хочу, пусть останется счастье цвета переспелого манго, все будут при мне, никто не уйдёт, и я пусть никуда не уйду, шлёпая мокрыми корнями.
Меня тошнит от любви к этому городу, как всегда тошнило от любви.
То ли дело отношения равнодушного тепла, когда неделями живёшь котиками, в обнимку, питаясь из одной тарелки, с необязательным сексом — не сегодня, так послезавтра, с хихиканьем и киношками, когда засыпаешь легко и аж храпя, будто и не принцесса. Думаешь: близость. Думаешь: привязанность. Думаешь: наверное, влюбилась.
Но это только если забыть, как было с другим, в ледяном и потном раю, сильно смахивающем на ад в представлении хороших людей. Когда сколько вместе, столько и не спишь, потому что даже в крайней усталости не можешь расслабиться и потратить часы на сон, пока рядом дышит твоя жизнь — слишком жаль. Когда невозможно съесть ни куска, в желудке давно не было ничего, кроме чужих секретов, но схватывает живот и тошнит. Думаешь: мне бы домой, мне бы по-девичьи нежно просраться и поблевать. Думаешь: мне бы уснуть. Думаешь: мне бы туда, где не штормит и нет вертолётов, отдохнуть чуток и обратно.
Но из любви не бывает отпусков, от неё только сразу и навсегда, и не ври, что не знал. Все всё знают, Ромео, и не нужно специальных подпунктов мелким шрифтом. Устал — уехал — потерял. Отложить ничего нельзя, как нельзя приморозить время и юность, чтобы потом достать свеженьким и разогреть.
Так и здесь, душа моя, так здесь. Дай любить тебя, пока мы вместе, пусть тошнит и жара, простыни в поту, песок в тапках, и голодно, потому что душа не принимает ни булочек, ни мяса, а только солёный пот с плеча. Это ненадолго, сколько бы ни собирался, ни рассчитывал, ни хотел, — потому что любовь всегда ненадолго. Либо жизнь окажется длинней, либо любовь моя переживёт тебя, и никогда вровень, никогда не будет между нами равнодушного тепла, никогда — просто.
Когда выпадает случай пожить одной, примерно через неделю становится трудно вспомнить, зачем нужен мужчина. Дима уехал, и в доме тихо, темно и чисто, никто не забывает выключать электроприборы, не орёт в телефон. Пол белый, дорожка во дворе подметена, холодильник пуст, и спокойно, как в гробу.
И вчера посреди этого умиротворения я отправилась ужинать. Свет на крыльце оставила включённым, чтобы не возвращаться в темноте.
Через пару часов прихожу благостная, с китайской едой внутри, смотрю издалека на вьющиеся растения над входом, бамбуковую загородку, бледную лампу и думаю, как же прекрасна моя жизнь.
И тут вижу на полу местного летающего таракана. И на стене. И на бамбуковой загородке. И они продолжают выползать и вылетать, привлечённые, несомненно, энергией моего счастья, ну, и светом.
И я немедленно поступаю, как взрослый самостоятельный человек: накрываю голову шалью и начинаю визжать.
И вот тут, вот тут! Мужчина, который водил меня ужинать, выходит вперёд и своей большой ногой затаптывает первого таракана, а потом ещё нескольких, открывает дверь, загоняет меня, невменяемую, в дом, а потом берёт баллон К-500 и уходит убивать. Через некоторое время за дверью только гора трупов, но он остаётся жив, хотя и слегка подёргивается от отвращения.
И я, понимаете ли, прозреваю. Смысл даже не в том, что у него тапок сорок шестого размера, а в том, что если кто-нибудь визжит, он идёт и спасает, пусть и терпеть не может тараканов. Такой рефлекс.
А для всего остального есть кредитная карточка, кто бы спорил.
Да, пока визжала, успела рассмотреть — они не такие уж страшные, хотя и размером со спичечную коробку. Но золотистые и если не ползают прямо по мне и не лезут в дом, то и ничего.
P.S. Женщина нужна, получается, чтобы убивать для неё?
Если в мире происходит какая-то фигня, экстраверт думает, как исправить мир, интроверт — как исправить себя, а невротик — что он во всём виноват. Поэтому, когда утром я услышала адский грохот где-то возле дома, сразу выключила кондиционер, чайник и вернулась в постель. Совершенно очевидно, что я какой-то последовательностью действий обрушила мир, поэтому единственный выход — лечь и сделать вид, что ничего не было.
Через полчаса решила, что опасность миновала, и вышла на улицу.
Перед отъездом Дима сделал мне хорошенький дворик: зонт, кресло, растения в кадках, стойка со стеклянными кувшинами для красоты и полива, картинки на стенках, всякое такое. И вот выхожу я и понимаю, что ничего этого нет. Огромный эвкалипт в соседнем дворе упал через забор, снёс цветочные горшки с верхних этажей, попутно сломал ещё несколько деревьев. Все наши усилия погребены в хаосе листьев, веток и стволов.
— Отлично, — сказала я нашему квартирному хозяину, — шалаш на Суккот можно не строить.
Но я это к чему — к вопросу о счастье и удаче. Типичное «повезло» в моём исполнении — это когда одно из деревьев, разрушивших мой двор, покрыто такими красивыми розовыми цветами, что ветки можно поставить в вазу…
…только не нужно, потому что это ядовитый олеандр.
Раньше, когда коту становилось плохо, я схлопывалась и неделями не писала, пока не делалось легче. Сейчас у нас затяжной кризис, и не совсем понятно, как из него выбираться. Но здешняя реальность такова, что не жить невозможно. От стресса у меня всегда возникает ощущение искусственности происходящего, я перестаю чувствовать тело, всё время кружится голова, а мир вокруг кажется киношной декорацией. Состояние не хуже других, я была в нём несколько последних лет, но в Тель-Авиве восковые куклы либо тают, либо всё-таки превращаются в живых женщин. И когда это происходит, уже невозможно делать вид, что тебя не существует, и тогда вся боль и вся радость кипят внутри одновременно и ты живёшь как есть — в слезах, в смехе, в любви и отчаянии.
Когда коту плохо, сердце разрывается от всего. Ему снится погоня, перебирает ногами, а я думаю: теперь он побегает только во сне. Ветеринар выбривает ему лапу, чтобы взять кровь, а я думаю: она не успеет обрасти. Дима покупает незнакомые цветы, предыдущий такой букет стоит уже седьмую неделю, и я думаю: они переживут.
Но в то же время я кормлю кота с ложки «за маму, за папу, за мировой сионизм», гуляю вдоль моря, беспокоюсь о цветах — что за адова порода такая, может, они вообще пьют кровь по ночам? В конце концов в дом приходит человек, понимающий в растениях, смотрит и говорит: «Понятия не имею, что это. Кажется, это вообще не цветы». Ну и ладно, эта инопланетная нечисть прекрасна.