— А кем ты раньше был? — поинтересовался Макс. — Я имею в виду — до войны?
— Школяром, — пожал плечами Генрих, — больше никем побыть не успел. Хотел после окончания школы в университет поступать, на медицинский факультет, но потом передумал. Учиться на врача долго, целых пять лет, да еще ординатуру надо проходить. Несколько лет служить ассистентом у какого-нибудь врача. Конечно, дело это полезное и нужное, но… Не скоро тебе разрешат самому лечить! А свою практику заимеешь вообще не раньше чем лет через пятнадцать-двадцать, когда себя хорошо зарекомендуешь. А мне родных кормить надо…
Генрих залез в карман и достал небольшой кожаный бумажник. Вынул оттуда несколько фотографий, показал. На одной было целое немецкое семейство: статная, представительная фрау со строгим лицом и пятеро детей. Четыре девочки и один мальчик.
— Моя мама с сестренками, — сказал Генрих, — и я с ними. Дружная семья Ремеров…
— А отец? — спросил Макс.
— Умер, — вздохнул Генрих, — в тридцать восьмом. У него было тяжелое ранение в легкое, долго кровью харкал. Между прочим, тоже в России получил, правда, еще в ту, первую войну. Отец мне часто рассказывал, как сидел в сырых окопах, как с русскими дрался, а потом с ними же братался, когда они своего царя Николая скинули. А ранили его в пятнадцатом году. Русские тогда начали большое наступление, вот он и получил в грудь штыком. Долго валялся в госпиталях, лечился, думал, что комиссуют подчистую, но не вышло. Залатали кое-как и снова отправили на фронт — солдаты тогда очень нужны были. Пришлось ему почти до самого конца воевать, до восемнадцатого года. Но ничего, выжил, демобилизовался, вернулся домой, в Дюссельдорф. А там работы никакой не было, родные голодали, по продуктовым карточкам давали лишь брюкву да черный хлеб. В общем, подался он на юг, где теплее и сытнее. В Эрфурте утроился плотником на стройку, да там и остался. Освоился, работу хорошую нашел, встретил мою маму — она дочь пастора была. Женился, обзавелся своим хозяйством. Потом и мы родились, пятеро детей, один за другим. Хорошо жили, счастливо, хотя и небогато. Отец часто болел, ходил с трудом, иногда по два-три дня с постели встать не мог. Но все равно работал — на ветеранскую пенсию не проживешь. А четыре года назад, зимой, сильно простудился, заболел и умер. Я, собственно, поэтому и на медицинский факультет пойти хотел. Видел, как ему плохо, вот и подумал: выучусь на доктора, стану всех лечить. Но не вышло, пришлось пойти в военное училище…
Генрих грустно посмотрел в окно, а затем продолжил:
— После смерти отца надо было на что-то жить. Старшая сестра, Хельга, уже работала, но ей тяжело одной было. Вот и подался я в училище — во-первых, казенные харчи и одежда, а во-вторых, у офицеров хорошее жалованье. Я со своего оклада каждый месяц часть денег домой отсылаю, помогаю матери и сестрам. Так вот и оказался на фронте…
Макс понимающе кивнул — простая, типичная история. Судя по всему, Генрих неплохой парень, честный, трудолюбивый, жаль только, родился он не в то время.
— Я не жалею о своем выборе, — закончил рассказ Генрих. — Как видишь, уже лейтенант, может, и дальше пойду.
— Если нас не убьют здесь, — мрачно заметил Макс.
— Не убьют, — уверенно произнес Генрих, — за меня мама и сестры каждый день молятся. Вот смотри, что они мне пишут…
Следующие полчаса были посвящены чтению посланий от Ремеров. Генрих достал целую пачку ученических тетрадных листов и стал читать. Ему писали и мама, и сестры, он получал как минимум пять-шесть писем в месяц. Макс вежливо слушал и кивал — не хотелось огорчать такого хорошего, отзывчивого парня. Веселого, работящего, заботливого — короче, настоящего немца.
Вскоре вернулись с перевязки соседи по палате — крепкий, почти квадратный оберфельдфебель и такой же, только чуть повыше и потолще, штабс-фельдфебель. Макс помотрел на них и подумал: «Вас что, под копирку делают? Прямо как родные братья».
Юрген Хайн и Отто Бауэр оказались из его же полка, только из другой роты. Макс привычно сослался на амнезию — извините, ребята, но я вас не помню. Фельдфебели понимающе кивали — слышали о вашей беде, герр лейтенант, поэтому представились по полной форме.
Хайн и Бауэр попали в госпиталь после той же русской атаки — один с осколком в руку, другой — в ступню. К счастью, оба отделались легкими ранами, их быстренько зашили и через неделю обещали отправить обратно на передовую. Нечего валяться в госпитале, места нужны для новых пациентов. Война-то идет, у нее не бывает антрактов и перерывов…
В госпиталь постоянно кого-то подвозили — бои не прекращались ни на минуту, хотя интенсивность их за последнее время заметно снизилась. Русские ограничивались лишь небольшими вылазками и перестрелками. Все отдыхали и готовились к новым сражениям.
Максу в плате делать было совершенно нечего, поэтому он вышел в сад. Надев, разумеется, свою лейтенантскую форму, постиранную и даже аккуратно выглаженную. Ее принесла утром миловидная медсестра Бригитта, сменившая на дежурстве старую костлявую Герду. Девушка смущенно улыбнулась и, потупив глаза, сообщила, что она сама привела в порядок его китель и брюки. Неприлично герру лейтенанту ходить в таком грязном виде…
«Будешь тут грязным, — подумал Макс, — когда на дне траншеи поваляешься». Он вежливо поблагодарил сестру Бригитту и предложил ей деньги — за услугу. Бумажник, слава богу, нашелся тут же, в тумбочке. Как и часы.
Макс криво усмехнулся, когда взял их в руки. Часы были практически новыми и нисколько не облезлыми — в блестящем металлическом корпусе и с черным кожаным ремешком. На белом циферблате отчетливо виднелся орел с распростертыми крыльями, сжимающий в когтях фашистскую свастику. Они исправно тикали, отсчитывая время, стрелки двигались. Макс тяжело вздохнул, покрутил заводное колесико и надел на руку. Пришлись как раз впору, по запястью.
Бригитта от денег отказалась, сказала, что постирала вещи господина лейтенанта просто так, из уважения к доблестному германскому офицеру, а не ради заработка. Потом густо покраснела и убежала.
Генрих дружески толкнул Макса в бок: «Ты не деньги ей предлагай, а своди в офицерский клуб. Есть тут в городе, на главной улице. Вечерами бывает музыка, все танцуют. Можно посидеть с девушкой, выпить и закусить. Бригитта на тебя запала, это ясно, сделай ей приятное».
Макс поморщился — до того ли сейчас, война! Какие, на фиг, девушки… Генрих пожал плечами — а почему нет? Живем один раз, вот и надо ловить момент. Кто его знает, что там дальше будет…
Макс не мог не согласиться с его доводами — на войне действительно надо ценить каждое мгновение, особенно когда это связано с любовью… А Бригитта была вроде бы недурна — хорошая фигурка, миловидное личико, искренняя улыбка. Не сказать, чтоб такая красавица, но что-то в ней было…
«Черт, да я же женатый человек! — тут же вспомнил Макс. — Причем дважды!» Два времени, две семьи. Он еще раз открыл медальон и посмотрел на фотографию. Молодая, симпатичная женщина и прелестная белокурая девочка. Действительно, очень похожа на его Машку. Теперь это сходство еще четче бросалось в глаза. Впрочем, многие маленькие дети похожи друг на друга…
Макс захлопнул крышку, убрал медальон на место. Проверил бумажник: почти двести рейхсмарок и какая-то мелочь. А также две фотографии. На одной — пожилые герр и фрау, видимо, родители Петера Штауфа. Интересно, что с ними? Надо бы узнать… На другой — молоденькая девушка в белой блузке с черным галстуком и в длинной темной юбке. Кажется, это форма Гитлерюгенда. Кто она? Сестра, просто знакомая? Вопросов становилось все больше.
Макс засунул бумажник в карман кителя и осторожно спустился по скрипучей деревянной лестнице вниз, на первый этаж. По госпиталю деловито сновали санитары, доставляя раненых, ходили выздоравливающие. Из операционной послышались громкие стоны — кажется, там кого-то резали. Макс поморщился и постарался побыстрее выйти на улицу.
Он спустился с крыльца, завернул за угол и оказался в прохладном, тенистом саду. На скамейке под старым толстым тополем курили несколько солдат. При его приближении они вскочили. Макс махнул рукой — сидите. И сам опустился рядом на шаткую лавочку. Но не успел он достать пачку сигарет, как к нему подлетел старый знакомый — фельдфебель Курт Загель. Он счастливо улыбался:
— Рад видеть вас в добром здравии, герр лейтенант!
— Спасибо, — кивнул Макс. — А как вы?
— Почти нормально! — расплылся Загель. — Голову перебинтовали, все в порядке. Здорово же мне тогда этот русский варвар врезал, чуть черепушку не прошиб! Но ничего, башка у меня крепкая, заживет.
Фельдфебель слегка прикоснулся к бинтам, видневшимся из-под серого кепи, поморщился и обратился к Максу:
— Разрешите узнать, герр лейтенант, скоро ли вы к нам вернетесь? А то взвод без командира — что баба без мужа. В узде держать надо… Боюсь, без вас ребята совсем разболтаются, дисциплина упадет.
— Ничего, найдется кому в узде держать, — беспечно махнул рукой Максим. — Не мы же одни воюем…
Фельдфебель как-то странно посмотрел на него, и Макс понял, что сказал что-то не то. Сморозил явную глупость.
— В смысле, — быстро поправился он, — как только доктор Миллер позволит мне вернуться, так сразу. Но, боюсь, не скоро. У меня тяжелая контузия, да еще частичная амнезия…
— Вот оно как, — понимающе кивнул Загель. — Ну, лечитесь. Впрочем, доктор Миллер у себя людей держать не любит, говорит, нечего вам койки занимать, ваше место — на фронте. Война быстрее любого лекарства лечит. И то правда — чего на кровати валяться? Заштопали тебя, поставили на ноги — и вперед, к своим. Так ведь, господин лейтенант?
— Так, — согласился Макс, — к своим…
«Только где они, свои?» — с тоской подумал он, а потом сказал:
— Вы, Курт, пока за взводом следите, а то и правда — распустятся ребята. Я, когда смогу, вернусь. Постараюсь, конечно, побыстрее, но обещать ничего не стану. Вы пока командуйте, а я потом вернусь и все проверю!