Сияя довольной улыбкой, он откинулся на спинку стула.
— А к женщинам? — поинтересовался Макс.
— Само собой. Но это же карманные расходы, не более. — Чарли достал ручку и открыл чековую книжку. — Считай, что берешь краткосрочный заем до той поры, пока не разбогатеешь. — Он выписал чек, вырвал его из книжки и вручил Максу. — Вот. На месяц-другой, пока ты будешь там осваиваться и вникать в дела, должно хватить.
Макс заглянул в наспех нацарапанный чек и изумленно заморгал:
— Ты что, Чарли, я не могу...
— Не валяй дурака, черт тебя подери. Если продашь дом, разом все вернешь. Если же оставишь дом себе, мы будем считать это чем-то вроде закладной. Но не попытать счастья просто грех. Такое, старина, бывает раз в жизни. Как ты смотришь на рюмочку кальвадоса?
Макс продолжал упираться, Чарли настаивал; за первым стаканчиком последовал второй, третий... Друзья не заметили, что ресторан затих и опустел. Сомелье все еще стоял возле их столика с бутылкой кальвадоса наготове и, подавляя зевоту, тосковал по хорошему спокойному перекуру. Из кухни донесся смех, официанты стаскивали со столов скатерти. Прелестная Моника, уже в черном кожаном костюме, с мотоциклетным шлемом в руке приостановилась возле их столика, погладила Чарли по голове и пожелала им обоим доброй ночи.
В конце концов Макс сдался, заплетающимися пальцами сложил чек и убрал его в бумажник. Затем с еще большим трудом написал на салфетке долговую расписку на десять тысяч фунтов и затолкал ее в верхний карман пиджака Чарли.
ГЛАВА 3
После утренней пробежки Макс открыл воду в душе на полную мощь и, чувствуя, как горячие струи лупят по особо чувствительному после попойки черепу, принялся перебирать события последних суток. Все к лучшему, одеваясь, решил он; ему повезло, и повезло крупно. Отправившись пешком в Найтсбридж выпить чашечку кофе, он неожиданно для себя заметил, что насвистывает "Марсельезу".
День выдался серенький, но без дождя, и Макс сел за один из столиков, вынесенных на тротуар, — очередная попытка лондонских рестораторов хотя бы летом воспроизвести шарм парижских кафе. Посетители вокруг бормотали что-то в мобильные телефоны, перебирали документы, поглядывая на часы, боясь опоздать на работу. А Максу вся эта суета больше ни к чему! Его охватила такая острая радость, что он даже чуточку устыдился. Сегодня всего и дел, что получить деньги по чеку, договориться с notaire[11] о своем визите и заказать билет.
Прежде всего — notaire. В Англии сейчас половина девятого, во Франции половина десятого; контора должна быть открыта. Макс достал закапанное кальвадосом письмо и, разглаживая его на столе, стал внутренне готовиться к разговору на французском. Он уж и не помнит, когда последний раз проходил эту пытку. Не трусь, убеждал он себя, набирая номер, дело нехитрое, вроде езды на велосипеде: раз научившись, не забудешь никогда. И все равно, услышав сквозь помехи металлический женский голос, недовольно бросивший "Алло?", он ответил не сразу. Как водится у французов, интонация была такая, будто он выбрал крайне неудачное время для звонка.
Однако, стоило Максу объяснить, что он племянник Генри Скиннера и наследник всей его собственности, голос, принадлежавший, как выяснилось, секретарше мэтра Озе, заметно потеплел. Хотя разговор несколько раз прерывался — секретарше требовалось посоветоваться, скорее всего, с самим нотариусом, — в конце концов они договорились, что Макс может приехать в контору завтра после двенадцати. Он допил кофе и отправился искать ближайшее бюро путешествий.
— Компания "Эр Франс", до Марселя? — девица в турагентстве не соизволила даже проверить информацию по компьютеру. — Вынуждена вас огорчить, сэр. "Эр Франс" больше не совершает прямых рейсов из Лондона до Марселя. Могу взглянуть, как обстоят дела с "Бритиш эруэйз".
С тех пор как одна авиакомпания потеряла его чемодан и безосновательно обвинила в том, что он якобы не ту бирку наклеил на свой багаж, Макс возненавидел всех авиаперевозчиков. Чемодан ему несколько дней спустя вернули; он был расплющен и явно побывал под колесами — об этом свидетельствовали следы шин. Однако ни извинений, ни компенсации за ущерб не последовало. Если бы Макс так не торопился в Прованс, он поехал бы на поезде.
Выяснилось, что на прямые рейсы все билеты уже проданы; пришлось согласиться на перелет до Парижа, где он сможет сразу пересесть на другой самолет и к обеду будет в Марселе. С билетом в кармане Макс забежал в свой банк, а остальную часть дня посвятил хозяйственным делам, поскольку уезжал он из Англии, видимо, надолго.
Вечером, когда все было сделано и вещи уложены, он вылил в стакан остатки водки и устремил взгляд за окно, где сквозь сгущающуюся тьму не пробивался ни единый отблеск заката. Приятное волнение и предвкушение удовольствия нарастали. Завтра он увидит солнце и будет спать в незнакомой кровати — не исключено, даже в своей собственной незнакомой кровати, если, конечно, не возникнут трудности с получением наследства. От возможностей, которые сулила новая жизнь, слегка кружилась голова. Макс записал на автоответчике новое сообщение: "Уехал во Францию. Приеду через полгода. Вероятно".
Аэропорт Хитроу, как всегда битком набитый пассажирами, наводил тоску; над Парижем небо затянули тяжелые тучи. Лишь когда navette[12] "Эр Франс" миновал Сент-Этьен, небо очистилось и на много миль вокруг засияло яркой, как на открытках, синевой. В Марселе Макс из аэропорта направился в службу проката машин и тут же с удовольствием окунулся в густой полдневный зной. Таксисты в темных очках и рубашках с коротким рукавом отсиживались в тени своих машин, разглядывая девушек в открытых летних платьях. Легкий ветерок донес запах дизельного топлива, который всегда навевал Максу воспоминания о Франции; ослепительно яркое солнце четко высвечивало каждую складку, каждый выступ в известняковых скалах позади аэропорта. Оптимальный свет для художников. Максу его лондонский костюм показался тусклым и чересчур плотным — явно не по погоде.
Взятый напрокат маленький "рено" катил в сторону Люберона; пейзаж вокруг был нов и одновременно знаком, напоминая Максу о школьных летних каникулах: его сразу же отправляли во Францию, где дядя Генри встречал его в аэропорту и вез к себе. Свернув с седьмой автомагистрали, он поехал по узкой извилистой дороге через сосновые и дубовые рощи; в открытое окно бил теплый ветерок, из радиоприемника медовый голос Патрика Брюэля томно нашептывал: "Parlez-moi d'amour"[13].
Однако мысли об amour вскоре вытеснило острое желание облегчиться. Макс съехал на обочину, припарковался рядом с запыленным белым "пежо" и ринулся в кусты. Там, как выяснилось, уже расположился по той же надобности водитель "пежо"; мужчины с пониманием по-приятельски кивнули друг другу.
Спустя некоторое время Макс нарушил молчание:
— Славный денек. Солнышко чудесное.
— C'est normal[14].
— В моих краях это редкость.
Собеседник пожал плечами, застегнул молнию, закурил сигарету, кивнул на прощанье Максу и направился к своей машине, а Макс предался размышлениям о на диво беспечном отношении французов к естественным отправлениям. Невозможно себе представить подобное в Англии, где-нибудь на окольной дорожке близ Кингстона. Там если человек и решится на столь отчаянный шаг, то совершать он его будет тайком, виновато косясь через плечо, в жутком смущении и страхе: а вдруг сюда завернет случайная полицейская машина? Тогда бедняге не миновать ареста за непристойное поведение.
Он проехал по мосту через Дюранс; на картах Дюранс числится рекой, но из-за ранней летней засухи она обмелела и превратилась в мутный ручеек. Дальше начинался департамент Воклюз, а прямо по курсу показался Люберон — цепь невысоких округлых холмов, очень уютных с виду благодаря густым зарослям вечнозеленого карликового дуба. Этот фотогеничный горный кряж уничижительно называли живописными горами. Действительно, издали они были даже чересчур красивы. Но Макс, не забывший своих мальчишеских походов и приключений, знал, что склоны там куда круче и выше, чем кажется, а скалистый грунт под дубовыми зарослями режет ноги не хуже коралловых рифов, так что лазать по этим горам нелегко.
Свернув с главной дороги и следуя указателям, он направился в Сен-Пон. Интересно, сильно ли изменился поселок с той поры, когда он был там последний раз? Навряд ли. Эти пологие отроги Люберона, у подножия которых лежит деревушка, не входят в число элитных районов департамента. И в отличие от сверхмодных деревень — таких как Горд, Менерб, Бонньё, Руссильон, Лакот — Сен-Пон не может претендовать на почетное звание village perché[15], поскольку построен был не на вершине холма, а на равнине. Быть может, именно это обстоятельство благотворно сказалось на нраве местных жителей: в округе они славятся бо́льшим дружелюбием и радушием, чем их соседи, живущие севернее, на высоких утесах, и в прошлые времена веками враждовавшие друг с другом.
Красивая, обсаженная платанами дорога вела прямо в деревню. Если верить легендам, эти платаны, как и все прочие в Провансе, насадил Наполеон, чтобы укрыть от солнца проходившую здесь армию. Как при такой одержимости зелеными насаждениями он находил время для войн — или хотя бы для Жозефины, — история умалчивает.
Макс поставил машину в тенек и отправился на центральную площадь. Все было таким, как ему помнилось: кафе, табачная лавка, мэрия и фонтан. Единственное новшество — ресторанчик; в тени больших зонтов не спеша ели люди; ни единого свободного столика. Что же там было раньше? Наверно, деревенская парикмахерская. В голове всплыла смутная картинка: его стрижет крупная надушенная женщина, ее объемистый бюст либо упирается ему в ухо, либо маячит перед глазами, воспламеняя воображение подростка.