ему я этого не знала? Нет, я знала. Только объясняла эту бесчувственность врожденным спокойствием. Потому что так мне было удобно, или от того, что мне именно этого хотелось.
Полицейский спросил, почему Ючжин пошел на колокольню. Ючжин объяснил ему очень логично. «Пока папа и мама спали, мы с братом играли в «Выживание». Брат первым добрался до колокольни и начал звонить, в это время веревка порвалась, и он упал в море. Я хотел его схватить, но было уже поздно».
Пока он говорил, он был спокоен, даже не отводил взгляда от полицейского и ни разу не запнулся. Пару раз у него на лице появлялась задумчивость, но не более того. Я была в замешательстве. Может быть, я ошиблась. Если верить Ючжину, он протянул руку, а не ударил Юмина кулаком. Не пнул его ногой, а просто подошел на шаг ближе, чтобы схватить. Я еще раз вспомнила тот миг, который я уже несколько сотен раз прокручивала в голове. Чем больше я вспоминала, тем очевиднее для меня становилась истина. Ючжин сказал неправду. Ребенок, которому было всего-навсего девять лет, спокойно соврал в лицо полицейскому.
Но и я, мама этого ребенка, была ничем не лучше. Когда полицейский спросил, кто первый увидел мальчиков, я рефлекторно соврала, сказав, что это был муж. Когда он спросил, чем я занималась в это время, я ответила, что спала. Полицейский задал последний вопрос, видела ли я, что произошло.
Я посмотрела на сидевшего рядом Ючжина. Я увидела «те глаза». Глаза, которые смотрели на меня на колокольне, глаза, в которых волнами двигался странный свет и были расширены зрачки. Мне хотелось закричать. Я впервые узнала, что за такое короткое время в человеческой голове может смешаться столько мыслей и чувств. Осознание, что у меня остался один сын, страшное осуждение со стороны людей, будущее Ючжина, которое, не начавшись, полностью разрушится, сомнения, что может быть я ошиблась, неуверенность, что смогу прожить всю жизнь, скрывая то, что я увидела, голос Ючжина, который, словно птенец, говорил «мама, я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…»
Я ответила, что не видела. Так я стала сообщником Ючжина. В голове раздался трусливый голос. Ты совсем недавно потеряла мужа и сына, и ты не можешь сдать единственного ребенка в полицию, ты не переживешь осуждение других людей. Самое важное — твоя любовь к сыну. Ты единственный человек, которому он может довериться.
Потом я узнала, что администратор пансионата подтвердил мои слова. Думаю, он действительно ничего не видел. Мы были одни, а он появился только тогда, когда я выбежала сама. Поэтому в полиции это дело решили квалифицировать как несчастный случай. Возможно, полицию немного напрягало, что мой муж имел три страховки и его жизнь была застрахована на огромную сумму. Но ничто не указывало на преступление.
Когда я вернулась в Сеул, я часто вспоминала Хэвон. Нет, не ее саму, а то, что она сказала три года назад о проблемах Ючжина. Он и сейчас по-прежнему мой сын, но уже не тот ребенок, которого я знала. Он стал для меня совсем незнакомым существом, похожим на метеорит, который прилетел из космоса.
Мама была не права. Не все то, что кажется явным, всегда оказывается правдой. Как сказала она сама, в тот момент ее не было на месте несчастного случая. К тому же ей неизвестны все события от начала до конца. Она настаивает, что все ясно видела, но это как раз тот случай, когда она явно увидела неправильно. Или поверила в то, во что хотела поверить. Только так она могла смириться с ситуацией. Только так она могла смягчить тяжесть своего греха — ведь вся трагедия началась с того, что она напилась и уснула.
Все эти годы использовать меня в качестве козла отпущения было нечестно, да и глупо, потому что в результате она погибла. Этому греху нет прощения — ведь она разрушила и мою жизнь. Если мама поверила бы тогда моему ответу или хотя бы дала мне возможность объясниться, «преступление» могло представиться и ей несчастным случаем. И тогда девятилетний мальчик, пострадавший от этого, может, даже больше, чем сама мама, не был бы приговорен к изоляции из-за клейма «хищник». И спустя столько лет она не погибла бы от его рук.
За шестнадцать лет она ни разу не заговорила об этом. Даже о старшем брате не упоминала. Значит, она перечеркнула любую возможность все исправить и твердо поверила, что я братоубийца. Конечно, на мои воспоминания нельзя положиться на сто процентов. Мне было тогда всего девять, да и столько лет прошло, что, возможно, чистота моей правды была не такой уж и чистой. Несмотря на это, у меня есть основания настаивать на своей правоте. Я был непосредственным участником тех событий и очень часто видел один и тот же сон, словно меня прокляли. Все это время я не становился старше, а снова и снова проживал тот день.
Сон рознился с реальными фактами только в одном. Во сне действие происходило ночью, а на самом деле несчастный случай произошел утром. Все остальное было таким детальным и явным, что мне бы очень хотелось это забыть. Жива была каждая секунда, каждый момент. Голос брата, его взгляд, выражение лица, поведение, то, что я видел и чувствовал, о чем думал, мое настроение. Я помню все — даже малейшее изменение эмоции, напряжение, стоявшее между нами. Я могу в точности воспроизвести, как выглядела в то утро терраса пансионата, где мы жили.
Просторная и длинная терраса, железные зеленые перила, большой обеденный стол со скамейкой. Вокруг валяется больше десятка пустых банок из-под пива и бутылка шампанского с отколотым горлышком. Окурки, брошенные в пластиковую бутылку, которая наполовину наполнена водой. Груда пустых ракушек, походивших на доисторические окаменелости. Подгоревший кусок мяса и гриль, полный белого пепла. Разрезанный на четыре части свадебный торт, к которому даже не притронулись, и копошившаяся в нем куча муравьев. Букет красных роз, лепестки которых колыхались на ветру. Валявшиеся на полу петарды и конфетти…
Порядком опьяневшие родители, которые, смеясь, вошли в комнату и проспали до девяти утра. И их сыновья, которые, наоборот, очень рано проснулись и выбежали на террасу. В комнате было скучно, но и на террасе делать было нечего. Зануднее не бывает, когда пытаешься убить время. Особенно брат — он просто умирал от скуки. Сидя на террасе и прислонясь к стене, он играл с пистолетом и каждую минуту смотрел на меня. Его взгляд подавал мне сигнал — может, выйдем, поиграем немного и вернемся?
В то время я сходил с ума от плавания, а брат сильно увлекался игрой в выживание. Каждый день тайком от мамы он участвовал в ожесточенных битвах. В школе, на подготовительных курсах и в парках — везде. Неважно, с каким оружием — с пистолетом, с рогаткой или с водяным пистолетиком. Неважно, с кем — со сверстниками или даже с мальчишками постарше. Если вчера папа строго-настрого не наказал бы нам не ходить одним в лес, он бы уже наверняка давно убежал туда, прихватив с собой меня.
Я сидел на перилах, свесив ноги вниз. Мне нравилось наблюдать за постоянно меняющимся морем. Если бы мама увидела меня, она бы страшно испугалась. Оттуда легко было упасть вниз. Но мне очень нравилось так сидеть. Ощущение ветра, который, казалось, тянет за лодыжки и мягко меня касается. Напряжение в теле, которое старается удерживать равновесие. Все эти ощущения были для меня незнакомыми и притягательными. Еще мне было приятно наблюдать за движением волн, которые накатывали внизу под моими ногами и исчезали. Меня охватило неожиданное желание прыгнуть в море. Брату, конечно, это было не под силу, но я с легкостью мог доплыть до горизонта.
С колокольни на другой стороне обрыва раздавался звон колокола. У горизонта широко поднимались черные тучи, за ними гремел гром. Во влажном тумане низко летали птицы. Вокруг не было ни души. Безлюдная проселочная дорога, пустой пансионат, расположенный на обрыве вдали от деревни. Он был совсем маленький — всего четыре небольших домика, похожих на собачьи конуры. Более того, из жильцов были только мы.
— Ючжин, пойдем поиграем, — в конце концов предложил Юмин. Я сделал вид, что не услышал. Не изменил своей позы и не отвел взгляд от обрыва. Вчера после обеда внизу было не море, как сейчас, а галечный пляж. Там были большие черные камни и маленькая галька размером с бусинки. Это место администратор пансионата называл на местном диалекте «Эсиуль», что означало «Край обрыва». Мне нравилось это название, а брату больше пришлась по душе гладкая галька. Втайне от мамы он набил ею карманы. Я еще подумал тогда, что скоро к нам прибежит разъяренная толпа местных жителей, ведь ни одна голова не останется целой, когда в руках у старшего брата рогатка и галька.
— Эй, пойдем.
На этот раз он позвал громче. Его карие глаза округлились, как у белки, и блестели. Это означало, что в его голове, как он выражался, возникла убийственная идея. Однако не было никакой гарантии, что идея, которая до смерти ему интересна, будет до такой же степени интересна и мне. Я снова сделал вид, что не услышал. В комнате родителей было по-прежнему тихо.
Мама и папа часто ссорились, но послушно подчинялись велению генов плодиться. Поэтому родили двух сыновей-погодков. Мы учились в одной школе, в одном классе. Само собой, нас постоянно сравнивали.
Как говорила мама, Юмин во всем меня превосходил — телосложением, внешностью, умом. В нашей школе обед выдавали по очереди в зависимости от оценок, и брат всегда получал еду первым. С первого класса он четыре года подряд был старостой. За ним ходили толпы поклонников.
В отличие от него я всегда был одиночкой. Мне не нужен был друг, с которым можно было поиграть. Я был мастером игр в одиночку. Когда играешь с другими, всегда существуют негласные и гласные правила. Мне не хотелось напрягаться, соблюдая их, мне нравилось спокойно играть одному. Из-за этого в классе и в секции по плаванию на мне поставили клеймо ненормального типа. А однажды один мальчик, который перевелся из другой школы, прямо обозвал меня психом. Он не знал, с кем связывается, поэтому и позволил себе такое. За это ему пришлось встать передо мной на колени и попросить прощение. В этом мне помог Юмин — он наказал его тихо и незаметно, но профессионально. Он был для меня стеной и опорой, которые невозможно было преодолеть.