Слова тети не шли у меня из головы, когда я вошел в душ с зубной щеткой во рту. Что-то особенное… Как она могла знать то, о чем я и не подозревал все эти годы? Она заставляла меня пить лекарства, чтобы подавить мою натуру, требующую чего-то особенного? Если так, значит, мама узнала об этом раньше тети, ведь именно она привела меня к ней. Само собой, для этого был повод. Но какой? В прочитанных мною записях я пока не нашел никаких зацепок.
Я вышел из ванной и голым сел за стол. Мне не хотелось одеваться, к тому же было жарко. Словно на женщину во время климакса, на меня волнами накатывал жар. Я открыл сотовый, который оставил на столе, и вошел в интернет, думая, что, возможно, появились какие-то новости.
Появились. Новости, в которых, ссылаясь на известного профайлера, говорилось, что преступником, предположительно, был молодой человек крупного телосложения и с опрятной наружностью. Мне стало любопытно, по какому критерию определяют опрятную наружность. Может быть, под этим имелась в виду «невинная» внешность, из-за которой женщины, не боясь, могут идти за этим человеком? Или же это «красота»? И еще — что значит «молодой»? Сорокалетний моложе пятидесятилетнего, тридцатилетний — сорокалетнего, двадцатилетний — тридцатилетнего, а тинейджеры так и того моложе. Наверно, он имел в виду человека, которому чуть за двадцать. «Крупного телосложения» было мне понятно. Чтобы подавить сопротивление жертвы и сразу же убить, для этого нужна сила.
В поисковую строку я ввел словосочетание «население района Кундо в Инчхоне». В первом и втором микрорайоне проживало всего 24 343 человека. А сколько же среди них крупных двадцатилетних мужчин с опрятной внешностью? Неважно, сто или тысяча. Маловероятно, что я в их списке буду где-то в конце. Поэтому, может быть, уже завтра утром ко мне придут полицейские, ведь в нашей квартире проживают сразу два человека, подходящих под описание профайлера. Я не могу запретить им прийти. А что я могу сделать? Просто ждать, делая то, что я должен делать. Я перелистал тетрадь.
12 мая. Пятница.
Я пошла с Ючжином в детскую клинику. Она была больше, чем я ожидала — шесть отделений и шесть крупных специалистов. Среди них главный врач Ким Хэвон, которая пользовалась огромной популярностью и уважением. Когда я хотела записаться к ней на прием, мне сказали, что ждать придется очень долго. Я проигнорировала медсестру, которая предлагала мне другого врача, и пошла в зал ожидания.
Мне до смерти не хотелось встречаться с Хэвон, хотя я сама к ней пришла. У меня было тяжело на душе. Не из гордости, а из-за страха. Я очень боялась, что предупреждение, данное ею три года назад, может оказаться правдой.
Это было летом, когда Ючжину исполнилось шесть лет. Я все еще работала в издательстве, а Хэвон — в больнице при университете, специализируясь на поведенческих расстройствах у подростков и набираясь опыта. В тот день в пятницу мы договорились встретиться вечером. По закону подлости, когда я должна была уходить с работы, появились срочные дела, и я задержалась. К тому же из-за сильного дождя на улице были пробки. А сестра закончила в тот день на редкость вовремя. Поэтому Хэвон сама поехала в изостудию, забрала Ючжина и Юмина и ждала в назначенном месте.
Я в спешке вбежала в ресторан. Хэвон сидела за столом одна и внимательно во что-то всматривалась. Дети играли в детском уголке. Юмин прыгал с незнакомыми детьми в сухом бассейне с шариками, а Ючжин сидел, прислонясь к стене, и играл с кубиком Рубика. Я села за стол. Хэвон, словно ожидала меня, протянула мне то, что она до сих пор разглядывала.
Это был выдранный из блокнота неразлинованный лист бумаги. Он был весь мятый. Когда я разгладила его, то увидела какие-то каракули, нарисованные красным масляным мелком — раскрытый зонт, на острие которого воткнута голова девочки. Лицо закрашено темно-серым цветом, вместо рта крестик. Глаза нарисованы двумя кружками. На зонтике торчали черные длинные волосы, похожие на морскую капусту. В волосах диадема, по ручке зонта стекают капли, а за зонтом поднимаются черные тучи.
Хэвон пояснила, что это рисунок Ючжина. И спросила, видела ли я раньше такого рода картинки. Я не видела ничего подобного. На самом деле я никогда внимательно не просматривала альбомы и детские дневники с рисунками Ючжина. Тем более, такие небрежные каракули, оставленные в блокноте. Поэтому я не могла ничего ей рассказать о картинках своего шестилетнего сына. Возможно, это прозвучит как оправдание, но я была слишком занята, а Ючжин обычно и не настаивал на внимании. С тех пор, как он все научился делать сам, он и делал все сам. Классный руководитель всегда выделял его, как очень самостоятельного ребенка, будто он был таким с самого рождения.
Я спросила Хэвон, в чем проблема, хотя и сама понимала, что мой голос был очень раздраженным. Так я говорила ей: Ты что, хочешь проводить психоанализ по каракулям шестилетнего мальчика? Или ты хочешь критиковать его нравственность? Перестань. Кто знает, вдруг эта мазня окажется первой картиной гениального художника, который удивит весь мир. Жан-Мишель Баския тоже был ребенком, рисовавшим непонятные граффити на улице.
Хэвон пустилась в объяснения. Когда она приехала в изостудию, как раз закончились уроки. Юмин первым выбежал из студии навстречу тете. Затем появился Ючжин. Он шел под зонтом вместе с девочкой в белом платье. Девочка была очень красивой, это было видно даже издалека. Зонтик склонился над ней, они оба глядели друг на друга и смеялись. Видимо, Ючжин с ней дружил.
На дороге были пробки, и мы очень долго добирались до ресторана. Все это время Ючжин, сидевший сзади, что-то рисовал мелками. Он не обращал внимание на болтающего Юмина, который сидел на переднем сиденье. Ючжин перестал рисовать, только когда Хэвон припарковала машину. Он положил блокнот на колени, собрал цветные мелки и положил их в сумку. В этот момент Юмин быстро протянул руку к блокноту, Ючжин схватил его, и в одно мгновение Юмин вырвал из него лист. Ючжин сердито смотрел на брата.
Хэвон отняла у Юмина картинку. Она просто хотела вернуть ее хозяину, но случайно увидела рисунок. На картинке была та самая девочка. Длинные волосы с аккуратной челкой и ободок, похожий на диадему. Когда Хэвон уточнила, та ли это девочка, мальчики промолчали. Ючжин попросил вернуть рисунок. Хэвон не отдала, а Юмин тихо и грустно сидел на переднем сиденье. Он все пытался угадать настроение Ючжина. Наверно, он чувствовал себя виноватым.
Хэвон отдельно поговорила с Юмином. Тот сказал, что Ючжин нарисовал такую картинку не в первый раз. Когда появляется девочка, которая ему понравилась, он рисует подобный рисунок и на следующий день втайне кладет в ящик ее стола или в сумку. Девочки, поневоле получавшие подобные подарки, ужасно плакали, но учителя до сих пор не нашли виновника.
Хэвон предложила мне провести тесты. Сказала, что у Ючжина, возможно, есть серьезная проблема. Я почувствовала, как горело мое лицо, будто ни с того ни с сего меня ударил по нему незнакомый прохожий. Я не могла сдержать раздражения. Спросила ли она и самого Ючжина, а не только Юмина? Дала ли ему объясниться?
Хэвон кивнула головой. Когда она спросила Ючжина, почему он нарисовал такую картинку, он ответил одним словом. Интересно. Он не объяснил, что ему было интересно. Рисовать картинку. Или наблюдать, как испугавшиеся девочки плачут.
Я не могла согласиться на предложение Хэвон. Более того, мне было ужасно неприятно. А что такого? Дети же часто воображают то, что может шокировать взрослых, или могут это нарисовать, или просто поиграть с этим. Я сказала про это Хэвон. Может, она забыла, что Ючжину всего шесть, а не шестнадцать.
Хэвон ответила, что в шестнадцать уже и не нужно было бы проводить тесты, потому что он бы уже сидел в детской тюрьме.
Она сказала, что обычные дети творят такие дела, не задумываясь о последствиях, а Ючжин прекрасно знает, что он делает. То, что я никогда не видела его картинки, как раз тому свидетельство. Если человек что-то прячет, значит, он знает, что это надо прятать. Раз такое уже повторялось несколько раз и его не поймали, говорит о том, что он очень дотошный.
У меня закружилась голова, щеки пылали, я была в ярости. Мне казалось, что она считает Ючжина потенциальным преступником.
Но даже увидев мое разгневанное лицо, Хэвон не отступала. Она указала на голову девочки на картинке и сказала: «Это вообще-то не та девочка, это ты. Для мальчиков в возрасте Ючжина все женщины являются воплощением мамы. Ребенок отрезал голову мамы и воткнул ее на кончик зонта, значит, у него серьезные проблемы, и я предлагаю узнать, в чем они заключаются. Почему ты сердишься?»
Я забрала детей и вышла из ресторана. Останься я еще ненадолго, я бы, чего доброго, оттаскала бы Хэвон за волосы. Если уж говорить начистоту, мы с Хэвон всегда были скорее соперницами, чем сестрами. Поскольку мы были погодками, у нас была общая одежда, общие книги. Хэвон всегда была первая в учебе, но терпеть не могла, когда на конкурсе сочинений я получала хотя бы грамоту. Ей все без конца делали комплименты, говоря, что она умная, но, когда изредка хвалили меня, она становилась чернее тучи. Назло мне она крупно подписала своим именем книгу из серии мировой литературы, которую я особенно любила. А на грамоте исправила один слог в имени и превратила ее в свою. Иногда она крала мои эссе по художественной литературе и сдавала их как свои. Когда мы стали взрослыми и каждая стала жить своей жизнью, между нами всегда чувствовалась какая-то напряженность. Это нельзя назвать безразличием, это было противостояние. Иногда мой муж жаловался на то, что Хэвон относилась к нему, как к малолетке. Вот и этот случай из той же серии.
С того дня я перестала общаться с Хэвон. Даже услышав, что она открыла свою собственную клинику, я не поздравила ее. Во время праздников или в день рождения отца я старалась с ней не сталкиваться. Хэвон тоже не связывалась со мной. Мы впервые встретились месяц назад на похоронах Юмина и моего мужа.