Хороши в постели — страница 51 из 75

Меня всегда больно цепляют подобные мелочи.

Подметая вчера вечером – должна была прийти моя новая девушка, и мне хотелось, чтобы дома был порядок, – я нашел гранулу собачьего корма, застрявшую между плитками.

Я, конечно же, вернул очевидные вещи: одежду, украшения, а остальное выбросил. Ее письма сложены в коробку в шкафу, фотографии отправились в изгнание в подвал. Но как быть готовым к тому, что крошечная гранула корма ее собаки каким-то чудом переживет несколько месяцев незамеченной, а потом вдруг – оп – и появится в совке и снова пошатнет равновесие? Как такое пережить?

У каждого своя история, говорит моя девушка, пытаясь меня успокоить. У каждого свой багаж, каждый носит с собой частичку прошлого. Она воспитательница в детском саду, студентка социологии, профессиональный эмпат; она знает, что нужно говорить. Но я прихожу в ярость, когда обнаруживаю вишневую гигиеническую помаду К. в бардачке, одинокую голубую варежку в кармане моего зимнего пальто. А еще я прихожу в ярость из-за вещей, которые не могу найти: майку тай-дай и футболку с Сыроназавром Рексом, которую я получил за отправку трех корешков в «Крафт макарони энд чиз». Потому что я знаю – они у нее, и я никогда их не верну. Я думаю, что, когда отношения заканчиваются, должен случаться День амнистии вещей. Не сразу, когда вы оба еще кипите, сломленные, измученные и, вероятно, склонные к опрометчивому сексу. Но в некотором будущем, когда вы все еще можете общаться цивилизованно и до того, как превратите бывшую любовь в простые воспоминания.

«Превратите бывшую любовь в простые воспоминания».

Так вот что он делает, печально подумала я. Есть только маленький нюанс. Ладно превращать бывшую, а вот ребенка – в ничего не значащую помеху, о которой даже не стоит беспокоиться?! Что он там писал про ярость? Вот где ярость. Опрометчивый секс, ты смотри! А как насчет последствий этой маленькой оплошности?!

А пока что я вызвал клининг. Полы, сказал я, показывая им гранулу и бормоча мрачные предсказания о жуках, мышах и других разнообразных паразитах. Но на самом деле меня преследуют воспоминания.

Я больше ее не люблю. Но это не значит, что мне не больно.

Уф! Я откинулась на мягкое, обтянутое кожей сиденье повышенной комфортности и закрыла глаза, чувствуя такую острейшую, сильнейшую смесь печали и ярости – и внезапной всепоглощающей надежды, – что на миг мне показалось, будто меня сейчас стошнит. Брюс написал это три месяца назад. Именно столько времени журналы готовили материал в печать. Видел ли он мое письмо? Знал ли он, что я беременна? И что он чувствовал сейчас?

– Он все еще по мне скучает, – пробормотала я, положив руку на живот.

Так значит ли это, что надежда все еще есть? На минуту я подумала, что, может, я отправлю-таки ему эту футболку с Сыроназавром Рексом в знак… в качестве предложения мира. Потом я вспомнила последнее, что я отправила ему по почте, а это известие, что у меня будет его ребенок, а он даже не потрудился снять трубку и спросить, как я себя чувствую.

– Он меня больше не любит, – напомнила я себе.

И мне стало интересно, что чувствовала Э., читая эту статью? Воспитательница в детском саду с ее милыми разговорами о багаже и маленькими мягкими ручками. Задавалась ли вопросом, почему он писал обо мне спустя столько времени? Ее интересовало, почему ему все еще не плевать? А ему не плевать, или я просто выдавала желаемое за действительное? А если бы я позвонила, что он бы мне сказал?

Я беспокойно завозилась в кресле, перевернула подушку, затем прижала ее к окну и прислонилась. Снова закрыла глаза, а когда открыла, капитан уже объявлял о заходе на посадку в прекрасном Лос-Анджелесе. Здесь светило солнце, дул юго-западный ветер и воздух был прогрет до идеальных двадцати шести градусов.

* * *

Я сошла с самолета с карманами, полными маленьких подарков, которые мне насовали стюардессы: мятные конфетки, шоколадки, бесплатные маски для глаз, мочалки и носки. В одной руке я держала переноску Нифкина, в другой – сумку со своими вещами. Я упаковала нижнее белье на неделю, комплект для беременных, за вычетом длинной юбки и туники, которые были на мне, и несколько пригоршней различных гигиенических средств, которые побросала в последнюю минуту. Ночная рубашка, кроссовки, записная книжка, блокнот и экземпляр книги «Ваш здоровый ребенок» с загнутыми уголками страничек.

– Надолго едешь? – спросила мама накануне вечером.

Коробки и пакеты с тем, что я купила в торговом центре, все еще валялись в коридоре и на кухне, как павшие тела. Но кроватка была собрана идеально. Должно быть, доктор Кей управился, пока я разговаривала по телефону с Макси.

– На выходные. Может, еще на пару дней, – ответила я.

– Ты же рассказала этой Макси о ребенке?

– Да, мам, она в курсе.

– И ты будешь мне звонить, так?

Я закатила глаза, согласна угукнула и повела Нифкина к Саманте, сообщить ей хорошие новости.

– Подробности! – потребовала она, протягивая мне чашку чая и устраиваясь на диване.

Я рассказала все, что знала сама. Буду продавать свой сценарий студии, нужно найти агента, и я встречаюсь с несколькими продюсерами. Не стала упоминать, что Макси убеждала меня найти временное жилье и остаться в Калифорнии на случай неизбежных изменений и переписываний.

– Это просто невероятно! – воскликнула Саманата и обняла меня. – Кэнни, это прекрасно!

И это действительно прекрасно, размышляла я, спускаясь по трапу. Переноска Нифкина билась о ногу.

– Аэропорт, – тихонько объяснила я малышу.

И там, возле входа, меня ждала Эйприл. Я мгновенно узнала ее по той встрече в Нью-Йорке. Те же черные сапоги до колен, только волосы собраны в высокий хвост прямо на макушке. И что-то странное случилось на лице, между носом и подбородком… я не сразу поняла, что это она улыбается.

– Кэнни! – позвала она, помахав, а потом взяла меня за руку. – Мне так приятно наконец-то с вами познакомиться!

Она окинула меня взглядом, на одно или два мгновения задержавшись на животе, и снова засияла дежурной улыбкой.

– Выдающийся талант! Мне так понравился сценарий. Я просто влюбилась. Как только Макси дала мне его, я сразу же сказала ей две вещи: Макси – ты Джози Вайс! И я не могу дождаться встречи с гением, который ее придумал!

Я на мгновение подумала, стоит ли напомнить Эйприл, что мы вроде как знакомы, и это был худший журналистский опыт месяца, а то и года. Мне стало интересно, услышит ли она, если я скажу «лицемерка» малышу. Но потом решила: зачем раскачивать лодку? Может, она и правда меня не узнала. Я не выглядела беременной в тот раз, а она не улыбалась.

Эйприл наклонилась, заглядывая в переноску.

– А ты, должно быть, малыш Нифти? – проворковала она.

Нифкин зарычал в ответ. Эйприл не обратила на это никакого внимания.

– Очень красивая собачка.

Я фыркнула от смеха, а Нифкин продолжал рычать так сильно, что переноска вся вибрировала. Что уж никак не входит в перечень многих достоинств моего песика, так это красота.

– Как прошел полет? – переключилась на меня Эйприл, часто моргая и все еще улыбаясь.

Теперь мне стало интересно, а со своими знаменитыми клиентами она так же общается? И являюсь ли я уже ее клиентом, подписала ли Макси договор кровью или чем еще, чтобы пользоваться услугами кого-то вроде Эйприл?

– Отлично. Правда, очень приятно. Я никогда раньше не летала первым классом.

Эйприл взяла меня под руку, как будто мы были школьными приятельницами. Ее предплечье легло аккурат под моей правой грудью, но я постаралась не обращать на это внимания.

– Привыкайте, – с материнской опекой посоветовала она. – Вся ваша жизнь вот-вот изменится. Так что садитесь поудобнее и наслаждайся поездкой!


Эйприл поселила меня в номере люкс в «Беверли-Уилшир», объяснив, что студия забронировала мне номер на ночь.

Даже если и всего на одну ночь, я чувствовала себя как Джулия Робертс в «Красотке», если бы ему прописали другой финал, где проститутка остается одна, беременная и утешить ее может лишь ее песик.

В таком люксе вполне могли снимать «Красотку». Большой, светлый и роскошный во всех отношениях. На стенах красовались обои в золотисто-кремовую полоску, полы устланы ультратонким бежевым ковровым покрытием, а ванная комната являла собой этюд из мрамора, пронизанного золотыми жилками. Сама комната была больше, чем моя гостиная, а в ванне можно было непринужденно играть в водное поло, если бы мне захотелось.

– Супер-пупер, – отметила я для малыша и распахнула стеклянные двери.

За ними обнаружилась кровать размером чуть ли не с теннисный корт, застеленная белоснежными простынями и пушистым розово-золотым одеялом. Все вокруг было чистым, пахнущим новизной и настолько великолепным, что я почти боялась дотрагиваться. Рядом с кроватью меня ждал изысканный букет.

«Добро пожаловать!» – гласила записка от Макси.

– Букет, – сообщила я ребенку. – Наверное, очень дорогой.

Нифкин выскочил из переноски и теперь деловито обнюхивал номер. Мельком глянув на меня, он встал на задние лапы и сунул нос в унитаз. Закончив инспекцию, песик бросился в спальню.

Я уложила его на подушку, приняла ванну и завернулась в шелковый халат. Позвонила в обслуживание номеров, заказала горячий чай, клубнику и ананас. Достала из мини-бара воды и упаковку шоколадного печенья «Шоко Лейбниц», короля всех печений, даже не вздрогнув при виде цены втрое выше той, что была бы в Филадельфии.

Откинувшись на две из шести подушек на кровати, я радостно захлопала в ладоши и громко засмеялась.

– Я здесь! – воскликнула я, и Нифкин залаял со мной за компанию. – Я смогла!

Затем я позвонила каждому, кого смогла вспомнить.

– Если будешь ужинать в любом из ресторанов Вольфганга Пака, возьми пиццу с уткой, – посоветовал Энди в режиме ресторанного критика.

– Пришли мне документы по факсу, прежде чем подписывать, – настаивала Саманта и еще минут пять тарахтела по-адвокатски, пока я ее не уняла.