Было объявлено, что благотворительный базар имел успех, а Мэй, пожелав Эми спокойной ночи, не стала, как обычно, изливаться в своих чувствах, но лишь ласково поцеловала ее, словно говоря взглядом: «Прости и забудь». Эми была удовлетворена, а придя домой, обнаружила, что вазы Мэй стоят на каминной полке в гостиной и в каждой из них огромный букет. «Награда за заслуги – великодушной Марч», – как напыщенно объявил Лори с эффектным жестом.
– У тебя гораздо больше принципиальности, великодушия и благородства, чем я могла предположить, Эми. Ты вела себя замечательно, и я глубоко уважаю тебя за это, – сказала Джо с теплотой, когда поздно вечером все они расчесывали перед сном волосы.
– Да, все мы уважаем ее и любим за то, что она прощает обиды с такой готовностью. Тебе, должно быть, было ужасно тяжело, Эми, ведь ты так долго трудилась и так хотела сама продать свои красивые поделки. Не думаю, что я смогла бы проявить такую доброту, как ты, – добавила Бесс со своей подушки.
– Что вы, девочки, не нужно так меня хвалить. Я всего лишь поступила с Мэй так, как я хотела бы, чтобы поступали со мной. Когда я говорю, что хочу быть настоящей леди, вы смеетесь надо мной, но я подразумеваю под этим благородство души и манер и стремлюсь к этому, как умею. Я не могу объяснить точно, но я хочу быть выше мелких слабостей, глупостей и недостатков, которые портят многих женщин. Сейчас я далека от этой цели, но стараюсь и надеюсь со временем стать такой, как мама.
Эми говорила серьезно, и, обняв ее, Джо сказала с чувством:
– Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, и никогда больше не буду смеяться над тобой. Твои успехи больше, чем ты предполагаешь, и я буду учиться у тебя истинной вежливости, поскольку уверена, что ты знаешь ее секрет. Старайся, дорогая, и однажды ты получишь свою награду; и тогда я буду счастливее всех.
Спустя неделю Эми действительно была вознаграждена, а бедной Джо оказалось нелегко быть в этом случае счастливой. Пришло письмо от тети Кэррол, и, читая его, миссис Марч так сияла, что сидевшие поблизости Джо и Бесс спросили, какие приятные новости оно принесло.
– Тетя Кэррол едет в Европу в следующем месяце и хочет…
– Чтобы я поехала с ней! – воскликнула Джо, вскакивая со стула в безудержном восторге.
– Нет, дорогая, не ты, а Эми.
– О, мама! Она еще слишком маленькая; я должна быть первой. Я так давно этого хотела… поездка принесет мне столько пользы, и в целом это будет замечательно… Я должна поехать.
– Боюсь, Джо, это невозможно. Тетя выбрала Эми, и не нам диктовать ей, кого взять, ведь она делает нам такую любезность.
– Так всегда. Эми – все удовольствия, а мне – вся работа. Это несправедливо, о, это несправедливо! – крикнула Джо страстно.
– Боюсь, дорогая, отчасти это твоя собственная вина. Когда тетя разговаривала со мной на днях, она посетовала на твои резкие манеры и независимый характер; и в письме она говорит, цитируя среди прочего твои слова: «Сначала я собиралась пригласить Джо, но так как «благодеяния угнетают ее» и она «терпеть не может французский», я не отважилась пригласить ее. Эми более послушна, она окажется хорошим обществом для Фло и будет благодарна за ту пользу, которую ей, несомненно, принесет это путешествие».
– О мой язык, мой ужасный язык! Почему я не могу научиться держать его за зубами? – стонала Джо, вспоминая слова, ставшие причиной ее несчастья. Когда миссис Марч выслушала объяснение происхождения приведенных в письме цитат, она сказала печально:
– Я очень хотела бы, чтобы ты могла поехать, но на этот раз надежды для тебя нет; так что постарайся перенести это мужественно и не порти удовольствие Эми упреками или сетованиями.
– Постараюсь, – сказала Джо, с трудом моргая и опустившись на колени, чтобы собрать вещи, высыпавшиеся из рабочей корзинки, которую она опрокинула, когда вскочила. – Я возьму пример с нее и постараюсь не только казаться, но и быть довольной и не завидовать ни единой минуте ее счастья. Но мне будет нелегко, потому что это ужасное разочарование. – И бедная Джо оросила маленькую пухлую игольную подушечку несколькими очень горькими слезами.
– Джо, дорогая, наверное, я ужасная эгоистка, но я не могу расстаться с тобой и рада, что ты пока не уезжаешь, – шепнула Бесс, обнимая ее прямо вместе с корзинкой так крепко и с такой любовью на лице, что Джо стало легче, несмотря на жестокие сожаления и желание надрать себе самой уши и смиренно просить тетю Кэррол обременить ее своими благодеяниями и посмотреть, с какой благодарностью она будет нести эту ношу.
К тому времени, когда вошла Эми, Джо уже могла принять участие в семейном ликовании, быть может, не так искренне и сердечно, как обычно, но без ропота на счастливую судьбу Эми. Сама же юная леди встретила новость очень радостно, ходила по дому торжественная и счастливая и в тот же вечер принялась собирать свои краски и упаковывать карандаши, оставив заботы о таких мелочах, как одежда, деньги и паспорт, тем членам семьи, которые были меньше, чем она, погружены в мечты об искусстве.
– Для меня, девочки, это не просто приятная поездка, – сказала она выразительно, отскребая сухую краску со своей лучшей палитры. – Она решит вопрос о моем будущем. Если у меня есть гений, он проявится в Риме, и я совершу что-нибудь, чтобы доказать это.
– А вдруг его нет? – спросила Джо, не поднимая покрасневших глаз от новых воротничков, которые усердно шила и которые предстояло передать Эми.
– Тогда я вернусь домой и буду зарабатывать на жизнь уроками рисования, – с философским спокойствием заметила претендентка на славу. Но при мысли о такой перспективе лицо ее скривилось от отвращения, и она продолжила отчищать палитру с видом человека, готового предпринять самые решительные действия, прежде чем отказаться от своей мечты.
– Нет, это не для тебя. Ты терпеть не можешь тяжелую и скучную работу. Ты выйдешь замуж за какого-нибудь богатого человека и будешь купаться в роскоши до конца своих дней, – сказала Джо.
– Твои предсказания иногда сбываются, но я не верю, что сбудется это последнее, хотя мне и хотелось бы этого. Если я не смогу сама стать художницей, мне было бы приятно иметь возможность помочь другим, – сказала Эми с улыбкой, говорившей, что роль дамы-патронессы кажется ей более подходящей, чем роль скромной учительницы рисования.
– Хм! – сказала Джо со вздохом. – Если ты этого хочешь, так и будет. Твои желания всегда исполняются, мои – никогда.
– Ты хотела бы поехать в Европу? – спросила Эми, задумчиво поглаживая себя по носу ножом, которым отчищала краску.
– Еще как!
– Что ж, через год-два я пошлю за тобой, и мы еще поищем следы Древнего Рима на Форуме[40] и осуществим все те планы, которые строили столько раз.
– Спасибо. Я напомню тебе о твоем обещании, когда придет твой счастливый день, если он когда-нибудь придет, – ответила Джо, принимая это неопределенное, но великодушное предложение сестры со всей возможной благодарностью.
Времени на сборы оставалось немного, и в доме до самого отъезда Эми царило волнение. Джо держалась очень хорошо, пока не исчезла вдали с последним взмахом голубая лента, а тогда бросилась в свое убежище на чердаке и плакала там до изнеможения.
Эми также держалась мужественно до отплытия парохода, но в тот момент, когда собрались убрать трап, она вдруг осознала, что скоро целый океан раскинется между ней и самыми близкими ей людьми, и, схватив за руку Лори, последнего из провожающих, задержавшегося у трапа, сказала, всхлипнув:
– Позаботься о них, и если что-нибудь случится…
– Хорошо, дорогая, я позабочусь, а если что-нибудь случится, я приеду, чтобы утешить тебя, – шепнул Лори, едва ли предполагая, что ему и в самом деле придется выполнить это обещание.
Так Эми отправилась открывать Старый Свет, который всегда предстает новым и красивым перед юными глазами, а ее отец и друг следили за ней с берега, горячо надеясь, что лишь добрый жребий выпадет этой девочке, которая радостно махала им рукой, пока с берега не стало видно ничего, кроме слепящего блеска летнего солнца на поверхности океана.
Глава 8Наш зарубежный корреспондент
Лондон
Дорогие мои,
я сижу у окна в гостинице «Бат», расположенной на Пикадилли. Это совсем не фешенебельная гостиница, но дядя жил здесь много лет назад и не хочет останавливаться ни в какой другой. Но мы не собираемся задерживаться в Лондоне надолго, так что это неважно. Ах, не могу передать вам, какое это замечательное путешествие! И никогда не смогу, так что я просто пошлю вам фрагменты из моей записной книжки: с самого моего отъезда я не делала ничего другого, кроме эскизов и записей.
Я послала вам записку из Галифакса; тогда, в самом начале, я чувствовала себя довольно скверно, но потом все пошло отлично – укачивало редко, весь день на палубе и множество приятных людей вокруг. Все были очень добры ко мне, особенно офицеры. Не смейся, Джо, джентльмены очень нужны на борту, чтобы поддержать даму или что-нибудь подать; а так как им совершенно нечего делать, мы лишь облагодетельствуем их, заставив быть полезными, а иначе постоянным курением они просто себя испепелят.
Тетя и Фло плохо чувствовали себя во время путешествия и хотели быть одни, так что когда я не могла ничем им помочь, то шла на палубу. Какие закаты, какой чудесный воздух, какие волны! Это возбуждает почти так же, как скачка на быстрой лошади. Я думаю, если бы Бесс тоже поехала, ей это было бы очень полезно. А Джо залезала бы на кливер грот-марса, или как там эта высокая штука называется, заводила бы дружбу с механиками, кричала в капитанский рупор – и была бы в полном восторге.
Все было восхитительно в океане, но я была рада, когда увидела берег Ирландии – такой зеленый, залитый солнцем, с разбросанными тут и там коричневыми хибарками, с руинами, виднеющимися кое-где на холмах, с богатыми поместьями в долинах, где в парках устроены оленьи заповедники. Было раннее утро, но я не пожалела, что встала рано и увидела все это. В заливе было полно рыбачьих лодок, а берег так живописен, и над головой розовое небо – я никогда этого не забуду.