– Что ж, – сказала я, когда мы ехали обратно домой, – остался лишь один вопрос: что делать дальше с собственной жизнью?
Он на миг повернулся, одарил меня легкой улыбкой и снова сосредоточился на дороге.
– На самом деле я подумал, не хочешь ли ты остановиться поужинать.
– Конечно! – согласно кивнула я.
Джой мирно посапывала в детском кресле. Мы где-то потеряли ее розовую ленточку.
– И теперь, когда этот вопрос решили… – вернулась я к предыдущей теме.
– Ты хочешь вернуться к работе? – спросил Питер.
Я думала об этом.
– Скорее всего, да, – проговорила я. – В конце концов, я скучаю по своему ремеслу.
И я осознала, насколько это правда.
– Это, пожалуй, самый долгий период, когда я ничего не писала. Боже, как я скучаю по своим невестам.
– Так что ты хочешь написать? – спросил Питер. – О чем?
Я обдумала этот вопрос.
– Статью для газеты? – начал предлагать он. – Еще один сценарий? Книгу?
– Книгу! – усмехнулась я. – Да прям, конечно!
– У тебя может получиться, – пожал он плечами.
– Не думаю, что во мне живет книга.
– Если живет, – серьезно сказал он, – я воспользуюсь всей своей медицинской подготовкой, чтобы ее вытащить.
Я рассмеялась. Джой проснулась и издала вопросительный звук. Я оглянулась и помахала ей рукой. Она внимательно посмотрела на меня, зевнула и снова заснула.
– Может, не книга, – задумчиво сказала я, – но я хотела бы написать обо всем этом.
– Статья в журнал?
– Может быть, – кивнула я.
– Хорошо, – сказал Питер таким тоном, будто все было решено раз и навсегда. – Жду не дождусь, чтобы прочитать.
Следующим утром я погуляла с Джой, позавтракала с Таней, поговорила с Самантой по телефону и условилась увидеться с Питером следующим вечером, а после спустилась в подвал и достала пыльный ноутбук, которым пользовалась в Принстоне четыре года. Я не ждала многого, но машинка запищала, запыхтела и услужливо включилась. И хотя клавиатура казалась странной, я стерла с экрана пыль и принялась писать.
ЛЮБОВЬ С ПЫШНОЙ ДАМОЙ
Кэндис Шапиро
Мне было пять лет, когда я научилась читать. Книги были для меня чудом: белые страницы, черные чернила, новые миры, новые друзья в каждом из них. По сей день я наслаждаюсь, когда открываю переплет в предвкушении того, куда я пойду и кого встречу внутри.
Я научилась ездить на велосипеде, когда мне было восемь. Это тоже открыло мне глаза на новый мир, который я могла изучать самостоятельно. Ручей, журчащий на пустыре через две улицы, магазин мороженого, в котором продавались домашние рожки за доллар, фруктовый сад, граничащий с полем для гольфа и в осенние дни пахший, как яблочный сидр.
Я узнала, что я толстая, когда мне было двенадцать. Это сказал мой отец, указывая на внутреннюю сторону моих бедер и нижнюю часть рук теннисной ракеткой. Мы играли, я раскраснелась и вспотела, светясь от радости движения.
– Тебе нужно будет следить за весом, – сказал он мне, ткнув меня ручкой ракетки так, что лишняя плоть задрожала.
Мужчины не любят толстых женщин.
И хотя это было не совсем правдой – были и мужчины, которые меня любили, и люди, которые уважали меня, – я несла его слова в свою взрослую жизнь как пророчество, рассматривая мир через призму моего тела и предсказания моего отца.
Я научилась держать диету и, конечно же, обманывать диету. Я научилась чувствовать себя несчастной и пристыженной. Уклоняться от зеркал и мужских взглядов, напрягаться из-за оскорблений, которые, как я всегда думала, должны были последовать. Например, командир отряда девочек-скаутов предлагал мне морковные палочки, в то время как другие девочки получали молоко и печенье; а благонамеренный учитель в школе спрашивал, не думала ли я об аэробике.
Я научилась дюжине трюков, чтобы стать невидимой. Как держать полотенце обернутым вокруг живота на пляже (но никогда не плавать), как растворяться в заднем ряду любой групповой фотографии (и никогда не улыбаться), как одеваться в оттенки серого, черного и коричневого, как избегать видеть свое отражение в окнах или в зеркалах, как думать о себе исключительно как о теле – более того, как о теле, которое не дотянуло до отметки, которое стало чем-то ужасающим, непривлекательным, нелюбимым.
Существовала тысяча слов, которые могли бы описать меня – умная, забавная, добрая, щедрая. Но слово, которое я выбрала, – слово, которое, как я верила, мир выбрал для меня, – толстая.
Когда мне было двадцать два, я вышла в мир в невидимой броне, точно зная, что в меня будут стрелять, но твердо решив, что меня не сразят.
Я получила замечательную работу и в конце концов влюбилась в мужчину, который, как я думала, будет любить меня всю оставшуюся жизнь. Он этого не сделал. А потом – совершенно случайно – я забеременела. И когда моя дочь родилась почти на два месяца раньше срока, я узнала, что есть вещи похуже, чем не любить свои бедра или задницу.
Есть более жуткие вещи, чем примерка купальных костюмов перед тройными зеркалами в универмаге. Гораздо страшнее наблюдать, как твой ребенок борется за дыхание в стеклянном боксе, а ты не можешь к нему прикоснуться. Гораздо ужаснее представить себе будущее, в котором твоя дочь не будет здоровой или сильной.
И в конечном счете я узнала, что есть утешение. Утешение в том, чтобы обратиться к людям, которые тебя любят, утешение в том, чтобы попросить о помощи, и в том, чтобы понять наконец, что меня ценят. Что я любима, даже если я никогда не буду меньше шестнадцатого размера, даже если в моей истории нет идеального голливудского счастливого финала, где я теряю тридцать килограммов и прекрасный принц решает, что все-таки любит меня.
Правда в том, что я хороша такой, какая есть. Все это время со мной все было в порядке. Я никогда не буду худой, но я буду счастлива. Я буду любить себя и свое тело за то, на что оно способно – за то, что оно достаточно сильное, чтобы поднимать вещи, ходить, ездить на велосипеде в гору, обнимать людей, которых я люблю, и лелеять новую жизнь. Я буду любить себя, потому что я крепкая. Потому что я не сломалась – и не сломаюсь.
Я буду наслаждаться вкусом еды, наслаждаться своей жизнью. А если прекрасный принц никогда не появится – или, что еще хуже, проедет мимо, бросив на меня холодный и оценивающий взгляд, и скажет, что у меня красивое лицо, но мне бы задуматься о программе для похудения, – я смирюсь с этим.
И самое главное, я буду любить свою дочь, независимо от того, большая она или маленькая. Я скажу ей, что она прекрасна. Я научу ее плавать, читать и кататься на велосипеде. И я скажу ей, что независимо от того, будет ли у нее восьмой или восемнадцатый размер, она может быть счастливой, сильной и уверенной в том, что найдет друзей, успех и даже любовь.
Я прошепчу это ей на ухо, когда она будет спать. Наша жизнь – твоя жизнь – будет необыкновенной.
Я дважды перечитала статью. Поправила знаки препинания и многочисленные опечатки. А потом удовлетворенно потянулась, положив ладони на поясницу. Я посмотрела на своего ребенка, который начинал походить на настоящего младенца человеческого вида, а не на какой-то миниатюрный, колючий гибрид фрукта и человека.
Я посмотрела на себя: бедра, грудь, ягодицы, живот, все проблемные зоны, глядя на которые я когда-то отчаивалась, тело, которое вызывало у меня такой стыд, и улыбнулась. Несмотря ни на что, со мной все будет в порядке.
– У нас обеих, – сказала я Джой, которая не пошевелилась.
Я позвонила в справочную, а затем набрала нью-йоркский номер.
– Здравствуйте, редакция «Мокси», – раздался жизнерадостный голос секретаря.
Мой голос ни на мгновение не дрогнул, когда я попросила главного редактора.
– Могу я поинтересоваться целью звонка? – пропела секретарь.
– Меня зовут Кэндис Шапиро, – проговорила я. – Я бывшая девушка ведущего вашу колонку «Хороши в постели».
Я услышала резкий вздох на другом конце провода.
– Вы К.? – прошептала девушка.
– Кэнни, – поправила я.
– О боже! Вы, настоящая?
– Во плоти, – хмыкнула я.
Это было даже забавно.
– Вы родили ребенка? – спросила секретарь.
– Именно это я и сделала, – улыбнулась я. – Сейчас она рядом, спит.
– Ой, ничего себе, – пробормотала девушка. – Знаете, нам всем было так интересно, чем все закончилось.
– Я поэтому и звоню, – ухмыльнулась я.
20
Что хорошо в церемониях наречения еврейских новорожденных девочек, так это то, что они не привязаны к определенному времени. Мальчикам надо сделать обрезание в течение семи дней. Девочке ты можешь провести церемонию в шесть недель, три месяца, когда угодно. Это новая услуга, немного в свободной форме, и раввины, которые нарекают детей, как правило, сговорчивы, как люди Новой эпохи.
Джой была наречена тридцать первого декабря, прекрасным зимним утром в Филадельфии. Одиннадцать часов утра, а за этим последовал поздний завтрак.
Моя мать была в числе первой волны прибывших.
– Кто моя большая девочка? – Она ворковала, поднимая Джой из кроватки. – Кто мой комочек радости?
Джой усмехнулась и замахала руками. «Моя прекрасная дочь», – подумала я, чувствуя, как при виде ее у меня перехватило горло. Ей было почти восемь месяцев, и все равно мне казалось, что она чудо.
И даже незнакомые люди говорили, что она была удивительно красивым ребенком, с персиковой кожей, широко раскрытыми глазами, крепкими ручками и ножками, покрытыми мягкими складочками, и удивительно счастливой аурой.
Я выбрала идеальное имя. Если она не была голодна или ее подгузник не был мокрым, Джой всегда улыбалась, всегда смеялась, внимательно наблюдая за миром своими широко раскрытыми, внимательными глазами. Она была самым счастливым ребенком, которого я знала.
Мама передала дочь мне, затем импульсивно потянулась и обняла нас обеих.
– Я так вами горжусь, – сказала она.
Я крепко обняла ее в ответ.