— Мама в последнее время редко меня о чем-то просит. Мне хотелось бы больше ей помогать, чаще звонить, делать что-то для нее. Мне не приходится говорить ей «да» или «нет», но я все же терзаюсь чувством вины. Постоянно. И я хочу все для нее «исправить».
Уилл кивнул:
— Это обратное родительство — многие мои клиенты с таким сталкивались. Вам нужно осознать, что ее боль — не ваша боль, и вернуться к трем этапам. Когда вы в следующий раз почувствуете вину или тревогу, включите голос пилота и скажите себе: «Я чувствую, что с тобой не все в порядке. Я знаю, что с тобой не все в порядке. Я смогу справиться с тем, что с тобой не все в порядке». Вы подтвердите свои чувства, но осознаете, что они — признак связанности обязательствами. Так можно изменить подобные отношения.
В этом был смысл. «Исправлять» маму — это не мое дело. Это никогда не было моим делом, а теперь, когда она выходит замуж и покупает дом, чтобы жить там с симпатягой Робертом Вагнером, я уж точно не должна вмешиваться. Даже если она переедет в (чертов) Девон. Я впервые поняла, что она не нуждается во мне. Она любит меня. Ей нравится быть рядом со мной. Но она не нуждается во мне. Так и должно быть. Я представила, что взрослый Рыжик будет чувствовать себя обязанным присматривать за мной, и эта картина показалась мне ужасной. Мы должны стремиться, чтобы близкие хотели быть с нами, а не нуждались в нас.
— Значит, мне нужно просто «отпустить» и говорить с собой «голосом пилота»?
— Именно!
Мы договорились снова связаться на следующей неделе, когда я проверю теорию Уилла. А потом я получила сообщение от мамы.
Она сообщала, что устроила генеральную уборку, и спрашивала, можно ли пожертвовать несколько коробок моих вещей из детства и юности в благотворительный магазин, а то они все еще стоят у нее на чердаке. «Или ты их заберешь?»
Вместо того чтобы поддаться первому импульсу и почувствовать себя отвергнутой и обиженной, подумать, что жизнь ужасно несправедлива, что маме не дороги наши воспоминания, я включила свой виртуальный полетный микрофон. Я сказала себе: «Я чувствую, что тебе это не нравится. Я знаю, что тебе это не нравится. Но я смогу справиться с тем, что тебе это не нравится…»
Потом мама словно невзначай сообщила, что решила выйти на пенсию на год раньше, а сейчас отправляется посмотреть новый костюм-тройку. Вместо того чтобы впасть в панику из-за состояния ее финансов и устроить допрос, осознает ли она последствия своего шага, я сделала глубокий вдох. Не мое дело исправлять собственную маму. У нее своя жизнь. Она может совершать собственные ошибки принимать собственные «решения»…
Так я поступала всю следующую неделю. И постепенно начала верить голосу пилота. Я стала меньше беспокоиться о том, что не трачу свои весьма ограниченные «жетоны» на вполне бодрую и счастливую маму, которая их не хочет и в них не нуждается. Голос пилота, голос пилота, голос пилота… Я твердила это себе бесконечно.
Избавиться от чувства связанности обязательствами — это одно. Но представить, какое влияние это окажет на наш потенциальный переезд, — совсем другое. Если мама не нуждается во мне, то решение о переезде — это мой личный выбор.
Родители Легомена всегда жили вместе. И с собакой. И с курами. И вместе плавали на лодке. Когда они не рассекали гладь английских рек, то были вполне счастливы, занимаясь собственными делами и навещая нас в Дании раз в два года. («Мы так любим здешнюю маринованную селедку…») Кроме того, моя свекровь наконец-то освоила FaceTime. Так что ради них мы точно переезжать не будем.
У мамы будет Роберт Вагнер. Если по какой-то ужасной причине она снова окажется в больнице, он будет там вместе с ней. Не в трехстах и не в тысяче километров от нее.
«А вдруг что-то случится с Робертом Вагнером?» — забеспокоилась я.
«У него есть своя семья».
«А вдруг они заболеют?..» Я начала представлять себе все более безумные сценарии, как в документальных фильмах пятого канала, где они определяли, кто следующий в очереди на престол, и выяснили, что со временем, если это поддержит достаточное количество людей, королем станет Саймон Коуэлл. «Хватит, — сказала я себе. — Если по какой-то странной причуде судьбы в (чертовом) Девоне произойдет Армагеддон и я понадоблюсь матери, я найду способ добраться туда… на машине, поезде или самолете. Где бы мы ни находились».
И это означало, что мне нужно принять решение, чего хочу я и что будет полезно моей собственной семье. Ответственность на меня свалилась немалая. Неудивительно, что большинство из нас остается связанными обязательствами так долго: быть взрослым нелегко. Я считала, что переезд — это то, что я должна сделать, что это предопределено за меня. В глубине души я утешала себя, что такие глобальные перемены «исправят» все остальные неидеальные стороны моей жизни. Или, по крайней мере, затмят их, потому что я буду слишком занята, чтобы об этом думать. Но этого не случилось. И не случится.
Мне нужно научиться совершать мелкие, продуманные перемены в жизни, которой я живу. Мне нужно взрослеть. Вот черт…
Голос пилота, голос пилота, голос пилота…
— А станет ли этот голос автоматическим? — спросила я Уилла во время нашего следующего разговора.
— Все зависит от того, насколько вы связаны обязательствами!
Ну вот…
— Большинству приходится какое-то время практиковаться. Но это вполне вам по силам. Конечно, в будущем вы сможете этого избежать, стараясь не связывать себя обязательствами с собственным ребенком! — пошутил Уилл.
— Ха! — Я постаралась произнести это максимально беззаботно. — Разумеется!
Я поблагодарила, отключилась и уставилась в окно. Под столом похрапывала и подергивала лапами собака.
Вот ведь незадача! А об этом-то я не подумала!
Прежде чем у меня появился ребенок, я знала о детях все. Я знала все, что мои подруги, ставшие матерями, делают неправильно. Но потом я сама стала матерью и поняла, что ничего не знала. И что это безумно тяжело.
После долгих попыток забеременеть и радости от того, что это нам удалось, я поняла, что мне все не нравится. Первые шесть месяцев меня безумно тошнило и хотелось только чипсов. Со временем связки ослабели, матка опустилась, и при каждом шаге мне казалось, что кто-то бьет меня кинжалом прямо между ног. И это была хорошая подготовка к родам. В глубине души я надеялась, что младенец каким-то чудом выскользнет из меня. Но он этого не сделал. Через семнадцать часов активных родов я увидела яркий свет и подумала: «Слава богу, я умерла!» Но меня просто осматривали более тщательно. В моей карте того периода есть запись: «Хелен очень обеспокоена тем, что не умерла».
Родительство — это тот жизненный этап, который общество воспринимает как пик женского счастья. Но несмотря на согревающий душу маленький комочек на моей груди, у меня была куча швов, которые болели еще три месяца. Я передвигалась по дому как несчастный призрак, чуть не падая от утомления. Я все разбивала — от недосыпа руки у меня дрожали, а координация вовсе исчезла. А потом я стала безжалостно выбрасывать детские одежки, потому что слишком устала их стирать и чистить.
Кроме всего прочего, многомиллионная индустрия родительства успешно играет на тревожности молодых матерей. Я считала, что стою перед выбором: действовать ли в духе Джины Форд и «управлять новорожденным» или предпочесть «естественное родительство»[23]. Общество требовало, чтобы я сделала выбор — и придерживалась его. Точно и тщательно. Иначе все пойдет, как в фильме «Нам нужно поговорить о Кевине». В действительности же наука показывает, что чрезмерно твердое следование любой доктрине ни к чему хорошему не приводит. Психологи из университета Мэри Вашингтон в Вирджинии установили, что идеологии интенсивного родительства делают матерей гораздо менее счастливыми и в три раза более подверженными депрессии.
После шести месяцев декретного отпуска я должна была вернуться на работу… Вообще-то, честно говоря, мне страшно этого хотелось. Я знала, как это делать: я умела с этим справляться. А вот как быть матерью, я не знала, и получалось у меня неважно. Только сейчас я понимаю, что никто не справляется с этим идеально. Большинство женщин чувствуют себя так же, как и я, но не говорят об этом. Они врут, что отлично высыпаются, хотя на самом деле все бы отдали за спокойную ночь. Они терзаются чувством вины из-за того, что вернулись на работу — или не вернулись. Исследования показывают: больше половины работающих матерей испытывают чувство вины из-за того, что оставляют своих детей. Но по большей части чувство это необоснованно. В Скандинавии работает подавляющее большинство матерей: 85 процентов датчанок возвращаются на работу еще до того, как ребенку исполнится год, — и датчане не боятся жизни. Исследования Гарвардской школы бизнеса показали, что работающие матери с большей вероятностью воспитывают успешных дочерей и заботливых, умеющих сочувствовать сыновей. Более того, сегодня работающие женщины играют с детьми на девять часов в неделю больше, чем их неработающие «коллеги» из 60-х годов. Для меня работа означает, что каждая свободная минута, которую я провожу с сыном, драгоценна. Я уже безумно его любила, но неожиданно смогла еще и наслаждаться общением с ним.
Полтора года пролетели быстро, и родительство стало даваться мне проще, хотя осталось таким же курьезным. То, что когда-то было белым кульком в больничной кроватке, превратилось в живое существо 84 см ростом, дышащее и довольно увесистое. Теперь мне не так-то легко было держать его на руках. Однажды я подняла шестимесячную дочку моей подруги и чуть не запустила ее в космос — такой легкой она показалась в сравнении с Рыжиком. Наш маленький викинг лазит по мебели и каждый день меняется. Моя тетушка недавно спросила, любит ли он все еще поезда: она увидела футболку с изображением поезда и захотела купить ее в подарок.