— Что, инспектор тебя накрыл? Ясно И ты решил унести ноги, пока не поздно?
— Угу — промычал Глеб.
— Жаль, что я раньше этого не знал, — ответил Яшка. — А я думал, ты становишься человеком.
Неприязнь к Бояркову вспыхнула в нём с новой силой. Яшке хотелось сказать Глебу что-то очень обидное и резкое. Но открылась дверь, и в светлом прямоугольном проёме появилась Надя. В уютном ситцевом халатике с оборочками она выглядела совсем по-домашнему и до того мило, что Яшке расхотелось ругаться с Боярковым.
«Ну его к чёрту, — подумал Яшка, — пусть себе едет».
Стол пришлось соорудить из двух чемоданов, поставив нижний на попа. Надя разложила бутерброды, достала соль. Сказала:
— Чаю бы, горяченького — Сейчас организуем, — отозвался Яшка и повернулся к Сане: — Ты, Чижик, сбегай за кипятком к проводнику, ладно?
— Есть такое дело — Только в темпе — сказал Яшка. — Чтоб, понимаешь, одна нога здесь, а другая там.
Ужинали долго, запивая еду кипятком. Тотчас поеле ужина Боярков взобрался на верхнюю полку и, свесив ноги, стал почёсываться и зевать.
— Блеск, кто понимает, — сказал он, укладывая пальто под голову. — Сосну минуток пятьсот. От сна ещё никто не умирал.
— Ты, должно быть, умрёшь первый, — со смехом ответил Яшка. — Убери свои костыли, слышишь? А мы сходим к соседям. Правда, здорово поют?
Он прислушался. В соседнем купе ломкий хмельной голос пел под гармонику. Это была песня о молодости, о первом робком вальсе на школьном балу, о старенькой учительнице с седою прядью на лбу, которая сидит, склонившись над тетрадками, в то время как летят путями звёздными и плывут морями грозными любимые её ученики.
Семь дней не умолкая хрипели репродукторы. Играл баян и тренькали балалайки.
Обитатели вагона, набившись скопом в какое-нибудь купе, с утра и до ночи дружно горланили песню за песней. А в это время за окном мелькали каменные домики путевых обходчиков, мигали огни семафоров, стремительно с шумом и свистом проносились встречные поезда.
Лишь изредка эшелон ненадолго задерживался на больших узловых станциях.
Тогда, прильнув к окнам, все смотрели на забитые вагонами и цистернами железнодорожные пути, на задымлённые манёвровые паровозы. Сотни новеньких автомашин и тракторов, поблёскивавших краской и лаком, стояли на платформах товарных составов, которые чем-то напоминали Яшке те воинские эшелоны с зачехлённой боевой техникой, что проходили когдато мимо его родного городка на фронт. Только теперь машины были убраны сочной хвоей и не охранялись суровыми часовыми, а на платформах вместо надписи «Даёшь Берлин!» были выведены мелом слова: «Украина — Казахстану» и «На целину!»
Поезд замедлял ход и, лязгая буферами, останавливался. Соскочив на землю, Яшка нырял под вагоны, загромождавшие пути, и стремглав бежал в конец перрона, где, как он знал по опыту, обязательно отыщутся бабы в полушалках, торгующие костлявыми жареными цыплятами и другой снедью. Не торгуясь, покупал он у этих баб крутые яйца и мочёные яблоки и, нагрузившись до подбородка, нередко уже на ходу вскакивал на подножку своего вагона.
И снова поезд набирал ход, и мимо него проносились семафоры, водокачки, телеграфные столбы. На фронтонах вокзалов мелькали незнакомые названия.
Кокчетав, Эльтау, Акмолинск Яшка читал и пробовал их «на зуб». Эль-тау, Кок-че-тав!.. Что ж, неплохо звучит. Он даже не заметил, как случилось, что поезд из весны снова вернулся в глубокую зиму.
Из вагона выгрузились на станции со странным названием «Атбасар». Стрелки часов пришлось перевести.
— Приехали, — сказал Боярков, осматриваясь по сторонам. — Ну и дыра!..
Интересно, где здесь танцуют?
— Погоди, ещё попляшешь, — ответил Яшка — Зашлют тебя в такое место, куда Макар телят не гонял.
Торжественные проводы, встречи и митинги на больших станциях — всё это, как знал Яшка, уже далеко позади. Праздник кончился, начинались будни.
И вот гнедые хрипящие кони, оставив справа придавленные снегом домики Атбасара, вынесли розвальни в степь. Большое, тяжёлое солнце висело над горизонтом.
Мела позёмка.
— Слушай, Чижик, — сказал Яшка, — как это называется?.. Ну, когда много всадников и карет — Кавалькада, — ответил Чижик.
— Во, правильно! — Яшка откинулся.
По ослепительному снегу неслось друг за другом шесть пар саней. Обернувшись, Яшка увидел, как крепкий меринок с обиженно отвислой нижней губой трусит по колее, вихляя сытыми лоснящимися боками. И Яшке почему-то вспомнилось:
«Однозвучно звенит колокольчик»
Но через минуту он уже наклонился к человеку, правившему лошадьми, и спросил:
— Сколько градусов?
— А кто его знает, — равнодушно ответил тот, не разжимая рта. — Градусов сорок будет, а то и больше.
— Да, температурка вполне подходящая, — попытался пошутить Яшка.
И замолчал. Вокруг была такая торжественная тишина, что он страшился звуков собственного голоса.
Время от времени ему приходилось зубами стягивать варежки и растирать щёки.
Онемевшее лицо не чувствовало боли. У Нади, которая сидела рядом, заиндевели ресницы и брови. Её дыхание, казалось, застывало в воздухе.
— Как ты себя чувствуешь, Надюша? — спросил Яшка с тревогой.
— Хорошо — Она улыбнулась сквозь слёзы. — Это ветер Они ехали третий час, а дороге всё ещё не было конца. Всё так же бесконечно синело небо над головой и ослепительно посверкивал снег. Было такие чувство, будто во всём мире нет сейчас ничего, кроме этой степи и летящих по снегу саней.
Едва слышно поскрипывали полозья, вздрагивало кнутовище в руках человека, закутанного в тулуп (Яшка видел его оранжевую в заплатах спину), а когда налетал ветер, его жестокая ласка была такой крепкой, словно по лицу прошлись драчовым напильником либо наждаком.
Наклонившись вперёд, Яшка посмотрел на Чижика. Тот втянул голову в воротник демисезонного городского пальто и, притихнув, сжимал холодными коленками чужой сундучок. Видимо, он чувствовал себя немногим лучше, чем сгорбившийся Боярков, у которого заострилось лицо, но ни разу не пожаловался, не захныкал, как Боярков, и Яшка проникся к нему уважением. Что ни говорите, а Чижик оказался молодчиной.
Уже завечерело, когда кони остановились возле длинного барака, занесённого снегом, за которым поодаль виднелось несколько домиков поменьше. Из труб вились лиловые дымки. Над одной из крыш гнулись под ветром две антенны.
Человек в оранжевом тулупе выбрался из саней и забросил вожжи па потный круп коренника. Затем подошла вторая пара саней, а за ними третья и четвёртая — Приехали. На тройках с бубенцами, — сказал Яшка и несколько раз присел, стараясь размять ноги. — Боярков, ты не находишь, что этот город слишком для тебя велик? Ведь ты, кажется, думал попасть в столицу?
— Перестань играть на нервах! — зло сказал Боярков.
— На нервах? Так ты человек нервный? — Яшка округлил глаза. — Вот уж никогда не подумал бы, что у тебя повышенная чувствительность — Тише, — прошептал Чижик.
Яшка замолчал. В сопровождении человека, одетого в оранжевый, но уже потускневший тулуп, к ним подходил крупный мужчина с тёмным, чуть тронутым оспой лицом, и Яшка понял, что это директор МТС или какой-нибудь другой начальник. Твёрдо выговаривая слова, мужчина сказал:
— Здравствуй, товарищ. И ты здравствуй, и ты. Сколько человек приехало?
— Шестнадцать, — ответил за всех Яшка.
— Пополнение, — сказал мужчина. — Шестнадцать — хорошо. Я Барамбаев, директор.
Работать будем — дружить будем. Работать завтра, потом А сегодня всем отдыхать надо. Правильно?
— Отдохнуть не мешает, — снова сказал Яшка.
— Правильно, — подтвердил Барамбаев. Тут он увидел Надю и сказал: — Девушка?
Очень хорошо. Девушка будет жить там! — Он показал рукой на один из финских домиков, в котором уже слабо светились окна. — Все наши девушки живут там.
— У меня вопросик — сказал Яшка. — Можно?
— Нет, завтра поговорим, — ответил Барамбаев.
И Яшка, взвалив на плечи Надин чемодан, поплёлся к домику, на который указал директор.
Яшка помрачнел. В дороге он уже как-то привык к тому, что Надя всегда была рядом, и теперь не хотел примириться с мыслью, что не сможет её ежеминутно видеть.
— Ну, всё — сказал он как-то очень уж безнадёжно, опустив на землю Надин чемодан.
— Что случилось? — Надя посмотрела ему в глаза.
— Ничего — Но у тебя такой вид — Так, просто так, — ответил Яшка. Потом выпалил: — Мне, видишь ли, не нравится это раздельное обучение.
Глава шестая
БУРАН
Барак, казалось, содрогался от густого и сочного храпа. Проснувшись посреди ночи, Яшка услышал, как, ворочаясь на соседней койке, тяжело, с присвистом дышит Чижик, которому, должно быть, приснился трудный сон, как бушует за окном властный порывистый ветер, дрожит у изголовья мелкой дрожью фанерный ящик из-под макарон, заменяющий тумбочку, и в лад ему тонко позвякивает подёрнутая ледком вода в гранёном стакане. Ночью все звуки были особенно отчётливы.
Так, значит, вот она какая, эта целина! Плоское белое безлюдье степей, промёрзшие бревенчатые стены барака, ветер Да, пожалуй, нелегко будет, привыкнуть к новой обстановке. И это ему, который всюду чувствовал себя словно рыба в воде. Что же тогда говорить о других?
Он долго лежал, дыша влажным паром, и только под утро забылся тревожным сном. И снова ему привиделась белая степь. Тёмное небо мягко обволакивало заснеженную землю. Полозья саней легко скользили по пухлой пороше. И ветер набегал волнами, поднимая косые гребни снега и нагнетая вал за валом Знакомство с МТС не отняло много времени — её можно было обойти за четверть часа. Умывшись студёной водой, Яшка вместе с Чижиком ещё до завтрака осмотрел ремонтные мастерские, помещавшиеся в соседнем бараке, и заглянул в столовую, которая по вечерам служила клубом. Немногим дольше задержался возле кузницы. Там под навесом стояло с десяток автомашин и цистерн, а на снегу темнели полевые вагончики.