– Превосходно! Очень рада вас слышать. Хотела убедиться, что у вас все в порядке, после того… ну, вы помни те, после нашего свидания. – Не хочу напоминать о том, как он подавился, – ему это будет неприятно.
Стив смеется:
– Вы имеете в виду тот момент, когда я выхаркнул кусок мяса в волосы официантке? И когда вы спасли мне жизнь, а я оказался настолько неблагодарным, что тут же оставил вас?
Ой! Похоже, ему и напоминать не нужно.
– Ну, «спасла жизнь» – это громко сказано… Но в общем, да. Похоже, вам уже… лучше, – говорю я, стараясь быть тактичной. – По-моему, вы как-то… разговариваете по-другому.
– Наверное, отличие в том, что я не произношу девяносто слов в ответ на одно ваше, – отвечает он.
– Вы… э-э… ладно, я с ума сойду ходить вокруг да около, так что скажу прямо, как умею, – заявляю я. – Простите, если поставила вас в неловкое положение. И – да, вы правы, я не слышу нервного бормотания. Где мой Стив, что вы с ним сделали? – Мой смех тоже звучит несколько нервно.
– Ваш Стив? Да бросьте, Кирби! Едва перестав сгорать от стыда за катастрофу, в которую превратился наш вечер, я понял, что у вас должен был быть в отношении меня какой-то скрытый мотив. Ну, подумайте сами. Вы – это вы, а я – это… словом, я.
О черт! Неужели все так прозрачно?
– Нет, Стив. То есть… ну… да, в чем-то вы правы. Но я просто…
Он опять смеется, на этот раз более искренне:
– Не волнуйтесь, Кирби, все в порядке. Должен признаться – у меня тоже был скрытый мотив. Но я все же хотел спросить: может, мы могли бы выпить по чашечке кофе завтра вечером, когда вы освободитесь? И я все объясню, а может, даже попрошу у вас совета.
– Ого! Ну… – Стив мне понравился, но не хотелось бы давать ему надежду.
Я не испытываю к нему влечения, нет того, что некоторые называют «химией». Ничего похоже го на то, как было с Бэннингом, когда нас захлестнула волна желания, сравнимая по силе с взрывом в химической лаборатории.
«Никаких романов с шефом. Никаких романов с шефом».
– Кирби, наша встреча не будет свиданием. Правда. На самом деле я серьезно увлечен другим человеком, и… Просто хотел увидеться и поговорить с вами. Но если вы очень заняты, ничего страшного, у вас ведь всегда много дел, и… О черт, опять я… – вздыхает он.
– Стив, все нормально. Я с удовольствием выпью с вами кофе. Давайте в шесть, если вам удобно.
Мы договариваемся встретиться завтра в буфете книжного магазина неподалеку от моего офиса, затем прощаемся, и первый раз за день на моем лице появляется искренняя улыбка. Стив тоже хочет в чем-то признаться. Это, наверное, интересно.
Едва я встаю, чтобы долить себе кофе, – звонит телефон, и приходится снова сесть.
– Кирби Грин.
– Кирби? Это Энья. Хотела спросить, что понадобится Лорен для субботнего показательного выступления. Она так радуется, особенно теперь, когда выяснилось, что я тоже смогу прийти – отпрошусь утром с работы. Поедете с нами или встретимся там?
Не все так просто.
– Энья, разве Лорен вам не сообщила? На концерт может прийти один гость на каждого ребенка. А поскольку вы мать, то именно вам и следует посмотреть выступление Лорен.
– О нет! Это ужасно! Почему не смогли найти зал побольше? Ну тогда я… тогда мне придется пропустить концерт, а вы с Лорен потом все мне расскажете. – Энья готова расплакаться, а я терпеть этого не могу.
– Нет, нет. Я уже заказала видеозапись – приеду из Италии и все посмотрю. Кстати об Италии: мне нужно будет подготовиться, собрать вещи, а три недели в чужой стране – это не поездка за город на выходные. – Теперь, похоже, расплакаться готова я, хоть и не могу понять почему.
Не думаю, что много потеряю, если не посмотрю на маленьких девочек, танцующих в нелепых костюмах. Я ведь хожу два-три раза в год на бродвейские спектакли, есть с чем сравнить.
Горло сдавил спазм. Проклятие! Я веду себя как сентиментальная девчонка.
– Нет, Кирби. Это ведь вы привели туда Лорен. Она так жаждет вашего присутствия, и я не могу… не могу…
О нет! Я слышу тихое всхлипывание, сопровождаемое приглушенным сморканием.
Разве я способна отнять у матери возможность посмотреть первое выступление своей дочери? Особенно у такой заботливой матери, как Энья, которая вынуждена делить свою дочь со мной.
Ни за что.
Включаю интонацию важной бизнес-леди:
– И слышать ничего не хочу. Знаете что? Я встречу вас после концерта и угощу обедом. Таким образом я смогу полюбоваться на ее костюм и послушать рассказ о выступлении, пока впечатления еще будут свежи.
Постукиваю карандашом по столу, удивляясь, что это весьма разумное решение вызывает у меня боль в груди.
– Кроме того, когда вернусь из Италии, я посмотрю видео, а также замучаю вас демонстрацией своих фотографий. Да, кстати: можно, я привезу Лорен подарки из Италии?
– Ладно, договорились. С нетерпением ждем возможности пообедать с вами. А в среду все как обычно?
– Конечно, я ведь не могу пропустить такое – последняя репетиция, можно считать, я увижу концерт. К тому же Лорен еще должна мне ужин с «настоящей едой».
– Хорошо. Спасибо. И… Кирби…
– Что?
– Спасибо, что спросили насчет подарков. Мне очень приятно, что вы не забыли наш разговор. И спасибо за ваше отношение к Лорен. Вы необыкновенно хороший…
– Молчите, – устало прошу я. – Не стоит об этом.
Я решила, что уже давным-давно наступила моя очередь вломиться к кому-нибудь в кабинет, и, естественно, выбрала кабинет Бэннинга. Я довольно успешно избегала его всю прошлую неделю после того необъяснимого случая, когда нами овладело пылкое… нечто… в конференц-зале. Впрочем, Бэннинг все равно проводил много времени с членами совета директоров. Наверное, придумывал, как от меня избавиться.
Так чего же он хочет: переспать со мной или уволить? Наверное, и того и другого.
– Привет! – говорю я, бесцеремонно распахивая дверь.
Забавный процесс – неудивительно, что все так делают. Громко захлопываю ее – просто так, ради развлечения.
– У тебя есть минутка?
Бэннинг потягивается, заводит руки за голову и откидывается на спинку кресла – само спокойствие и уравновешенность.
«Да, да, приятель, я все вижу. Уж я-то знаю твое спокойное отношение к моей персоне. Я ведь та, кого ты тискал в конференц-зале, разве не помнишь?»
Пытаясь быть как можно более безразличной и даже хамоватой, думая об этом, добиваюсь лишь того, что краснею, так что мою стратегию не назовешь успешной. И это жутко меня раздражает. А также то, как аппетитно он смотрится в черных брюках и белой в серую полоску рубашке с закатанными рукавами.
– Послушай, что я скажу. За последний месяц несколько человек, не знавших о пари, назвали меня хорошим человеком. И моя маленькая ложь не имеет значения, потому что я говорила неправду для их же блага. А если ты спасаешь кому-то жизнь, это тоже должно считаться… И наконец, отказаться от концерта – большая жертва, так что, даже если я не буду использовать свою почетную сестру или ее мать, этот случай должен обязательно пойти в счет. – Изрядно запыхавшись, замолкаю.
Во время моего сбивчивого монолога Бэннинг распрямляется, встает из кресла, выходит из-за стола, приваливается к нему и складывает на груди руки.
– Позволь поинтересоваться – о чем, черт побери, ты вообще толкуешь?
– О пари. Я победила. Ты проиграл. И покончим с этим. – Поворачиваюсь и берусь за дверную ручку.
– Не так быстро, Грин, – произносит он.
Я опять оборачиваюсь – можно сказать, заставляю себя это сделать.
– Что? Я еду в Италию и остаюсь на работе. Я взяла новых сотрудников, которые действительно занимаются делом и не зря получают зарплату. Отдел маркетинга ни когда еще не приносил столько пользы, и меня даже назвали хорошей. Не один человек, а несколько. Значит, ты меня не увольняешь, и я еду в Италию. Все, конец.
– Не совсем, – отвечает он, улыбаясь мне. Неторопливой, таящей опасность улыбкой. Он будто говорит: «Я хочу видеть тебя обнаженной».
А может, у меня просто разыгралось воображение. Я вздрагиваю.
– Что еще? Ты все равно собираешься меня уволить? Для этого и собирал совет директоров?
Бэннинг делает шаг ко мне.
– Нет, не угадала. Я о публичном извинении. Когда и где?
– Что? – Не сразу понимаю, о чем речь.
Ах да! Публичное извинение, потребованное мной при заключении треклятого пари.
– А, ты об этом… Ладно, забудь. Наплевать. Я просто хотела, чтобы ты понял.
Я вновь порываюсь уйти, но он кончиками пальцев ловит меня за запястье.
– Кирби, я тоже хотел лишь одного: чтобы ты сама поняла, какой ты хороший человек. Я всегда это знал, но ты отпугивала подчиненных и всех вокруг своими колючими шипами. Ты хоть сама понимаешь это?
Моим первым желанием было поспорить насчет «колючих шипов», но сладкая дрожь, разливавшаяся по телу, начиная с запястья, которого он касался, сделала меня неспособной к трезвому мышлению. Почти.
«Никаких романов с начальником, никаких романов с начальником…»
– Если отвечу «да», то получу отпуск? – Поднимаю голову и смотрю Бэннингу прямо в глаза; он так близко, что я ощущаю его дыхание на своем лице.
– Если ответишь «да» – получишь меня, – заявляет он, а я едва успеваю осознать, что это самая наглая фраза, которую я слышала в своей жизни, – и тут он целует меня.
Бэннинг целует меня, и тот же жар, те же лед и пламя, что я чувствовала до этого, охватывают меня. Но этого мало, я хочу большего и запускаю руки в эти восхитительные волосы, притягиваю его к себе… Мне так хорошо, так замечательно… И вдруг открывается дверь.
– С ума сойти! – раздается изумленный голос его ручного грифа… то есть секретаря.
Я отстраняюсь от Бэннинга и в оцепенении смотрю на нее.
Она таращится на нас – губы поджаты, глаза возбужденно блестят в предвкушении сплетен. Моя душа уходит в пятки. Столько лет работать – и в одночасье разрушить все, дав окружающим возможность думать, что я продвигаюсь по карьерной лестнице исключительно через постель.