Я опять разжал руку и посмотрел на сережку. Затылок пронзила колющая боль. Не может быть. Вряд ли это… Часы пробили два часа. Я положил сережку в брючный карман. Это все нервы. Мое буйное воображение.
Из гостиной я вышел на веранду, перед этим снова открыв все окна, которые закрыл Хэчжин. Квартира до сих пор воняла хлоркой. Нечеткие следы крови и отпечатки рук оставались повсюду — на лестнице, на стене в коридоре на втором этаже, вдоль лестничной площадки, на стене гостиной, на двери маминой комнаты, на ножках углового шкафа, на настенных часах и на рамке с семейной фотографией, на которой мама называла нас «мои инь-ян». Я пристально посмотрел на маленькую каплю крови размером с песчинку на часах. Хэчжин ее не заметил? Он и муху разглядит над угловым шкафом, стоя перед своей комнатой.
Я сделал поспешный вывод, что он, скорее всего, ничего не заметил. Иначе наверняка стал бы донимать меня расспросами — Откуда здесь кровь, ты что, дома свинью зарезал? Я достал аптечку, порылся в ней и взял перекись водорода. Полулитровый флакон был заполнен на две трети. Я опустошил спрей с ароматом для дома и перелил в него перекись. Словно опрыскивая химикатами овощи, я начал брызгать на мамину дверь. В каждом месте, где были следы крови, поднимались белые, похожие на плесень, пузырьки. Я вытер их туалетной бумагой и спустил ее в унитаз. Я также обработал угловой шкаф, столик на кухне, лестницу и коридор на втором этаже.
Свой матрас я спустил на первый этаж и поменял его с матрасом мамы. Конечно, это не поможет удалить въевшиеся пятна крови. Но в этом действии для меня был определенный смысл — мамины следы возвращаются в мамину комнату. Я и представить себе не мог в нормальном состоянии спать на маминой крови, пусть даже лишь ночь или две. Слава богу, матрасы совпали по размеру.
Куда же он ушел?
Я застелил кровать и выпрямился, когда неожиданно раздался голос мамы. Голос был очень спокойным, словно она вслух читала книгу. Он… Вдруг я вспомнил про тетрадь с записями, которую утром нашел в бюро. Возможно, этот вопрос был оттуда. Вопрос, который я весь день тоже беспрерывно себе задавал. Куда я ходил вчера ночью? Чем я занимался в течение двух с половиной часов?
Я же точно его видела.
Что там было еще написано? Я толком не мог вспомнить. «Было холодно» или «было страшно», или «было ужасно». Кажется, что-то в этом роде.
Когда я вышел из маминой комнаты, меня зазнобило. В гостиной дул страшный холодный ветер, в доме стало, как на зимнем поле. Я быстро закрыл все окна и двери. Потом последний раз осмотрел гостиную, прикидывая, есть ли еще места, которые я не убрал. Решив, что все чисто, я побежал на второй этаж, сел за стол и открыл первую страницу тетради. Моя память не подвела меня, но и не оказалась точной. В ней были все эти три слова.
Очень холодно, страшно и ужасно.
То, что ей было холодно, было легко понять. Если дождливая зимняя ночь кому и может показаться теплой, так только полярному медведю. А вот два других прилагательных — «страшно» и «ужасно» — были абсолютно не ясны. Не ими описывают зимнюю ночь. Ее сын был для нее, несомненно, не подарком, но вряд ли страшным и ужасным. Тогда, наверно, речь не обо мне.
Произошло убийство.
На этот раз раздался голос Хэчжина.
Сказали, это молодая женщина.
Может быть, она видела, как убили эту женщину. Где же это произошло? Недалеко от причала, где ее нашли, на волнорезе или на дорожке вдоль набережной? Где бы то ни было, труп вполне мог запутаться в швартовых. Река Тончжинган протекала между первым и вторым микрорайонами, плотину открывали примерно между полуночью и часом ночи. Если женщину убили и бросили в реку именно в это время, когда скопившаяся за целый день вода резко вырывалась в море и неистовствовало страшное течение …
За спиной послышался странный звук. То ли царапанье скребущейся о пол деревянной палки, то ли скрип пустых качелей, раскачивающихся на ветру. Или все вместе. Я поднялся, подошел к стеклянной двери на террасу и раздвинул жалюзи. Уже стемнело, и под навесом горел свет. На качелях сидела мама, словно присела немного передохнуть от работы. Пальцы скрещены, руки на животе, голова откинута назад к спинке. Она смотрела на темное небо. Каждый раз, когда морской ветер раскачивал качели, полы ее белого платья развевались, словно порхающие бабочки. Босые ноги скребли по деревянному полу. Рана под подбородком зияла страшным красным цветом и смеялась, как Джокер.
Ты в самом деле не помнишь? — спросил Джокер. Убеждая себя, что это галлюцинация, созданная в моем мозгу, я громко сказал:
— Ты о чем?
Ты же тоже это видел.
— Что? Когда? Где?
Как и всегда, разговор с галлюцинацией закончился молчанием со стороны видения. Зато вместо этого я вспомнил странные образы, которые я нечетко, но видел, открыв глаза ранним утром. Фонари, горящие желтым светом, темная тень реки, которая вихрем неслась внизу под моими ногами, алый перевернутый зонт, застрявший в ветвях дерева на аллее посреди дороги, строительный брезент, развевающийся на ветру.
Я почувствовал колющую боль в затылке, словно меня ужалила пчела. Эти образы не были связаны ни с причалом, ни с волнорезом, ни с переходом. На волнорезе уличные фонари горели белым люминесцентным светом, а дорога посередине не была разделена деревьями. Рядом с волнорезом не было и строительной площадки, закрытой брезентом. За ним раскинулось море, а перед дорожкой вдоль реки стояли уже достроенные многоквартирные дома и магазины. Единственное место, где возможно было увидеть все эти образы, была дорожка вдоль реки, которая стремительно несла свои воды. Где конкретно, я даже примерно представить себе не мог, но это было и не так важно. Скорее всего эти образы я увидел до начала припадка, что со мной уже случалось.
Но я все равно сомневался. Не просто сомневался — у меня было такое ощущение, что я увидел дорогу, ведущую в ад. Зловещая интуиция сжимала меня в кольцо. Реалист тараторил в голове, словно дятел. Ты уверен? Бессмысленные образы, промелькнувшие у тебя в сознании после пробуждения, возникли просто так, сами собой? Может быть, в них и скрывается то, от чего было «холодно, страшно и ужасно», как и сказал призрак мамы. А может быть, ты тоже это видел? Вдруг я вспомнил доносившуюся откуда-то из тьмы песню, которую пел мужчина.
Женщина под дождем, которую забыть не могу.
Я ее забыть не могу …
Мне казалось, что хаос в голове все увеличивался. Я не мог найти ни одного ответа, а вопросы все наваливались и наваливались на меня, как куча металлолома. Я закрыл жалюзи и рухнул на стул. Вдруг что-то острое впилось мне справа, во внутреннюю часть бедра. Я засунул руку в карман и достал вещь, про которую забыл. Жемчужная сережка. И сразу вспомнил звук, который тоже забыл. Звук катящегося по мраморному полу прихожей предмета, выпавшего из кармана куртки. Цзинь…
Я положил сережку на стол и открыл свой сотовый. Вышел в интернет и в поисковой строке напечатал ключевые слова.
В городе Кундо труп молодой женщины
Появилось сразу несколько новостей. Я открыл первую ссылку от агентства «Ёнхап».
Сегодня в восемь утра на причале у волнореза в городе Кундо было обнаружено тело женщины. По данным полиции, его нашел кассир, работающий на причале, тело запуталось в швартовых. Личность женщины установлена — некая В. (28 лет), проживавшая в доме А во втором микрорайоне. Полиция предполагает, что скорее всего женщина была убита, поскольку на ее теле обнаружены повреждения, нанесенные острым предметом. Тело отправлено на судмедэкспертизу. Допрашиваются очевидцы…
Остальные статьи особо не отличались по содержанию, словно все они просто переписали пресс-релиз, в них совпадали не только слова, а целые предложения. Из них можно было выделить четыре основных факта: имя убитой, ее адрес, указание на телесные повреждения и место обнаружения трупа. Я сразу вспомнил пирожковую «У Ёни». Может быть, ее хозяин знает больше подробностей — какие-нибудь детали или обстоятельства, при которых обнаружили труп.
Пирожковая — уличная лавочка, располагавшаяся у волнореза возле перехода, через который можно было въехать во второй микрорайон. Подальше, на расстоянии нескольких метров, была спиральная лестница, которая вела вниз на небольшую заправку. На ней был только один магазинчик, но днем там было довольно оживленно. На причале, который находился на уровень ниже заправки, толпились люди, собиравшиеся сесть на паром. Это была большая весельная лодка, которая перевозила туристов и курсировала между волнорезом и морским парком архипелага Кундо. Паром пользовался большой популярностью. По выходным очередь доходила аж до волнореза, поэтому пирожковая «У Ёни» находилась на «золотом месте» города Кундо. Здесь проходили люди, поднимающиеся с причала, велосипедисты, катающиеся по велосипедной дорожке, и жители второго микрорайона. Хозяин пирожковой со всеми здоровался и со многими был знаком, поэтому знал обо всем лучше, чем камера видеонаблюдения, установленная на светофоре. Думаю, именно по этой причине сегодня он пользовался бешеной популярностью. Его расспрашивали не только полицейские, но и все, кому, как и мне, были любопытны подробности.
Я надел спортивные штаны и синюю куртку, которую носил всегда, когда занимался спортом. Завершая спортивный образ, я накинул на шею полотенце, в карманы положил сотовый, карточку-ключ от подъезда, купюру в пять тысяч вон и сережку. Настольные часы показывали 6:07.
Бегом я спустился в гостиную. Если поторопиться, можно успеть до возвращения Хэчжина домой. Прежде чем положить жемчужную сережку маме на стол, как я и пообещал Хэчжину, надо было сперва кое-что проверить. Я должен убедиться, что между звуком катящейся сережки и «чем-то», что видела и о чем писала мама, нет никакой связи. Не было никакой гарантии, что хозяин пирожковой скажет мне именно то, что я хотел услышать, но на данный момент он был самым надежным источником. В любом случае, если мне повезет, лучше самому спуститься к причалу и все осмотреть.