– Почему? Потому что вы с ним порвали? Глупости. Откуда вы могли знать, что такое случится?
– Нет, – покачала я головой. – Я понимаю, что не могла знать. Но сейчас, это как… я хочу только его поддержать, быть рядом и любить его, а он мне не позволяет, и я чувствую себя такой… одинокой…
Доктор вздохнул:
– Тяжело, когда все заканчивается. Даже если никто не умирает, даже если вы расстаетесь максимально мирно и никто в этом не виноват. Даже если это вы принимаете это решение. Не бывает легко. Всегда больно.
– Мне просто кажется, что я страшно ошиблась. Не продумала все до конца. Считала, что знаю, каково мне будет в разлуке с ним. Но оказалось – нет. Я не могу. Я даже не представляла, как это на самом деле. И я только и делаю, что скучаю по нему…
Я тяжело сглотнула, подавившись очередным рыданием. Я не могла этого объяснить – что всю свою жизнь ждала парня, который меня поймет, который поймет мою боль. Думала, что знала, что такое боль, но теперь понимала: мне еще никогда не было так больно.
Я плакала, а доктор смотрел в стену над моей головой. Затем он открыл ящик стола, достал блокнот и начал писать.
– Я выбываю из программы?
– Нет, – ответил доктор. – И есть вам, конечно, придется. Но я думаю, что было бы неплохо кое с кем пообщаться.
– О нет! – воскликнула я. – Никаких психотерапевтов.
Он криво ухмыльнулся:
– Мне кажется или я слышу нотки антипатии?
– Я ничего не имею против терапии, просто знаю, что не поможет. Трезво смотрю на ситуацию. Я совершила огромную ошибку. Я не была уверена, что любила его достаточно сильно, а теперь я знаю, что люблю, а его отец умер, и Брюс меня больше не любит.
Я выпрямилась и вытерла лицо.
– Но я все еще хочу участвовать. Чтобы хоть что-то в жизни меня порадовало. Я хочу чувствовать, что я делаю что-то правильно.
Доктор снова усадил меня на стол для осмотра, его руки нежно касались моей спины и рук, пока он обвязывал кусок резиновой трубки вокруг моего бицепса и велел сжать кулак. Я отвернулась, когда он ввел иглу – так умело, что я едва почувствовала укол. Мы оба смотрели, как пробирка наполняется кровью. Мне стало интересно, о чем доктор думает.
– Почти готово, – тихо сказал он, прежде чем ловко вынуть иглу и прижать кусок ваты к ранке.
– А конфетку дадут? – пошутила я.
Доктор протянул мне пластырь и листок бумаги, на котором написал два имени и два номера телефона.
– Возьмите, – настоял доктор Кей. – И, Кэнни, вам нужно поесть. Если не сможете, обязательно позвоните нам. Я все-таки настоятельно прошу, свяжитесь с одним из этих специалистов.
– Вы и правда думаете, что с моими габаритами пара дней голодовки меня убьет?
– Это очень вредно, – серьезно сказал он. – И может оказать неблагоприятное влияние на метаболизм. Я предлагаю начать с чего-нибудь легкого… тосты, банан, напитки без газа.
Когда мы вышли в коридор, доктор протянул мне толстенную стопку бумаг.
– И продолжайте тренировки, – произнес он. – Они помогают почувствовать себя лучше.
– Говорите как моя мама, – фыркнула я, засовывая все в сумочку.
– И, Кэнни? – Доктор придержал меня за локоть. – Постарайтесь не принимать все так близко к сердцу.
– Я понимаю, – кивнула я. – Просто хочется, чтобы все было по-другому.
– Все будет хорошо, – твердо сказал он. – И…
Его голос затих, на лице появилось смущение.
– Вы помните, что назвали себя плохим человеком?
– Ой, – теперь смутилась я. – Простите. Я, бывает, перегибаю с мелодрамой…
– Нет, нет, все в порядке. Я просто имел в виду… хотел сказать вам…
Двери лифта открылись, люди в нем уставились на меня. Я посмотрела на доктора и отступила назад.
– Это не так, – сказал он. – Увидимся на занятиях.
Вернувшись домой, я первым делом бросилась к телефону. Автоответчик мигал, единственное сообщение… от Саманты.
– Привет, Кэнни, это Сэм… Нет, не Брюс, так что сотри это щенячье выражение с мордашки и позвони мне, если хочешь прогуляться. Я угощу тебя кофе со льдом. Вкуснейшим. Даже лучше, чем парень. Пока.
Я положила трубку и снова подняла ее, как только раздался звонок. Может быть, все-таки Брюс?
Вместо него это оказалась моя мама.
– Где ты была? – требовательно спросила она. – Я сто раз уже звонила.
– Могла бы оставить сообщение, – заметила я.
– Я знала, что в конце концов дозвонюсь. Как дела?
– О, знаешь… – я затихла.
С тех пор как умер отец Брюса, мама очень старалась меня поддержать. Она отправила открытку его семье и сделала пожертвование храму. Она звонила каждый вечер и настаивала, чтобы я пришла на серию плей-офф ее лиги по софтболу и посмотрела, как «Двустволки» сразятся с «Девяткой». Как раз то внимание, без которого я могла бы обойтись, но я понимала, что она хочет как лучше.
– Ты гуляешь? – спросила она. – Катаешься на велосипеде?
– Иногда. – Я вздохнула, вспомнив, как Брюс жаловался, что гостить у меня дома сродни триатлону, чем отдыху. Все потому что мама всегда пыталась организовать прогулку пешком или на велосипеде, игру в баскетбол два-на-два в Еврейском центре, где радостно гоняла брата под щитами, я потела на дорожке, а Брюс читал спортивную колонку в зале для пожилых.
– Я гуляю, – проговорила я. – Каждый день выхожу с Нифкином.
– Кэнни, этого недостаточно! Тебе надо сюда, домой. Ты же приедешь на День благодарения? В среду или днем раньше?
Тьфу. Благодарение. В прошлом году Таня пригласила еще одну пару, – разумеется, женщин. Одна не прикасалась к мясу и называла всех гетеросексуалов «овуляшками» и «осеменителями», а ее подруга – косая сажень в плечах, короткая стрижка, в общем, странная копия моего парня с выпускного – краснела рядом, а потом вдруг исчезла. Мы нашли ее много часов спустя в гостиной у телика, где она смотрела футбол. Таня, которую привычка курить «Мальборо» напрочь лишила вкусовых рецепторов, всю трапезу бегала от кухни к столу, принося переваренные, пережаренные, пересоленные гарниры один за другим и нечто под названием «Тофиндейка» для вегетарианки. Джош ушел рано, бормоча о выпускных экзаменах, а Люси все время трындела по телефону с таинственным бойфрендом, который, как мы позже узнали, женат и старше ее на двадцать лет.
«Больше никогда», – шептала я Брюсу той ночью, пытаясь улечься поудобнее на бугристом диване, в то время как Нифкин дрожал за стереодинамиком. Место, где раньше стояла моя кровать, теперь занимал ткацкий станок Тани, поэтому всякий раз, когда мы приезжали, ночевать приходилось в гостиной. А бедного Нифа по очереди преследовали Танины злобные кошки, Гертруда и Элис.
– Может, приедешь домой на выходные? – спросила мама.
– Я занята.
– Ты помешана, – поправила она. – Спорим, сидишь там, читаешь старые любовные послания от Брюса и ждешь не дождешься, когда я положу трубку, а то вдруг же он позвонит.
Черт. Как она это делает?
– Неправда, – ответила я. – У меня две линии.
– Пустая трата денег, – сказала мама. – Послушай, Кэнни. Он явно злится. И пока не собирается бежать обратно…
– Я в курсе, – холодно перебила я.
– Тогда в чем проблема?
– Я по нему скучаю.
– По чему? По чему там так сильно скучать?
Я помолчала с минуту.
– Позволь, я спрошу, – мягко начала мама. – Ты с ним общалась?
– Да. Мы общаемся.
По правде, я сломалась и позвонила ему дважды. Оба звонка длились менее пяти минут, оба закончились, когда он вежливо сказал, что ему пора.
Мама не унималась:
– Он тебе звонит?
– Не часто. Не то чтобы.
– И кто заканчивает звонки? Ты или он?
Запахло жареным.
– Смотрю, ты вернулась на арену раздачи гетеросексуальных советов.
– Мне можно, – весело откликнулась мама. – Так вот: кто первым вешает трубку?
– Когда как, – солгала я.
По правде говоря, это был Брюс. Всегда Брюс. Все было так, как сказала Сэм. Я вела себя как жалкий щенок. Я это знала и, что еще хуже, не могла остановиться.
– Кэнни, – проговорила мама, – дай ему передышку, а? И себе тоже. Приезжай домой.
– Я занята, – упрямо возразила я, чувствуя, как моя решимость потихоньку ослабевает.
– Испечем печенье, – продолжала уговаривать мать. – Погуляем. Покатаемся на велосипеде. Может, съездим на денек в Нью-Йорк…
– Разумеется, с Таней.
Мама вздохнула.
– Кэнни, – сказала она, – знаю, что Таня тебе не нравится, но она моя спутница… Ты не можешь хотя бы попытаться быть милой?
Я подумала:
– Нет. Прости.
– Мы можем провести время только вдвоем, если ты и правда так хочешь.
– Посмотрим, – уклонилась я от прямого ответа. – У меня куча дел. И надо съездить в Нью-Йорк в следующие выходные. Я тебе говорила? У меня интервью с Макси Райдер.
– Правда? О-о, как она шикарна в том шотландском фильме.
– Передам ей твои слова.
– И послушай, Кэнни. Не звони ему больше. Просто дай ему немного времени.
Разумеется, я знала, что мать права. Во-первых, я не идиотка, а во‐вторых, я слышала это от Саманты и от всех до единого друзей и приятелей, которые хотя бы мимолетно знакомы с ситуацией, и, вероятно, услышала бы и от Нифкина, если бы только он умел говорить.
Но почему-то не могла остановиться. Я превратилась в человека, которого в другой жизни сама бы пожалела – того, кто ищет знаки, закономерности, перебирает каждое слово в разговоре в поисках скрытых значений, тайных сигналов, подтекста, который бы говорил: «Да, я тебя люблю, ну конечно, я все еще тебя люблю».
– Я бы хотела тебя увидеть, – застенчиво сказала я ему во время нашего пятиминутного телефонного разговора номер два.
Брюс вздохнул.
– Думаю, с этим стоит подождать, – ответил он. – Я просто не хочу снова нырять в омут.
– Но мы же как-нибудь увидимся? – издала я тоненький писк, совершенно не похожий на мой обычный голос, и Брюс опять вздохнул.
– Я не знаю, Кэнни, – сказал он, – я просто не знаю.
Но «я не знаю» не равно «нет», рассуждала я, и как только у меня появится шанс быть с ним, сказать, как мне жаль, показать, как много я могла ему дать, как сильно я хотела к нему вернуться… Что ж, тогда-то он и примет меня обратно. Конечно, он так и сделает. Разве не он первым сказал «я тебя люблю» три года назад, когда мы обнимали друг друга в моей постели? И разве не он был тем, кто всегда говорил о браке, всегда останавливался на прогулках, чтобы полюбоваться детьми, всегда вел меня к витринам ювелирных магазинов, когда мы шли по Сансом-стрит, целовал мой безымянный палец и говорил, что мы всегда будем вместе?