Он нагнулся и как закричит:
— Заяц! Мы зайца поймали!
И вытащил маленького, как котенка, серого зайца. У него были длинные уши, розовые внутри, и белые лапы.
Все сразу прибежали к нам.
Зайчонок визжал тонким голосом.
— А заяц ли это? — сказала Алла Андреевна.
— Мы его в живой уголок отнесем и будем выращивать всем отрядом, — сказал Наум.
Витька снял тюбетейку, но в нее зайчонок не поместился.
Тогда я снял брюки и завязал наверху штанины. Мы положили зайца в брюки. Ему стало тепло, и он успокоился.
В живой уголок нас привели Сушковы. У них там были две морские свинки. Эти свинки сидели в клетке и всегда что-то жевали, мигая маленькими глазками.
У клеток стоял плаврук. Он еще заведовал уголком.
— Петр Петрович, отгадайте, что я принес? — спросил я.
— Да как тебе сказать? — задумался он.
— Зайца.
И мы посадили зайца в свободную клетку.
— Назовем его Федькой, — сказал Петр Петрович и записал Федьку в большую тетрадь, которая называлась амбарной книгой.
Воскресенье
— Сегодня жизнь выбьется из колеи нормального режима, — сказала Евгения Львовна в воскресенье.
И точно: после завтрака никакого распорядка не было, а все ждали родителей.
— Пошли на забор, к дороге поближе, — предложил Наум.
— Они с Толиком лапти будут плести, — сказал Витька, — на что вам эти лапти, ракету бы сделать настоящую.
— Это они для истории, — сказал Наум.
— Умирает лапотное дело, — сказал я.
Феофан Феофановича дома не было. Он уехал на киностудию. Мы с Толиком знали, где что лежит, и нашли всё сами. Только сели, слышим: гудит машина.
— Я пойду взгляну, все-таки вдруг родители, — сказал Толик.
Мы пошли с ним вместе. Это был грузовик. Обыкновенный грузовик с пустым кузовом. Вдоль всего забора стояли октябрята.
— Вон, вон там едет! — кричали они и начинали подпрыгивать.
— А чего их ждать, — говорил толстый Митька, — сами приедут.
Но его никто не слушал.
И только мы с Толиком отошли, как из-за леса выехал автобус. Целый автобус родителей.
— Мама, вон моя мама в окно смотрит! — закричал какой-то малыш, и все они полезли на забор.
— Дети, стоп! — крикнула Евгения Львовна. — Без расписки не отпущу.
Автобус долго разворачивался и не выпускал родителей. Наконец он остановился, и родители хлынули из двух дверей сразу. Такая началась давка! Те, кто быстро нашли друг друга, стали целоваться. А мы с Толиком отошли в сторону.
Мимо прошел Витька. Он вел бородатого отца.
— Я-то, в общем, и не жду, я просто так, посмотреть, — сказал Толик.
— Я тоже, — сказал я.
И тут показался второй автобус.
— Папа! — закричал вдруг Толик и бросился от меня в сторону.
Я побежал за ним.
Никто ко мне не приехал.
— Скоро приходит поезд, — успокаивала нас Евгения Львовна.
Я пошел к Феофан Феофановичу убрать все в сарай. «Еще надо покормить Федьку», — подумал я.
По всей территории ходили ребята с родителями. Они усаживались на скамейках, а кому не хватало скамеек, — на траве, и ели. Все вокруг жевали булку с колбасой, яйца, апельсины, плавленые сырки. Как будто не завтракали и еще вчера не ужинали.
— Саша! Тебе письмо, — вдруг я услышал Нину.
Она стояла у крыльца сразу с двумя родителями.
— Какое письмо? — подошел я к ним.
— Так вот ты какой, Сашенька, — заговорила Нинина мать.
— Где письмо? — сказал я.
— У нас письмо. Твой папа написал его. Можешь порадоваться.
— Почему?
— Ты не знаешь почему? В самом деле не знаешь? А я думала, ты все знаешь. Такой известный папа, а сын не знает. Они же проект сдают, — она достала сверток, и я понес его к Феофан Феофановичу. В свертке было печенье и конфеты.
Я стал читать письмо.
Папа написал, что он получил обо мне хорошие отзывы из лагеря. Он рад, что я учусь народному мастерству — плетению лаптей, и что сейчас они с мамой заканчивают уйму работы, а через неделю, как только получат отпуск, приедут ко мне.
К нам прибыла комиссия. Она пошла в клуб осматривать нашу выставку. Впереди шел старичок в белом костюме с большим блокнотом в руках.
Отец Толика ушел обедать на станцию, и мы подошли к окнам клуба посмотреть на комиссию. Старичок как раз остановился у стихотворения Нины «Мы любим стоять на линейке». Оно было за стеклом в рамке и приколочено к стене. Старичок записал что-то в свой огромный блокнот. Все вокруг него разговаривали, обсуждали выставку, а он один молчал, никого не слушая, только записывал.
Вот он остановился около портретов Сушковых. Сушковы нарисовали друг друга. Старичок опять записал в блокнот.
— Лапти! — вдруг зашумел он. — Чуйки, вернее — шептуны. Лапти для дома. Откуда они у вас?
— Это два пионера, — начала старшая пионервожатая, — скажете, несовременно. Ну и пусть. Главное, что увлекаются. И старину нельзя забывать.
Мы с Толиком прижались к стене.
— Да это же здорово! Я их носил. Понимаете: пятьдесят лет назад я их носил! А сейчас и в музее нет. А я носил. Не такие, правда, попроще. Эти писаные и с подковыркой.
— Значит, вы тоже — за! Многие смеются, а я поддержала, — обрадовалась старшая пионервожатая.
Позже нас встретил плаврук. Он тоже состоял в комиссии.
— Ну, гаврики, — сказал он, — вам дают премию. Свяжите на память лапоток.
— Мы вам два сплетем, — сказали мы.
— Нет, мне один. Сувенир. Только не забудьте.
Мост пионерский
После тихого часа мы думали пойти в лес, но пришла старшая пионервожатая и сказала, что в зале будет встреча со старым человеком.
— Чего с ним встречаться, — сказал кто-то, — мы и так их на улице встречаем.
Мы сидели в зале, разговаривали кто про что, и вдруг вошел Феофан Феофанович.
— Смотри, кто пришел! — сказал Наум.
— Ну и встреча, — сказал Сомов.
Феофан Феофанович вышел на сцену, сел на стул и стал молчать.
— Начинали бы уж скорей, — сказал Митька из первого отряда.
— Не начну я. Не хочу я вам ничего рассказывать, — сказал Феофан Феофанович.
Все удивились и замолчали.
— Или у вас тут чужих людей много? Без галстуков. А вон и из кармана торчит галстук.
Ребята стали надевать галстуки.
— Теперь я вижу, что здесь посторонних нет, все пионеры, — сказал Феофан Феофанович и стал рассказывать про гражданскую войну. Оказывается, он убежал из дому, чтобы воевать в армии у Котовского. Ему тогда было четырнадцать лет. У него была своя сабля, наган и конь Веселый. А однажды его в селе застали белые, и он залез в колодец. Он просидел там в бадье больше суток.
Я бы и не подумал, что он был таким в молодости. И другие старики — тоже. Мне кажется часто, что я был всегда таким, как сейчас, а старики тоже были всегда стариками.
Я думал так, а Феофан Феофанович говорил уже про другое. Он сказал, что нам доверяют мало серьезных дел. Мы можем сделать много чего для нашего народа.
Ему, например, и его друзьям в молодости доверяли больше. И мы должны не ждать, а сами требовать себе работу.
Взять и построить мост через ручей в поселке. И все жители будут помнить и благодарить нас.
Мы тут же, на сборе, решили построить мост и стали придумывать ему название. Сначала мы хотели назвать его «Полет в космос», или еще как-нибудь так же, а потом решили просто: «Мост пионерский».
Утром мы расчищали площадку. Для моста. А потом рыли ямы под столбы. Свою яму мы рыли вчетвером: Сушковы, Наум и я. Сначала земля была серой и сухой. Потом был желтый песок. Он летел в карманы и в уши. А потом пошла глина.
— Ну и ямища, — сказали Сушковы.
Яма была мне по пояс.
— После полдника футбол, — объявила Алла Андреевна. Она вместе с девчонками убирала мусор.
— Наум сегодня поиграет, — сказал я, — как это у тебя получается?
— Он глаза расширяет, — сказал Сомов, — бежит, глаза огромные, рот огромный, все и пугаются. А техники никакой.
Сомову не хватило лопаты, и он руководил бригадой октябрят. Октябрята саблями рубили крапиву.
— Лучшее звено первым пройдет по мосту! — крикнула Алла Андреевна.
— Еще пару ямок и порядочек, — сказал я.
— Не успеть, — сказал Наум, — и дождь начнется сейчас.
На нас двигалась туча. У нас еще было солнце, а мы, даже не глядя в небо, все равно чувствовали, что она надвигается.
— Мы будем работать, — сказали Сушковы.
— Мы тоже, — сказали мы.
— Дождик, дождик, перестань! — закричали малыши и побежали под тент.
— Это разве дождь, водяная мука — вот что это, — сказал Наум.
Сушковы изо всех сил кидали глину.
— Вы идите, — сказали они, — мы дороем, затопит — самим же хуже.
— Нет уж, и мы будем, — сказал Наум.
Он смерил глубину, и оказалось, что яма даже больше, чем нужно.
Мы побежали под тент. Там собрались уже все. У края два малыша ловили ртом капли.
— Еще очко! — кричал один.
Другие за них болели.
— Не умеют они гвозди заколачивать, — сказали Сушковы, — нам бы вот дали. Хоть один гвоздочек.
— Вы свое сделали, отдыхайте, — сказала Евгения Львовна.
— Ну что за отдых, когда рядом работают, — сказали Сушковы.
Мы сидели на траве около моста. А весь первый отряд работал. Они прибивали доски к столбам. Доски были огромными и их носили самые сильные люди лагеря. Это в первом отряде было соревнование. Оно так и называлось: «Самые сильные люди лагеря». И кто победил, тот сегодня носил доски.
— А мы — как нищие, — сказали Сушковы, — Кузя вон две доски несет.
Мост был уже готов, только перила прибить. Он стоял на толстых столбах, светился, весь из новых досок, а под ним грохотал ручей.
— Утром пришли, не было моста, — сказал я, — одни столбы торчали; а два часа — и мост готов.
— Машину бы он выдержал? — спросил Наум.