Он на один день полетел в Голливуд. Солнце светило слишком ярко, на улицах было полно ненормальных. 26 марта он сел в автобус на Вашингтон. Земля разворачивалась перед ним, как человеческий язык. Три дня спустя он зарегистрировался в вашингтонском «Парк-отеле». В багаже у него были пистолеты. На ночь он клал один под подушку, второй на тумбочку у кровати, со взведенным курком. 30 марта он позавтракал в «Макдоналдсе». Возвращаясь в отель, купил «Вашингтон Стар». На газетном листе увидел, что президент Рейган через несколько часов будет выступать перед рабочим съездом в вашингтонском «Хилтоне». От этих слов перед глазами у него заплясали цветные пятна.
Он принял душ и проглотил таблетку валиума; испугался, что одной будет мало, и выпил еще одну. Он зарядил «Ром RG-14» разрывными пулями, купленными за девять месяцев до того в магазине Лаббока. Потом сел и написал последнее письмо женщине своей мечты.
«Милая Джоди, вполне возможно, я сегодня погибну, пытаясь добраться до Рейгана. Именно поэтому я сейчас пишу тебе это письмо. Как ты уже знаешь, я тебя очень люблю. Я оставил тебе десятки стихов, писем и признаний в любви в слабой надежде, что ты мной заинтересуешься. Мы пару раз говорили по телефону, но я так и не осмелился подойти к тебе и представиться. Не только от застенчивости, но и потому, что не хотел докучать тебе своим навязчивым присутствием. Я понимаю, что множество писем, оставленных у твоих дверей и в почтовом ящике, – тоже навязчивость, но считал, что это менее болезненный способ выразить свою любовь к тебе. Я очень рад, что ты хотя бы запомнила мое имя и знаешь о моих чувствах. А болтаясь у твоего общежития, я понял, что стал темой для болтовни, хотя бы и полной насмешек. Как бы то ни было, знай, что я всегда буду любить тебя. Джоди, я бы и думать забыл убивать Рейгана, если бы мог завоевать твое сердце и прожить с тобой до конца жизни, хотя бы и в полной безвестности. Признаюсь, что совершаю эту попытку только потому, что мне не терпится произвести на тебя впечатление. Я должен как-то заставить тебя понять, без тени сомнения, что делаю это ради тебя! Жертвую свободой, а возможно и жизнью, чтобы ты переменила свое мнение обо мне. Это письмо написано за час до того, как я уйду к отелю «Хилтон». Джоди, я прошу тебя, пожалуйста, загляни в свое сердце и дай мне хотя бы шанс заслужить этим историческим деянием твое уважение и любовь.
Твой навсегда, Джон Хинкли»
Позже, на предварительном слушании Джоди Фостер будет давать показания как свидетельница. Прокурор встанет перед ней.
– А теперь относительно этого Джона В. Хинкли, – скажет он. – Посмотрев на него сегодня в суде, вы припоминаете, что видели его раньше?
– Нет.
– Вы отвечали на его письма?
– Нет, не отвечала.
– Вы чем-либо поощряли его внимание? – спросит прокурор.
– Нет.
– Как бы вы описали свои отношения с Джоном Хинкли?
– Я не имею никакого отношения к Джону Хинкли, – ответит актриса.
При этих ее словах Хинкли метнет в нее шариковую ручку и взвизгнет: «Я до тебя доберусь, Фостер!»
Маршалы выведут его из зала.
Позже, когда запись этого эпизода будет проиграна в суде, возбужденный Хинкли вскочит на ноги и вскинет руку, словно защищаясь от удара. Он бросится к двери, и маршалы побегут за ним.
В час тридцать он взял такси. Сказал шоферу: «Отель „Хилтон“». На такси туда было не больше десяти минут. «Однажды хлынет настоящий дождь и смоет всю грязь», – думал он. Револьвер лежал у него в кармане – сверкающее орудие правосудия. Рука Господа.
В кино Тревис Бикл говорил:
– Ты настолько здоров, насколько себя чувствуешь.
Он полчаса простоял под дождем. Перед отелем собиралась толпа. У обочины ждал президентский лимузин. Полицейские были, но не слишком много. Хинкли опускал руку в карман куртки, подбадривал себя ощущением тяжести «Рома». Он понемногу протиснулся в ряд прессы. В 1:45 Рональд Рейган с сопровождением вышел из отеля. Он улыбался и махал левой рукой.
В кино Тревис Бикл говорил:
– Теперь я ясно вижу – вся моя жизнь была нацелена на одно. У меня не было выбора.
Репортер из группы прессы выкрикнул:
– Мистер президент, мистер президент!
Рейган, улыбаясь, обернулся к нему.
Хинкли достал из кармана пистолет. Принял позу стрелка и выпустил шесть пуль, как мог быстро. Первая пробила мозг пресс-секретаря Джеймса Бреди. Вторая ранила в спину полицейского Томаса Делаханти. Третья прошла мимо президента в стену. Хинкли пытался успокоить дыхание. Он все испортил. Он не справлялся. Четвертая пуля попала в грудь агенту Секретной службы Тимоти Маккарти. Хинкли видел, как агенты бросаются к нему, обнажив оружие. Еще не конец. Пятая пуля ударила в непробиваемое стекло президентского лимузина. Агент Секретной службы затаскивал Рейгана в машину, когда шестая, срикошетив от дверцы, попала президенту в грудь. Она расколола ребро и засела в легком, в нескольких дюймах от сердца.
Хинкли еще щелкал курком, когда агенты Секретной службы сбили его с ног.
Мы летели в Лос-Анджелес как обычная семья. Мать и отец по очереди занимались детьми. Надо было следить за багажом и тащить его через терминал. Мы купили на дорогу журналы, а не газеты, в которых на первой полосе были фотографии Дэнни. Мы отвлекали мальчиков и старались не давать им слишком много сладкого. Они плохо переносили полет, а сахар их возбуждал. Фрэн не жалела усилий, чтобы они не расклеились.
На борту самолета я старался не вспоминать перелет трехмесячной давности – ночную гонку к Дэнни, пока власти не упрятали его в темную дыру, где он был заперт с тех пор. Я смотрел в круглый иллюминатор на геометрическую сеть Среднего Запада, пролетавшую под крылом. Дэнни месяцами разъезжал по этим землям, наматывал мили дорог на машине. Мне казалось, если хорошенько сосредоточиться, я увижу его маршрут: зеленые линии, переходящие в желтые, оранжевые, красные. Но, как ни всматривался, я ничего не увидел.
Мы остановились в отеле «Беверли-Уилшир». В Лос-Анджелесе было пасмурно, моросил дождь. Дети как сумасшедшие скакали на гостиничных кроватях. Пока Фрэн купалась, чтобы избавиться от дорожной усталости, я разобрал чемоданы. Привез с собой целый портфель документов. Разложил по хронологии газетные вырезки и диски с записями событий той ночи. У меня был список вопросов, на которые нужно найти ответы, и соображения для защиты. Предварительное слушание по делу было назначено на завтра, я рассчитывал передать все собранное адвокатам Дэнни.
Как всегда, Лос-Анджелес встретил меня предчувствием неудачи. Казалось, так и должно быть, что для Дэнни все рухнуло здесь, где встретились и поженились его родители. В городе, где они скатывались к разочарованию и гневу вплоть до горького развода, после которого мальчик, вместо того чтобы стать наследником двух домов, превратился в бездомного. Этот город в конце концов притянул его к себе – словно жертва вернулась на место, где мы совершили над ним преступление. Мы описали полный круг.
Через два часа, оставив мальчишек службе присмотра за детьми, мы поехали выпить с адвокатом Дэнни. Мюррей сидел на веранде отеля «Эрмитаж» с Кэлвином Дугласом, главным советником Дэнни. Дуглас был профессором юриспруденции в Стэнфорде и всю жизнь защищал обвиняемых в резонансных убийствах. У него была непокорная седая шевелюра и пакет с нарезанной морковкой в портфеле.
– Сразу скажу, – начал он, – федеральные власти показали мне не все улики.
– Что за улики? – спросил я.
– Откуда мне знать, если я их не видел? – возразил Дуглас. Он открыл молнию пакетика и достал кусочек моркови. Оглядел его, прежде чем надкусить. – Я отправил претензию, – продолжил он. – Поскольку власти утверждают, что часть материалов по делу совершенно секретна, будет отдельное заседание, где выяснят, что я вправе видеть.
– Какие материалы?
– Опять же, точно не знаю, – сказал Дуглас. – Но, на мой взгляд, показания свидетелей слишком легковесны, и недостает некоторых подробностей о передвижениях Сигрэма. А на мой запрос по террористической активности в районе на момент стрельбы ответили молчанием.
– Вероятно, это важно, – заметил Мюррей. – Какие действовали иностранные ячейки? Какие переговоры прослушивало ФБР? Если настоящий стрелок на свободе, как мы его найдем без этих сведений?
Я делал заметки в своем блокноте. Они отправятся в папку, и позже я поразмыслю, как вписать их в дело.
– Дэнни говорил, что вы советовали ему ссылаться на невменяемость, – сказала Фрэн.
– Временную невменяемость.
– Это нелепо, – сказал я. – Мой сын невиновен.
– Я в этом уверен, – ответил Мюррей, – но на орудии убийства его отпечатки. И один парнишка заснял его на телефон с пистолетом в руке за миг до того, как подоспела полиция.
– Я видел тот снимок, – кивнул я. – Он не доказывает, что стрелял Дэнни.
– На его руках нашли следы пороха.
– Потому что, когда он боролся с полицией, пистолет выстрелил ему в ногу. А как насчет свидетеля, который показал, что сразу после выстрелов Дэнни схватился с каким-то мужчиной?
– Мы почти уверены, что это был первый оказавшийся на месте агент, – сказал Дуглас. – Послушайте, я смотрел записи. Ваш сын снят стоящим перед сценой за несколько мгновений до выстрелов. На нем белая рубаха на пуговицах. После первого выстрела камера захватила человека в такой же рубашке, проталкивающегося к выходу. Пистолет виден ясно.
– Что ж, на Дэнни была такая же рубашка, как на убийце, – сказал я. – Ручаюсь, в зале было человек пятьдесят в белых рубашках.
– Но пистолет был лишь у одного, – закончил Дуглас.
– Вы на чьей стороне? – рассердился я.
Фрэн положила руку мне на локоть. Дуглас скрестил ноги, показав бледную безволосую икру. И съел еще кусочек моркови.
– На стороне вашего сына, – сказал он. – А это значит, что моя работа – спасти его от казни.
Я положил на стол портфель, открыл его.
– Я составил хронологическую таблицу, – начал я, доставая лист. – Составил список противоречий в показаниях свидетелей. Думаю, из них вытекает серьезный вопрос: что в действительности произошло в тот вечер?