И бежать было от чего. За мои четыре года в Принстоне отец снова женился и завел еще двух детей, Дэниела и Ребекку. Ему хватило наглости прислать мне фотографии. Неужели думал, что меня обрадуют их сморщенные младенческие рожицы? Он как будто отвесил мне пинок. Дело не в том, что он не хотел детей в принципе, с грустью поняла я. Он просто не хотел нас.
Мама вернулась на работу и в еженедельных звонках постоянно жаловалась, как изменились школы и дети с тех пор, как она получила диплом преподавателя. Подтекст был ясен: мать на такую жизнь не подписывалась. Она не ожидала, что в пятьдесят ей придется сводить концы с концами на алименты и те крохи, что местный школьный совет выплачивал постоянным внештатным учителям.
Тем временем Люси вылетела с первого курса Бостона и жила дома, изредка забредая в общественный колледж и получая образование по специализации никудышних мужиков. Джош по три часа в день торчал в тренажерном зале и так много таскал железо, что верхняя часть его тела выглядела раздутой, а еще он почти перестал разговаривать, разве что издавал звуки ворчания с разными интонациями и временами бросал «пофиг».
– Просто получи образование, – устало повторяла мама после последнего рассказа о том, как мой отец снова задержал алименты, как сломалась ее машина, о том, как моя сестра не приходила домой две ночи подряд. – Доведи дело до конца. С нами все будет в порядке.
Затем – наконец-то! – наступил мой выпускной.
Отца я почти не видела, не считая тягостных встреч за обедом во время летних и зимних каникул, но их можно было пересчитать по пальцам. Он посылал поздравительные открытки (обычно вовремя) и чеки на оплату обучения (почти всегда с опозданием и с вполовину меньшей суммой, чем нужно). Я чувствовала себя очередным ничем не примечательным пунктом в списке его дел. И никак не ожидала, что он заявится на мой выпускной. Даже не думала, что он таким озаботится. Но отец позвонил мне за неделю до долгожданного события, сказав, что с нетерпением его ждет. Он и его новая жена, с которой я никогда не встречалась.
– Не знаю… Не думаю, что… – я запнулась.
– Кэнни, – сказал он. – Я твой отец. А Кристина никогда не видела Принстон!
– Так скажи Кристине, что пришлешь ей открытку, – кисло заметила мама.
Я боялась сообщить матери, что отец тоже приедет, но не могла придумать, как ему отказать. Он произнес волшебные слова, выдал крысе гранулу корма: я твой отец. После всего – его отчуждения, его ухода от нас, его новой жены и новых детей – я, похоже, все равно жаждала его любви.
Отец с новой женой и детьми на буксире прибыл во время приема на кафедре английского языка. Я получила небольшую награду за писательское мастерство, но они явились уже после того, как меня вызывали на сцену. Кристина оказалась миниатюрной блондинкой с крепким телом и химической завивкой. Дети были очаровательны. Мое цветастое платье от Лауры Эшли прекрасно смотрелось на мне, когда я одевалась в общежитии. Теперь оно выглядело как чехол, мрачно подумала я. А я сама – как диван.
– Кэнни, – отец осмотрел меня с ног до головы. – Вижу, принстонская еда тебе по душе.
Я крепко прижала к себе дурацкую награду.
– Премного тебе благодарна.
Отец закатил глаза и глянул на свою новую жену, как бы говоря: «Ну ты посмотри, какая обидчивая!»
– Я же просто поддразнил, – сказал он, когда его новые очаровательные дети уставились на меня, как на слона в зоопарке.
– Я, эм, достала вам билеты на церемонию.
Не стала упоминать, как мне пришлось побираться, занимать и, наконец, заплатить сто долларов, которые у меня были совсем не лишние. Каждому выпускнику бесплатно полагалось всего четыре билета. Администрация не принимала в расчет тех, у кого семьи распались и куда теперь входили мачехи, отчимы, сводные братья-сестры и так далее.
Отец покачал головой:
– Не надо было. Мы уезжаем утром.
– Уезжаете? – тупо переспросила я. – Но ты пропустишь выпускной!
– У нас билеты в парк «Улицы Сезам», – прощебетала его женушка.
– Улица Сезам! – повторила маленькая девочка для пущей убедительности.
– Так что Принстон нам был просто по пути.
– Это… эм-м… что ж. – Я часто заморгала, сдерживая внезапные слезы.
Пришлось изо всех сил прикусить губу. Заодно я так втиснула в себя награду, что потом еще полторы недели ходила с синяком на животе размером двадцать на тридцать.
– Спасибо, что заехал.
Отец кивнул и сделал движение, словно собирался меня обнять, но в итоге схватил за плечи и встряхнул так, как обычно тренеры взбадривают отстающих спортсменов, мол, «соберись, тряпка».
– Поздравляю, – сказал он. – Я очень тобой горжусь.
Но когда он меня поцеловал, его губы даже не коснулись моей щеки. И я знала, что он не сводил глаз с выхода.
Каким-то образом я пережила церемонию, сборы всех вещей за четыре года, долгую дорогу домой. Я повесила диплом на стену своей спальни и начала думать, что делать дальше. Об аспирантуре не могло быть и речи. Даже после всех моих трудов в столовой, всех этих мерзких кусочков бекона и свернувшихся омлетов, на мне висел долг в двадцать тысяч долларов. Куда уж опять брать новый кредит. Поэтому я принялась ходить по собеседованиям в мелкие газеты, которые были готовы рассмотреть выпускника колледжа без реального опыта работы, в разгар кризисной экономической ситуации, и все лето разъезжала туда-сюда по северо-востоку в дважды подержанном фургоне, который купила на то, что ухитрилась заработать в ОВоЩе. Усевшись за руль, чтобы ехать на эти самые собеседования, я дала себе слово – отныне я больше не буду отцовской крысой. Я покину клетку с рычажком и кормом. Он не принесет мне ничего, кроме несчастья, а этого добра мне и так хватало.
От брата я услышала, что отец переехал на Западное побережье, но расспрашивать о подробностях не стала, хотя их, собственно, никто и не предложил. После развода прошло десять лет, дети выросли, алименты кончились. Чеки перестали приходить. Как и поздравительные открытки или другой намек, что для отца мы вообще существовали. Выпускной Люси пришел и ушел, и когда Джош отправил отцу открытку с приглашением на свой, она вернулась обратно. Отец опять переехал, не сказав нам куда.
– Можем поискать его в Интернете, например, – предложила я.
Джош мрачно зыркнул:
– Зачем?
И я не смогла придумать ответ. Если найдем, он приедет? Или ему будет все равно? Наверное, да. И мы втроем договорились оставить все как есть. Хочет наш отец где-то пропадать – пусть.
И мы продолжили справляться с жизнью уже без него. Джош преодолел страх перед склонами и полтора года перебирался с одного горнолыжного курорта на другой, а Люси ненадолго сбежала в Аризону с парнем, который, как она утверждала, был бывшим профессиональным хоккеистом. В качестве доказательства она заставила его посреди ужина снять мост и показать, что у него нет зубов.
Вот так и шло.
Я знаю, что поведение отца – оскорбления, критика, то, как он заставил меня чувствовать себя ущербной и уродливой, – меня ранило. Я прочла достаточно статей о самопомощи в женских журналах и понимала, что через подобную жестокость нельзя пройти невредимой. С каждым мужчиной, которого я встречала, я держала ухо востро. Интересно, мне и правда понравился этот редактор или я просто ищу себе «папочку»? Люблю ли я этого парня, спрашивала я себя, или я просто думаю, что в отличие от отца он меня никогда не бросит?
И куда меня привела вся эта осторожность? Вот интересно. Я одинока. Человек, которому я нравилась настолько, что он хотел видеть меня членом своей семьи, мертв, а я даже не могла как следует выразить соболезнования. И теперь, когда Брюс наконец достиг той точки в жизни, когда мог меня понять, посочувствовать тому, через что я прошла, ведь сам пережил эту потерю, он даже не стал со мной разговаривать.
Как будто кто-то жестоко надо мной подшутил, выдернул из-под ног коврик, чтобы я рухнула, – другими словами, я опять чувствовала ровно то же самое, что и в ситуации с отцом.
7
Весы в Центре по проблемам веса и нарушения пищевого поведения Филадельфийского университета выглядели как тележки для мяса. Платформы были примерно в четыре раза больше обычных весов, с перилами по бокам. Взбираясь на такие, трудно не чувствовать себя домашним скотом, а с сентября мне приходилось это проделывать каждые две недели.
– Очень необычно, – заметил доктор Кей, глядя на красные цифры на дисплее. – Вы похудели на три с половиной килограмма.
– Не могу есть, – тупо сказала я.
– То есть вы едите меньше, – уточнил доктор.
– То есть каждый раз, когда я кладу что-то в рот, меня рвет.
Он пристально посмотрел на меня, затем снова на весы. Цифры не изменились.
– Пойдемте в мой кабинет.
На манеже все те же: я в кресле, он за столом, на столе моя медицинская карта, которая все прибавляла в толщине. Доктор еще больше загорел и даже, наверное, похудел, белый халат казался великоватым.
– Большинство пациентов набирают вес перед тем, как начинают принимать сибутрамин, – сказал он. – Напоследок отрываются. Так что, как уже сказал, ваш случай необычен.
– Кое-что произошло.
Опять пристальный взгляд.
– Очередная статья?
– Отец Брюса умер. Брюс, мой парень… бывший парень. Его отец умер в прошлом месяце.
Доктор Кей опустил взгляд на свои руки, перевел его на папку и, наконец, снова на меня.
– Соболезную.
– И он позвонил мне… и сказал… и попросил прийти на похороны… но он не позволил мне остаться. Не позволил остаться с ним. Он был в таком ужасном… и это было так грустно… И раввин говорил, как отец Брюса ходил в магазины игрушек, и я чувствую себя так паршиво…
Я заморгала, с трудом сдерживая слезы. Не говоря ни слова, доктор Кей протянул мне коробку салфеток. Он снял очки и прижал два пальца к переносице.
– Я плохой человек, – прорыдала я.
Доктор ответил мне ласковым взглядом.