– Я всегда пристегиваюсь.
– Позвони, когда узнаешь дату родов.
– Позвоню! Обещаю!
– Ладно, – смирилась она, протянула руку и погладила меня по щеке кончиками пальцев. – Я тобой горжусь.
Я хотела спросить почему. Что я сделала такого, чем можно гордиться? Залет дочери от парня, который не хочет иметь с ней ничего общего, – так себе тема на похвастаться перед друзьями из книжного клуба или отправить в Еженедельник выпускников Принстона. Быть матерью-одиночкой, возможно, уже не так страшно среди кинозвезд, но, судя по тому, что я наблюдала у своих разведенных коллег, для обычной женщины – это сплошная морока. И, конечно, тоже не основание для праздника или гордости.
Но я не спросила. Просто завела машину и поехала и махала маме в ответ, пока она не скрылась из виду.
В Филадельфии все выглядело по-другому. Или, может, это было просто потому, что теперь я видела все по-другому. По пути наверх я заметила, что мусорный бак перед квартирой на втором этаже полон пивных банок, а из-за двери доносится пронзительный закадровый смех. На улице сработала сигнализация автомобиля, где-то поблизости разбилось стекло. Обычный фоновый шум, который я почти не замечала большую часть времени, но должна была начать замечать сейчас… когда на мои плечи легла ответственность за другое существо.
Моя квартира на третьем этаже за пять дней моего отсутствия покрылась тонким слоем пыли, и в ней стоял затхлый запах. «Здесь негде растить ребенка», – думала я, открывая окна, зажигая свечу с ароматом ванили и отыскивая щетку для уборки.
Я поставила Нифкину свежий корм и воду. Подмела полы. Разобрала белье, чтобы постирать на следующий день, и посудомоечную машину, убрала еду в морозилку, сполоснула и повесила сушиться купальник. На середине составления списка покупок, где-то между цельным обезжиренным молоком и свежими яблоками я вдруг поняла, что даже не проверила голосовую почту, вдруг кто-нибудь звонил… вернее, вдруг мне звонил Брюс. Шансы минимальные, но я вспомнила про презумпцию невиновности. Имеет же он на нее право?
И когда выяснилось, что он не звонил, меня охватила грусть, но не та острая, нервная, тревожно-болезненная печаль, не всепоглощающая уверенность, что я умру, если он не будет меня любить, которую почувствовала той ночью в Нью-Йорке с Макси.
– Он меня любил, – осторожно сообщила я подметенной комнате. – Он меня любил, но больше не любит. И это не конец света.
Нифкин поднял мордочку, внимательно посмотрел на меня со своего места на диване и снова угнездился спать. Я вернулась к списку покупок.
Яйца, записала я. Шпинат. Сливы.
12
– Ты – чего?!
Я склонилась над латте без кофеина на обезжиренном молоке и поджаренным бейглом.
– Беременна. Жду ребенка. В интересном положении. Залетела. Булочка с начинкой.
– Хорошо-хорошо, я поняла. – Саманта уставилась на меня: полные губы приоткрыты, в широко распахнутых карих глаза ни намека на сон, хотя на часах еще только семь тридцать утра. – Как?
– Как обычно, – ответила я беспечно.
Мы сидели в кофейне по соседству, которая после шести вечера превращалась в бар. Бизнесмены штудировали «Икзэминер», измученные мамочки с колясками глотали живительный кофе. Хорошее место, чистое и светлое. Не для сцен.
– С Брюсом?
– Ладно, может быть, не совсем обычно. Сразу после смерти его отца…
Саманта душераздирающе вздохнула:
– Господи, Кэнни… что я тебе говорила о сексе с сиротками?
– Помню, – пожала я плечами. – Просто так получилось.
Она позволила себе еще раз вздохнуть, потом потянулась к ежедневнику – вся такая деловая, хотя на ней были простые черные легинсы и футболка.
– Ладно, – произнесла она. – Ты уже звонила в клинику?
– Вообще-то нет, – ответила я. – Я собираюсь оставить ребенка.
Ее глаза стали еще больше.
– Что? Как? Почему?
– А почему нет? Мне двадцать восемь, у меня достаточно денег…
Саманта покачала головой:
– Ты загубишь собственную жизнь.
– Да, жизнь изменится…
– Нет. Ты меня не услышала. Ты ее загубишь.
Я опустила чашку на стол.
– В смысле?
– Кэнни. – Сэм уставилась на меня с мольбой в глазах. – Мать-одиночка… В смысле, что и без того сложно встретить нормального мужчину… Ты понимаешь, как это повлияет на твою социальную жизнь?
По правде говоря, я не придавала этому особого значения. Поняв, что потеряла Брюса окончательно, я даже не начинала думать о том, может ли появиться кто-то вместо него.
– Но не только социальная, – продолжала Саманта. – Вся твоя жизнь. Ты понимаешь, как все изменится?
– Конечно.
– Больше никаких отпусков, – начала Саманта.
– Да ладно тебе! Берут же люди с собой детей!
– И тебе хватит на это денег? Если ты вообще будешь и дальше работать…
– Да. Частичная занятость. По крайней мере, поначалу.
– Значит, доход снизится, а на няню все равно придется раскошелиться, пока ты сидишь на работе. Все это очень серьезно отразится на качестве твоей жизни, Кэнни. Очень серьезно.
Что ж, все так. Больше никаких трехдневных выходных в Майами только потому, что у авиакомпании распродажа билетов, а у меня внезапное желание погреться на солнышке. Больше никаких недель в Киллингтоне в арендованной квартире, где я целый день каталась на лыжах, а Брюс, ни разу не лыжник, курил травку в джакузи и ждал моего возвращения. Больше никаких кожаных ботинок за двести долларов, которые мне абсолютно необходимы прямо сейчас, никаких ужинов за сотню, никаких послеобеденных посещений спа-салона за восемьдесят баксов, чтобы мне поскребли пятки и выщипали бровки.
– Что ж, жизнь меняется, – сказала я. – Случается то, чего не планируешь. Люди болеют… или теряют работу…
– Такое нельзя проконтролировать, – заметила Саманта. – А твою ситуацию можно.
– Я уже решила, – тихо произнесла я.
Саманту это не смутило.
– Представь, каково это, родить ребенка без отца, – припечатала она.
– Я понимаю, – возразила я и подняла руку, не давая ей продолжить. – Я думала об этом. Понимаю, что все не идеально. Если бы я могла выбирать…
– Но ты можешь, – все-таки перебила Саманта. – Подумай обо всем, с чем придется справляться в одиночку. Любая, даже малейшая ответственность ляжет на твои плечи. Ты действительно готова? И насколько это справедливо по отношению к ребенку. Рожать его в таких условиях?
– Но другие же рожают!
– Кто? Матери на пособиях? Девочки-подростки?
– Конечно! Они! Полным-полно женщин, у которых есть дети, а отцов рядом нет, и они справляются.
– Кэнни, это не жизнь. Еле сводить концы с концами.
– У меня есть немного денег. – Я сама же услышала, как жалко это прозвучало.
Саманта отпила кофе.
– Это из-за Брюса? Чтобы удержать Брюса?
Я посмотрела на свои сцепленные руки, на скомканную между ними салфетку.
– Нет. То есть… он, конечно, участвует здесь по умолчанию… но это не значит, что я намеренно забеременела, чтобы снова его зацепить.
Брови Саманты приподнялись.
– А подсознательно?
Я содрогнулась:
– Господи, надеюсь, мое подсознание не настолько темное!
– Темное оно или нет, не имеет к этому никакого отношения. Может быть, в глубине души какая-то часть тебя надеялась… или надеется… что, как только Брюс узнает, он вернется.
– Я не собираюсь ему говорить.
– В смысле, ты не собираешься ему говорить?!
– А с чего я должна? – парировала я. – Он решил жить дальше, он нашел себе другую, он не хочет иметь ничего общего со мной и моей жизнью, так почему я должна ему говорить? Мне не нужны его деньги, и я не хочу получать обрывки внимания, которые ему придется мне уделять…
– Но как же ребенок? Разве ребенок не заслуживает, чтобы в его жизни был отец?
– Ой, да брось, Саманта. Мы говорим о Брюсе. Об укурке Брюсе. С хвостиком на затылке и наклейкой «За лигалайз!» на бампере.
– Он хороший парень, Кэнни. Он, наверное, был бы действительно хорошим отцом.
Я прикусила губу. Больно признавать или даже думать такое, но, вероятно, это была правда. Брюс был вожатым в лагере в течение многих лет. Дети его любили, с хвостиком или без, под наркотой или нет.
Каждый раз, видя его со своими двоюродными братьями или бывшими обитателями лагеря, я замечала, что они всегда соперничали друг с другом, чтобы сесть рядом за ужином, или поиграть с ним в баскетбол, или попросить его помочь им с домашней работой. Даже когда наши отношения стали очень плохими, я никогда не сомневалась, что он будет замечательным отцом.
Саманта покачала головой:
– Не знаю, Кэнни. Просто не знаю. – Она смотрела на меня, долго и пристально. – Он же все равно узнает.
– Как? Мы больше не в одной компании… Живет он далеко.
– О, он узнает! Я видела достаточно мыльных опер, чтобы это гарантировать. Ты столкнешься с ним где-нибудь. Он что-нибудь услышит о тебе. Он узнает. Обязательно.
Я пожала плечами, пытаясь храбриться.
– Ну, узнает он, что я беременна. Это не значит, что я должна сказать ему, что беременна от него. Пусть думает, что я спала со всеми подряд.
От мысли, что Брюс может так обо мне подумать, внутри все перевернулось.
– Пусть считает, что я пошла в банк спермы. В общем, не обязательно ему знать. – Я взглянула на Саманту. – И тебе не обязательно ему рассказывать.
– Кэнни, тебе не кажется, что он имеет право знать? Что будет отцом.
– Нет, он не…
– От него родится ребенок. Что, если он захочет быть отцом? Что, если он подаст на тебя в суд, чтобы получить опеку?
– Ладно, я тоже смотрела этот выпуск шоу…
– Я серьезно, – отрезала Саманта. – Ты знаешь, что он имеет право.
– Я тебя умоляю. – Я пожала плечами, стараясь не выказывать тревогу. – Брюс за своими самокрутками едва может уследить, вечно папиросная бумага кончается. Зачем ему ребенок?
Саманта развела руками:
– Не знаю. Может быть, незачем. А может, он подумает, что ребенку нужен… ну знаешь, образец мужского пола для подражания.