– Опять лесбийская индейка? – Саманта сморщила нос. – Помнится, ты давала мне четкие инструкции врезать тебе, если ты еще раз соберешься провести выходные с Таней?
– Я устала, – ответила я ей. – Очень устала и хочу домой.
Сэм села рядом:
– Так что происходит, ну правда?
И мне так отчаянно захотелось рассказать, просто повернуться и выложить все, как есть, попросить помочь, попросить сказать мне, что делать дальше. Но я не могла. Не сейчас. Мне нужно было время, чтобы разобраться в своих мыслях, прежде чем вступать в дискуссии. Я знала, какой совет услышу от Саманты. Тот же самый, что я сама дала бы ей в такой ситуации: молодая, одинокая, с отличной карьерой, залетевшая от парня, который не отвечает на звонки. Ничего сложного. Пятьсот долларов за прием, пара дней слез и судорог, конец истории.
Но прежде чем я перейду к очевидному, мне нужно было немного времени. Хотя бы несколько дней. Я хотела вернуться домой, даже если дом давно превратился из счастливого убежища в подобие сапфической коммуны.
Организовать все оказалось несложно. Я позвонила Бетси, и та разрешила мне взять столько дней, сколько мне нужно.
– У тебя три недели отпуска и пять дней, оставшихся с прошлого года, плюс отгул за поездку в Нью-Йорк, – сообщал ее голос на моем автоответчике. – Счастливого Дня благодарения, и увидимся на следующей неделе.
Я написала Макси по электронной почте.
«Кое-что произошло… к сожалению, не то, на что я надеялась, – писала я. – Брюс встречается с воспитательницей детского сада. Мое сердце разбито, и я еду домой, чтобы есть жареную индейку и позволить матери меня жалеть».
«Тогда удачи, – немедленно отписалась Макси в ответ, хотя в Австралии должно было быть примерно три часа ночи. – Забей на эту воспитательницу. Она для него переходный объект. Такие никогда не задерживаются надолго. Позвони или напиши, когда будешь дома… Весной я снова буду в Штатах».
Я отменила запись к парикмахеру, отложила несколько телефонных интервью, договорилась с соседями, чтобы они забирали приходящие счета и почту. Звонить Брюсу я не стала. Если я приму решение не сохранять беременность, ему незачем знать. На этом этапе наших неотношений я не могла себе представить, как он сидит рядом со мной в клинике и нежно держит за руку. Если же я решу оставить ребенка… что ж, этот мост я сожгу, когда до него доберусь.
Я прицепила крепеж и горный байк к задней части моей маленькой синей «Хонды», устроила Нификина в дорожной переноске и бросила сумку в багажник. Готова или нет, но я еду домой.
Часть третьяВ заплыв
10
Летом между третьим и четвертым курсом Принстона я проходила стажировку в «Виллидж Вэнгард», старейшем и наиболее авторитетном независимом еженедельнике страны.
Это были три месяца кромешного ада. Во-первых, тогда случилось самое жаркое лето за последние годы. Манхэттен буквально вскипал. Каждое утро я начинала потеть, как только выходила из душа, продолжала во время поездки на метро в центр города и так далее весь день.
Я работала на ужасную женщину по имени Кики. Высокая, тощая, как скелет, она красила волосы хной, носила очки «кошачий глаз» из комиссионки и постоянно хмурилась. Летняя униформа Кики состояла из мини-юбки и сменяющих друг друга замшевых сапог до бедра и самых громких в мире сабо, вкупе с обтягивающей футболкой с какой-то очень хипстерской мутью.
Поначалу Кики ставила меня в тупик. Не прикидом, тот вполне соответствовал, да и плохое обращение для «Вэнгарда» было обычным делом, но я никак не могла взять в толк, когда она вообще успевает работать? Она приходила поздно, уходила рано, в промежутках обедала по два часа и, казалось, большую часть дня в офисе болтала с друзьями по телефону об одном и том же. Мозаичная табличка с именем на белом заборчике, которым она огородила свое пространство, гласила: «Ответственный редактор». И хотя она пыталась выглядеть очень ответственно, я никогда не видела, чтобы она редактировала.
Кики, однако, была мастером делегирования неприятных обязанностей.
– Я тут подумала о женщинах и убийствах, – объявляла Кики во вторник днем, лениво потягивая кофе со льдом, в то время как я, стоя перед ней, обливалась потом. – Посмотри-ка, что у нас уже было.
Это был девяносто первый год. Старые выпуски «Вэнгарда» хранились не онлайн и даже не в микропленке, а в огромных, пыльных, разваливающихся на части переплетах, и каждый весил не менее десяти килограммов. Эти папки размещались вдоль коридора, соединявшего офисы обозревателей с загоном, где стояли металлические стулья и покрытые сигаретными пропалинами столы, служившие рабочими местами для меньших светил «Вэнгарда». Я целыми днями снимала папки с полок, перетаскивала их сначала к своему столу, потом к копировальному аппарату, постоянно пытаясь избежать перегара и блудливых рук одного выдающегося борца за права на оружие, чей офис находился аккурат рядом с полками и чьим любимым летним развлечением оказалось случайно, то есть нарочно касаться моей груди, пока мои руки были заняты папками.
Страх и ужас. Через две недели я отказалась от подземки и начала ездить на автобусе. Несмотря на то что поездка стала вдвое длиннее и осталась такой же жаркой, я хотя бы не спускалась в душную, зловонную яму, в которую превратилась станция метро на 116-й улице. И вот, однажды ранним августовским днем я сидела в автобусе, думая о своем и привычно обливаясь потом. Едва автобус миновал бар «Биллиз Топлес», я услышала очень тихий и совершенно спокойный голос, который словно исходил точнехонько из основания моего черепа.
– Я знаю, куда ты едешь, – сказал голос.
У меня волосы встали дыбом на руках и затылке. Я покрылась гусиной кожей, внезапно стало холодно. Я была полностью уверена, что говоривший со мной голос не принадлежит человеку. Голос из мира духов, могла бы я сказать тем летом, высмеивая ситуацию при друзьях. Но на самом деле я подумала, что это был голос Бога.
Разумеется, то оказался не Бог, а просто Эллин Вайс, маленькая, странная, андрогинная на вид писательница-авангардистка, которая села позади меня и решила сказать «Я знаю, куда ты едешь» вместо приветствия. Но в глубине души я понимала, что, если бы мне довелось услышать голос Божий, он звучал бы именно так: тихо, спокойно и уверенно.
А как только вы слышите глас Божий, все вдруг меняется. И в тот же день, когда выдающийся борец за права на оружие провел кончиками пальцев по моей правой груди по пути в свой кабинет, я случайно, то есть нарочно уронила подборку за восемьдесят седьмой год ему на ногу.
– Ох, прошу прощения, – пропела я медовым голоском, глядя, как он посерел, аки грязная простыня, и, спотыкаясь, ушел. Он никогда больше не прикоснулся ко мне и пальцем.
И когда Кики глубокомысленно сказала:
– Я тут подумала о женщинах и мужчинах, о том, насколько они разные, – и попросила меня перелистать выпуски, я в ответ сказала ей откровенную ложь.
– Руководитель моей практики говорит, что я не получу оценку, если все, что вы мне поручаете, – это ксерокопировать. Если у вас нет для меня заданий, уверена, у выпускающих редакторов найдутся.
В тот же день я ускользнула из тощих лапок разъяренной Кики и провела остаток лета, сочиняя заголовки и попивая дешевый алкоголь с новыми коллегами.
Теперь, семь лет спустя, я сидела, скрестив ноги, на столе для пикника, припарковав велосипед и подставив лицо бледному ноябрьскому солнцу, в ожидании того голоса. В ожидании, что Бог обратит на меня внимание, пока я тут сижу посреди государственного парка Пеннвуд в пригороде Пенсильвании в пяти милях от дома, и, посмотрев на меня сверху вниз, скажет: «Оставь ребенка». Или «Позвони в Центр планирования семьи».
Я вытянула ноги, подняла руки над головой, втягивая воздух через нос и выдыхая ртом, как учил бойфренд Саманты, он же инструктор по йоге, чтобы очистить кровоток и увеличить ясность мысли. Если все произошло, как я предполагала, если я забеременела, когда мы с Брюсом последний раз были вместе, тогда я на восьмой неделе. Насколько он уже большой? Я задумалась. Размером с кончик пальца, ластик на карандаше, головастика?
Я решила, что подожду Бога еще минут десять, и вдруг услышала:
– Кэнни?
Фу. Точно не глас Божий. Стол накренился, когда Таня забралась на него, но я все продолжала сидеть с закрытыми глазами, надеясь, что, если я проигнорирую ее присутствие, она все-таки хоть в этот раз уйдет.
– Что случилось?
Глупая я. Я совсем забыла, что Таня была участницей множества групп самопомощи: одна для семей алкоголиков, другая для тех, кто пережил сексуальное насилие, третья называлась «Нет созависимости!». Именно с восклицательным знаком. Чтобы она и оставила в покое? Да никогда. Таня была полна решимости вмешаться.
– Может, если ты поделишься, станет легче? – пророкотала она, закуривая сигарету.
– М-м-м, – промычала я в ответ.
Даже сквозь опущенные веки я чувствовала, что Таня за мной наблюдает.
– Тебя уволили, – внезапно заявила она.
Мои глаза невольно распахнулись.
– Чего?
Таня самодовольно сияла:
– Я угадала, да? Ха! Твоя мать должна мне десятку.
Я легла на спину, отмахиваясь от дыма и раздражаясь все сильнее.
– Нет, меня не уволили.
– Значит, Брюс? Что-то еще случилось?
– Таня, у меня нет никакого желания обсуждать это сейчас.
– Все-таки Брюс? – скорбно протянула Таня. – Вот дерьмо.
Я снова села:
– Почему тебя это так беспокоит?
Она пожала плечами:
– Твоя мать ставила на то, что все дело в Брюсе, так что, если она права, я ей должна.
Прекрасно, подумалось мне. Моя несчастная жизнь свелась к череде десятидолларовых ставок. К глазам тут же подступили слезы. Кажется, теперь я плакала по любому поводу и без.
– Ты ж видела его последнюю статью, да? – спросила Таня.
Видела. «И вновь любовь» – так называлась статья в декабрьском номере, который попал на прилавки как раз вовремя, чтобы испортить мне День благодарения. «Я знаю, что должен сосредоточиться на Э.», – писал Брюс.