удача повернется к Джиму после того, как он познакомился с Мариссой, грубоватой, но симпатичной гадалкой цыганского происхождения. Однако ничего не получилось.
Размер имеет значение
К лету 2011 года моя вечерняя жизнь обрела порядок, видимо похожий на тот, какой формируется у многих тридцатипятилетних холостяков, чье существование определяют их кошки. Пожалуй, слишком увлекался взятыми напрокат дисками с киноэпопеями, отвлекаясь на «Твиттер», «Фейсбук» и письма, но делал перерывы, чтобы при помощи кофейной кружки спасти очередную мышь или осторожно оторвать от своей лодыжки маленькие челюсти. Последнее действие производят не все тридцатипятилетние владельцы кошек, а только один — хозяин Шипли. Я ел здоровую пищу и таращился в экран. А если часто разговаривал с котами, то убеждал себя, что это лучше, чем говорить с собой, и это тоже активная социальная жизнь.
Самые оживленные беседы происходили с Шипли и Ральфом, ни один из которых так и не осознал, что не все в жизни должно иметь звуковую дорожку. Винить, кроме себя, мне некого. Их громогласность год от года все больше выходила из-под контроля, но, проведя столько времени в обществе отца, деда и дяди Кена, не могу не признать, что данное качество присуще нашей семье, и с этим ничего не поделать. Именно уровень производимого котами шума позволяет поверить, что они из одного помета, хотя внешностью похожи не больше, чем лев-недоросток и паукообразная обезьяна.
Их появление всегда сопровождается фанфарами. Нисколько не сомневаюсь, будь у них по маленькому горну, они трубили бы в них, пролезая в кошачий люк. Я надеялся, что хотя бы раз, врываясь в дом и мяукая на пределе своих голосов, они зовут меня на помощь к раненому зверю или упавшему в колодец ребенку, но ничего подобного не случалось.
— Ра-а-альф! — выкрикивает Ральф.
— Что, большая ворона снова посмеялась на твоими усами? — спрашиваю я.
— Ра-а-альф!
— Не беспокойся. Тебе ничего не грозит. Металлическая сушилка не появится. Сегодня никакой стирки. И еще: обещаю, если помою руки, выжду не менее получаса, прежде чем тебя погладить.
— Ра-а-альф!
— Ты про Обаму? Беспокоишься, что республиканцы затеют кампанию, чтобы его очернить, и он не пройдет на второй срок? Хочу тебя успокоить: впереди полтора года, так что расслабься.
— Ра-а-а-алллоооо!
— Неужели? Ты пошел прогуляться и услышал из открытого окна чьей-то кухни песню Лили Аллен? Я ее знаю. Прости. Такого никто не заслуживает. Мне следовало отнестись к тебе с большим сочувствием.
Разговоры с Шипли часто получались более язвительными, особенно с его стороны.
— Не надо так говорить, — упрекал я, когда Шипли оглушал меня залпом пушечной кошачьей брани. — Это очень обидно, не все люди такие толстокожие, как я.
В тот вечер, когда десять лет назад мы с Ди и нашими друзьями Стивом и Сью забрали из родного дома Ральфа, который до того момента, как мы получили информацию из надежного источника о его принадлежности к определенному полу, именовался Пруденс, Брюера и Шипли, Шипли был взят, что называется, «в нагрузку». Страшный, как Йода, сказал о нем Стив, но мне он приглянулся своей милой детской энергией. В первую ночь Ральф и Брюер спали на сгибе наших с Ди рук, а невозмутимый Шипли устроился в одиночестве в ногах, словно утверждая: «Все нормально. Я знаю свое место». Но потом выяснилось, что он совершенно не знает своего места, лишь берег силы перед взрывом на следующий день. С тех пор кот не переставал дерзить и утихал, только когда спал или я переворачивал его вниз головой. Даже когда приходили гости, он оказывался в центре компании и всем перечил только ради того, чтобы поспорить, или хвастался своими недавними достижениями.
Если Медведь представлял собой спокойно бьющееся сердце нашего дома, Ральф — его лицо, то Шипли был печально известным своим непостоянством пиарщиком — своеобразным вариантом Малкольма Такера из сериала «Гуща событий». Ничто не проходило мимо него, и его адреналин стал постоянной составляющей моей жизни. Я настолько привык осторожно отрывать когти Шипли от своей задницы, когда сидел за компьютером на стуле, или не давать вскарабкаться по ноге, когда стоял у холодильника, что больше не замечал своих действий. Они превратились в бессознательные движения одного из органов, вроде смахивания волос со лба или почесывания за ухом. Ральф и Медведь не сомневались в своем положении в доме в качестве главных котов и не видели причин этим хвастаться, Шипли же постоянно двигало стремление к саморекламе — желание доказать, что он, и никто другой, самая важная персона. Ему безразлично, кто его аудитория — я, его мохнатые сородичи, мои друзья, рабочий, пришедший извлечь из водонагревателя плющ, или дикая утка, по ошибке очутившаяся в оранжерее.
В его поступках не было зла, а в нем самом злобы, поэтому, несмотря на непрекращающуюся вражду с Медведем, мне не приходило в голову их разлучать. Достаточно было перевернуть Шипли вниз головой, и все приходило в норму. Помогало также встряхивание. Я не встречал другого животного или человека, который так быстро переходит от взбалмошной дерзости к покорности. И лишь однажды, несколько лет назад, наблюдал столь же резкое изменение кошачьего настроения, когда дал Ральфу кусочек из остатков цыпленка и тут же вымыл руки и принялся устанавливать металлическую сушилку для одежды.
Когда я возвращаюсь с тяжелыми пакетами с покупками, Шипли неизменно встречает меня первым. И если я даже устал и очень хочу есть, все равно следую доверчивой логике идиотов: отставляю в сторону все, что принес, и кормлю котов. Если был куплен хлеб, вываливать в миски кошачий корм нужно как можно быстрее — опыт меня научил, что абсолютный максимум времени перед тем, как Шипли примется за нарезанный батон, составляет двадцать семь секунд. Но если положить тот же хлеб ему в миску, он фыркнет и с видом не знавшего нужды неблагодарного наследного принца отвернется. Но совсем другое дело, если хлеб в упаковке и вне пределов досягаемости на кухонном столе. Еще один пример того, что котов влечет не только вкус корма, но сладкий вкус нонконформизма.
Как только корм оказывался на полу, Шипли несся к нему вдвое быстрее своих сородичей и, если я не проявлял бдительности, мог оттолкнуть Ральфа и Медведя и приняться за их порции. Я замечал, как в других ситуациях Ральф мутузил Шипли, если его лоснящийся черный брат слишком расходился, но когда дело касалось обеда, предпочитал отойти в сторону. Но разве еда не важна для кота размером со спортивный фургон? Наверное, важна, но не настолько, как для Шипли, чей метаболизм превращает мясную массу в чистую мышечную энергию. Он один из моих котов способен среди ночи отворить своей жилистой лапой дверь спальни.
У Медведя иное отношение к процессу кормежки. Когда другие коты уже вьются у мисок, он держится позади и внимательно следит. Медведь единственный из известных мне котов, который показывает, что голоден, не тем, что ругается, мяукает или скребет мою ногу, словно столб для заточки когтей, а кивает на буфет с кормом. Медведь выжидает, когда его собратья выйдут из дома помучить белку или мышь, и тогда неслышно проскальзывает в кухню и перехватывает меня. Удивительно, он как будто знает до того, как я распаковал покупки, принес я ему на сей раз угощение или нет. И самая голосистая просьба в этом случае — тихое, убедительное «мяу», не более.
Точно так же Медведь ласков и игрив, когда мы наедине: возится с пятилетней игрушечной мышью с пищалкой гораздо энергичнее, чем можно ожидать от пожилого пенсионера. Но, почувствовав на себе взгляд других котов, сразу прекращает игру. На колени ко мне забирается редко. Прежде чем устроиться, долго нервно крутится и решается улечься лишь в тех случаях, если его собратья вне поля зрения.
С Ральфом, с тех пор как я живу один, мне удалось выработать особенную манеру общения: чтобы пригласить его на колени, мне достаточно посмотреть на него и поднять бровь. Медведю требуется более настойчивое поощрение, но стоит ему усесться, и он чувствует себя прекрасно. Не встречал кота, который бы мурлыкал без перерывов так подолгу. Его трели звучат на высоких нотах, и кажется, будто это крик боли, но на самом деле выражение счастья, и это чувство, пожалуй, сильнее, чем у других котов. Еще я понимаю, что Медведь хочет мне что-то сказать. «Вот, — говорит он, — улови настроение. Так будет всегда, если ты прогонишь тех двух придурков. Решать, конечно, тебе. Но мы с тобой мужчины опытные — хотя я явно опытнее тебя — и сознаем, что для нас унизительно жить с существами низшего сорта».
В июле, во время одной из таких посиделок с Медведем, я наконец как следует рассмотрел Эндрю. В последнее время он к нам зачастил, а из дома уходил, посетив коллекцию пластинок. Я поместил каждую в защитный полиэтиленовый пакет, но все равно волновался: Джимми Уэбб получил свое сполна, на очереди был оригинальный альбом Скотта Уокера 1969 года «Scott4». Еще сильнее беспокоило то, что его примеру решил последовать Медведь. Он орошал предметы в доме, а я, оказывается, забыл, как трудно на него сердиться. Пуская струю на альбом «Songs in the Key of hite» Стиви Уандера, он беззаботно улыбался. Я решительно вынес кота на балкон и принялся упрекать.
— Это ниже твоего достоинства, Медведь, — говорил я. И старался подобрать другие слова, чтобы воздействовать на его интеллектуальное самолюбие. Но через полчаса уже кормил из рук вареной индюшатиной, и кот заливался восторженными трелями мурлыканья.
Когда мы так сидели, из угла, где стояли раздатчики кошачьего корма, послышалось громкое чавканье. Я решил, что шум производит Ральф, который ел с таким же слюнявым смаком, с каким мурлыкал и чихал. И тем более удивился, что из ниши появился Эндрю, замер на полпути и в упор посмотрел на нас. Я был поражен, рассмотрев на близком расстоянии, какое у него приятное, мягкое выражение мордочки. Отнюдь не хищника или вора. Даже не выражение Эндрю — такую лунную, мечтательную физиономию можно заметить в сумерках, бродящую в полумраке по незнакомому лагерю в поисках своей палатки.