– И что еще? – спросил Лори, которому было нелегко дослушать до конца это с таким жаром произнесенное пророчество.
– Ничего, только то, что я, наверное, никогда не выйду замуж. Я счастлива и так, и я слишком люблю мою свободу, чтобы спешить отказаться от нее ради какого бы то ни было смертного мужчины.
– Я знаю лучше! – перебил ее Лори. – Это сейчас ты так думаешь, но придет время, когда ты кого-нибудь полюбишь, и будешь любить его безмерно, и будешь готова жить и умереть для него. Я знаю, так и будет, ты такая, у тебя так всегда; а мне придется стоять и смотреть! – И отчаявшийся влюбленный бросил шляпу на землю с жестом, который показался бы комичным, если бы не было таким трагическим его лицо.
– Да, я буду готова жить и умереть для него, если он когда-нибудь придет и заставит меня полюбить его вопреки моей воле, а ты должен делать все, что в твоих силах! – крикнула Джо, окончательно потеряв терпение с бедным Тедди. – Я сделала все, что в моих силах, но ты не хочешь быть рассудительным, и это эгоизм с твоей стороны – выпрашивать то, чего я не могу дать. Я всегда буду любить тебя, очень любить – как друга, но я никогда не выйду за тебя замуж, и чем раньше ты поймешь это, тем лучше для нас обоих. Вот и все!
Эта речь была словно огонь, поднесенный к пороху. С минуту Лори смотрел на нее, словно не зная, что ему с собой делать, потом резко отвернулся, сказав с отчаянием:
– Когда-нибудь ты пожалеешь об этом, Джо.
– Куда ты? – крикнула она; его лицо испугало ее.
– К черту! – прозвучал утешительный ответ. Когда он бросился к реке, сердце Джо на мгновение замерло, но нужно много безумия, греха или горя, чтобы заставить молодого человека искать смерти, а Лори был не из тех слабых натур, для которых единственное поражение – уже полный разгром. Он не думал о мелодраматическом прыжке в воду – какой-то слепой инстинкт заставил его швырнуть шляпу и сюртук в лодку и грести прочь изо всех сил, показывая лучшее время вверх по реке, чем на всех гребных гонках, в которых он когда-либо участвовал.
– Это пойдет ему на пользу, и домой он придет в таком нежном, покаянном настроении, что у меня не хватит духу с ним встретиться, – сказала Джо, медленно бредя домой с таким чувством, словно убила какое-то невинное существо и погребла его под листьями. – Я должна пойти и подготовить мистера Лоренса, чтобы он был очень ласков с моим бедным мальчиком. Я хотела бы, чтобы он полюбил Бесс; может быть, так оно и будет со временем. Но мне начинает казаться, что я ошиблась относительно ее чувств. Боже мой! Как это девушкам может нравиться иметь поклонников и отказывать им? Я думаю, это отвратительно.
Уверенная, что никто не сделает это лучше, чем она сама, Джо отправилась прямо к мистеру Лоренсу, мужественно рассказала о том, о чем так трудно рассказать, а затем не выдержала и так горько расплакалась по поводу собственной бесчувственности, что добрый старик, хоть и был очень разочарован случившимся, не произнес ни слова упрека. Ему было нелегко понять, как какая-то девушка может не любить его Лори, и он надеялся, что Джо передумает, но знал, пожалуй, даже лучше, чем она, что «насильно мил не будешь»; так что он печально покачал головой и решил увезти внука подальше от греха, поскольку последние, обращенные к Джо, слова Юной Запальчивости обеспокоили его больше, чем он готов был признаться.
Когда Лори пришел домой, смертельно уставший, но довольно спокойный, дедушка встретил его так, словно ни о чем не знал, и вел эту игру час или два. Но когда они сидели вдвоем в сумерки – время, которое прежде так приятно проводили вместе, – старику было тяжело говорить о пустяках и еще тяжелее молодому слушать, как хвалят его за успехи последнего года, которые теперь казались ему напрасными трудами любви. Он выносил это, пока был в силах, но затем подошел к фортепьяно и начал играть. Окна были открыты, и Джо, прогуливаясь в саду с Бесс, впервые понимала музыку лучше, чем сестра; Лори играл Патетическую сонату[90], и играл так, как никогда прежде.
– Очень хорошо, но так печально, до слез. Сыграй нам что-нибудь повеселее, мой мальчик, – сказал мистер Лоренс, чье доброе старое сердце было полно сочувствия, которое он хотел показать, но не знал как.
Лори начал более оживленную пьесу. Несколько минут он играл с напряжением и мужественно прошел бы через это испытание, если бы в момент, когда музыка звучала тише, не послышался голос миссис Марч, позвавшей:
– Джо, дорогая, иди сюда. Ты мне нужна.
Те самые слова, которые жаждал сказать Лори, с другим значением! Прислушавшись, он забыл, где остановился, и музыка завершилась оборванным аккордом, а музыкант остался молча сидеть в темноте.
– Не могу это выносить, – пробормотал старик. Он встал, ощупью приблизился к фортепьяно, ласково положил руки на широкие плечи и сказал нежно, как женщина: – Я знаю, мой мальчик, все знаю.
С минуту ответа не было, потом Лори спросил резко:
– Кто вам сказал?
– Сама Джо.
– Тогда кончим этот разговор. – И он нетерпеливым движением стряхнул с плеч руки дедушки. При всей благодарности за сочувствие мужская гордость не могла вынести мужской жалости.
– Подожди. Я хочу кое-что сказать тебе, и тогда кончим, – ответил мистер Лоренс с необычной мягкостью. – Ты, вероятно, не захочешь теперь остаться дома?
– Не собираюсь бежать от девушки. Джо не может запретить мне видеть ее, и я останусь столько, сколько захочу, – ответил Лори с вызовом.
– Нет, если ты джентльмен, а я считаю тебя джентльменом. Я тоже разочарован, но девушка не может ничего с этим поделать, и единственное, что тебе остается, – это уехать на время. Куда ты хотел бы поехать?
– Куда угодно. Мне все равно, что со мной будет. – И Лори встал с равнодушным смехом, резавшим слух его дедушки.
– Прими это как мужчина и, Бога ради, не делай ничего безрассудного. Почему бы тебе не поехать за границу, как ты и хотел, и не забыть обо всем?
– Не могу.
– Но ты так хотел поехать, и я обещал тебе, что ты поедешь, когда окончишь университет.
– Ах, я же собирался ехать не один! – И Лори быстро зашагал по комнате с выражением лица, которого дедушка, к счастью, не видел.
– Я не предлагаю тебе ехать одному. Есть человек, который готов и рад поехать с тобой в любой конец света.
– Кто, сэр? – Лори остановился, чтобы услышать ответ.
– Я сам.
Лори подошел к нему так же стремительно, как прежде отошел, и, протянув руку, сказал хрипло:
– Я себялюбивая скотина, но… вы понимаете… дедушка…
– Помоги мне Господь, да, я знаю, ведь я сам прошел через это в юные годы, а потом и с твоим отцом. Ну же, дорогой мой мальчик, сядь спокойно и выслушай мой план. Все уже готово, и можно осуществить его сразу, – сказал мистер Лоренс, удерживая юношу, словно боялся, что он убежит, как это было с его отцом.
– Хорошо, сэр, что за план? – И Лори сел без всякого признака интереса в лице и голосе.
– У меня есть дело в Лондоне, которым надо заняться. Сначала я думал поручить это тебе, но, пожалуй, лучше сделаю все сам, а здесь все будет хорошо и без меня, так как Брук умело ведет дело. Мои партнеры делают почти все сами, я лишь стою во главе предприятия в ожидании, пока ты займешь мое место; так что я могу уехать в любое время.
– Но вы же терпеть не можете путешествовать, сэр. Я не могу просить вас об этом в вашем возрасте, – начал Лори. Он был благодарен дедушке за самоотверженность, но предпочитал если уж ехать, то ехать одному.
Старик отлично знал это и именно такое развитие событий стремился предотвратить: настроение внука свидетельствовало о том, что было бы неразумно предоставить его самому себе. И, подавив естественные сожаления о домашнем уюте, с которым придется расстаться, он сказал твердо:
– Помилуй, я еще не старая развалина. Идея поездки кажется мне довольно привлекательной: путешествие принесет мне пользу, развлечет, а мои старые кости ничуть не пострадают, ведь в наши дни путешествовать не труднее, чем сидеть в кресле.
Беспокойное движение Лори наводило на мысль, что ему трудно сидеть в кресле или что ему не нравится план, и старик добавил торопливо:
– Я не намерен быть тебе помехой или обузой. Я еду потому, что, на мой взгляд, так ты будешь чувствовать себя лучше, чем если я останусь здесь. Я не собираюсь следовать за тобой повсюду – ты волен ехать куда хочешь, пока я развлекаюсь на свой лад. У меня есть друзья в Лондоне и Париже, и я хотел бы повидать их; а ты тем временем можешь съездить в Италию, Германию, Швейцарию – куда угодно – и наслаждаться живописью, музыкой, новыми местами и приключениями – сколько угодно.
И хотя в тот момент Лори по-прежнему чувствовал, что сердце его разбито, а мир – страшная пустыня, все же при звуке некоторых слов, которые дедушка предусмотрительно вставил в свое заключительное предложение, разбитое сердце неожиданно прыгнуло в груди, а в страшной пустыне вдруг появилось несколько зеленых оазисов. Он вздохнул, а затем сказал безжизненным тоном:
– Как хотите, сэр; мне все равно, куда я поеду и что буду делать.
– Мне не все равно, помни это, мой мальчик. Я даю тебе полную свободу; но надеюсь, ты не злоупотребишь ею. Обещай мне это, Лори.
– Обещаю все, что хотите, сэр.
«Очень хорошо, – подумал старик. – Сейчас тебе все равно, но придет час, когда это обещание удержит тебя от греха, или я очень ошибаюсь».
Будучи человеком энергичным, мистер Лоренс ковал железо, пока горячо, и, прежде чем поникшее существо вновь обрело силу духа, чтобы начать возражать, они отправились в путь. Все то непродолжительное время, которое потребовалось для приготовлений к путешествию, Лори вел себя так, как обычно ведут себя юные джентльмены в подобных случаях. Он был то угрюм, то раздражителен, то задумчив, потерял аппетит, одевался небрежно, подолгу и со страстью предавался игре на фортепьяно, избегал Джо, утешаясь тем, что смотрел на нее из окна с трагическим выражением, которое преследовало ее по ночам во сне и подавляло тяжким сознанием вины днем. В отличие от некоторых иных страдальцев, он никогда не говорил о своей безответной страсти и не позволял никому, даже миссис Марч, пытаться утешить его или выразить сочувствие. По понятным причинам это было облегчением для его друзей, но все же эти недели перед его отъездом были очень неприятными, и все радовались, что «милый мальчик уезжает, чтобы забыть свои огорчения и вернуться домой счастливым». Конечно же, он мрачно улыбался по поводу подобных заблуждений, но обходил их молчанием с печальным чувством превосходства человека, знающего, что его верность, как и его любовь, неизменна.